Иваново-Вознесенска представитель Союза — Носков  ).
Более российского типа трудно было себе представить.
Голубоглазое блондинистое лицо, немного сутулый, он
говорил на о. Приехал он за границу с узелком догово-
риться обо всем. Его дядюшка, мелкий фабрикант в Ива-
ново-Вознесенске, дал ему денег на поездку за границу,
чтобы только избавиться от беспокойного племянника,
которого то забирали в каталажку, то обыскивали. Борис
Николаевич (от природы он назывался Владимиром Але-
ксандровичем, а это была его кличка) был хорошим прак-
тиком. Я его встречала еще в Уфе, когда он заезжал туда
проездом в Екатеринбург. За границу он приехал за
„связями“. Собирание связей было его профессией. Помию,
как он, усевшись на плиту в нашей узенькой мюнхенской
кухне, с блестящими глазами рассказывал нам о работе
Северного Союза. Рассказывая, страшно увлекался. Вла-
димир Ильич своими вопросами только подливал масла
в огонь. Борис — пока жил за границей — завел тетрадь,
куда тщательно записывал все связи. Где кто живет, что
делает, чем может быть полезен. Потом оставил нам эти
связи. Это был своеобразный поэт-организатор. Впрочем,
он слишком идеализировал людей и работу, и не было
у него уменья бесстрашно смотреть действительности
в глаза. После 2-го с‘езда он был примиренцем, а потом
как-то сошел с политической сцены. В годы реакции он
покончил с собой.

Приезжали в Мюнхен и другие. Еще до моего приезда
был в Мюнхене Струве. С ним дело в это время шло
уже на разрыв. Он переходил в это время из стана со-
циал-демократии в стан либералов. В последний приезд
с ним было резкое столкновение. Вера Ивановна подшила
ему прозвище „подкованный теленок“. Владимир Ильич
и Плеханов ставили над ним крест. Вера Ивановна счи-
тала, что он еще не безнадежен. Ёе и Потресова звали
B wyTky ,,Struwe freundliche Partei* 3).

Приезжал Струве второй раз, когда я уже была
в Мюнхене. Владимир Ильич отказался его видеть. Я хо-
дила видеться со Струве на квартире у Веры Ивановны.
Свидание было очень тяжелое. Струве был страшно оби-
жен. Пахнуло какой-то тяжелой достоевщиной. Он гово-
рил о том, что его считают ренегатом и еще что-то
в том же роде, издевался над собой. Сейчас я уж не помню
подробностей разговора, помню только то тяжелое чув-
ство, с каким я шла с этого свидания. Было ясно, — это
чужой, враждебный партии человек. Владимир Ильич был
прав. Потом с кем-то, не помню уж с кем, жена Струве,
Нина Александровна, прислала привет и коробку марме-
ладу. Она была бессильна, да и вряд ли понимала, куда
повертывает Петр Бернгардович. Он-то понимал.

Поселились мы после моего приезда у немки. У них
была большая семья— человек шесть. Все они жили в кухне
и маленькой комнатешке. Но чистота была страшная, де-
тишки ходили чистенькие, вежливые. Я решила, что надо
перевести Владимира Ильича на домашнюю кормежку,
завела стряпню. Готовила на хозяйской кухне, но приго-
товлять надо было все у себя в комнате. Старалась как
можно меньше греметь, так как Владимир Ильич в это
время начал уже писать „Что делать?“. Когда он писал,
он ходил обычно быстро из угла в угол и шопотком го-
ворил то, что собирался писать. Я уже приспособилась
к этому времени к его манере работать. Когда он писал—
ни о чем уж с ним не говорила, ни о чем не спрашивала.
Потом, на прогулке, он рассказывал, чтО он пишет, о чем
думает. Это етало для него такой же потребностью, как
шопотком проговорить себе статью, прежде чем ее написать.

Бродили мы по окрестностям Мюнхена весьма усердно,
выбирали места подичее, где меньше народу.

Через месяц перебрались на собственную квартиру
в предместье Мюнхена „Швабинг“ в один из многочи-
сленных, только что отстроенных больших домов.
	1) В. А, Носков упоминается неоднократно в переписке ред.
„Искра“ под именем Бориса Николаевича — Б. Н. Глебова.
2) Struwe freundeiche Рае! — дружественная Струве партия.
	Завели „обстановочку“ (при от‘езде продали ее всю
за 12 марок) и зажили по-своему.

В начале первого — после обеда — приходил Мартов,
подходили и другие, шло так называемое заседание „ре-
	дакции”. Мартов говорил, не переставая, при чем посто-
	янно перескакивал с одной темы на другую. Он массу
	читал, откуда-то узнавал всегда целую кучу новостей,
знал всех и вся. „Мартов-—типичный журналист, —говорил
про него не раз Владимир Ильич, — он чрезвычайно та-
лантлив, все как-то хватает на лету, страшно впечатли-
телен, но ко всему легко относится“. Для „Искры“ Мар-
тов был прямо незаменим. Владимир Ильич чрезвычайно
уставал от этих ежедневных 5—6 часовых разговоров,
делался после них совершенно болен, неработоспособен.
Раз он попросил меня сходить к Мартову и попросить
его не ходить к нам. Условились, что я буду ходить
к Мартову, рассказывать о получаемых письмах, догова-
риваться с ним. Из этого, однако, ничего не вышло, через
два дня дело пошло по-старому. Мартов не мог жить без
этих разговоров. После нас он шел с Верой Ивановной,
Димкой, Блюменфельдом !) в кафе, где они просиживали
целыми часами.

Потом приехал Дан с женой и детьми. Мартов стал

проводить у них целые дни.
1 8 октябре все мы ездили из Мюнхена в Цюрих ,,06‘e-
диниться“ с „Рабочим Делом“. Об‘единения никакого не
вышло. Акимов, Кричевский и другие договорились до
белых слонов. Мартов страшно горячился, выступая про-
тив рабочедельцев, даже галстук с себя сорвал, я первый
раз видела его таким. Плеханов блистал остроумием.
Составили резолюцию о невозможности об‘единения. Де-
ревянным голосом прочел ее на конференции Дан. „Пап-
ский нунций“ — бросили ему противники.

Этот раскол пережит был совсем безболезненно. Мар-
тов, Ленин не работали вместе с „Рабочим Делом“, в
сущности, разрыва не было, потому что не было совме-
стной работы. Плеханов же был в отличном настроении,
ибо противник, с которым ему приходилось так много
бороться, был положен на обе лопатки. Плеханов был
весел и разговорчив.

Жили мы в одном отеле, кормились вместе, и время
прошло как-то особенно хорошо.

Только иногда чуть капельку проскальзывала разница
в подходах к некоторым вопросам.

Запомнился один разговор. В кафе, в котором мы
сидели, рядом с нашей комнатой был гимнастический зал,
как раз там шло упражнение в фехтовании. Рабочие
с картонными щитами сражались, скрещивая картонные
мечи. Плеханов посмеялся: „Вот и мы в будущем строе
	будем так сражаться“. Когда мы возвращались домой, я.
	шла с Аксельродом — он продолжал развивать тему, за-
детую Плехановым: „В будущем строе будет смертельная
скука, никакой борьбы не будет“.

В то время я еще была до дикости застенчива и ни-
чего не сказала, хоть и понимала, что это смешно, как-то
обиделась за будущий строй.

Вернувшись из Цюриха, Владимир Ильич засел за
окончание „Что делать?“. После меньшевики яростно
нападали на „Что делать?“, но вто время оно всех за-
хватило, особенно тех, кто ближе стоял к русской работе.
Вся брошюра была страстным призывом к организации,
она набрасывала широкий план организации, в которой
каждый мог найти себе место, мог сделаться винтиком
революционной машины, винтиком, без которого не может
пойти работа, как бы мал он ни был. Брошюра звала
к упорной, неустанной работе над созданием того фунда-
мента, который надо было создать для того, чтобы при
тогдашних русских условиях могла существовать партия
	1) Блюменфельд набирал „Иекру“ сначала в Лейпциге, потом
в Мюнхене в немецких: социал-демократических типографиях. Он был
отличным наборщиком и хорошим товарищем. К делу относился го-
рячо. Он очень любил Веру Ивановну, всогда очень заботился о ней.
С Плехановым он не ладил. Это был товарищ, на которого можно
было вполне положиться. За что возьмется-—сделает.