- Самое истинное происшествіе. Запротоколенный случай, потому — полиція призывалась! отвѣчаетъ двор
никъ. — Есть у насъ, другъ единственный, въ домѣ фатера за мумеромъ шашнадцатымъ! И что ты себѣ думаешь? Въ прошедчемъ году, зимой, завелся въ ней чортъ! Идешь мимо, глянешь — а въ окно на тебя такая рожа вылу
пляется, что просто одеревенѣешь отъ ужасти! Я ефту рожу разовъ пять видѣлъ, теща переплетчика, Евментьевна, тоже нарвалась, разсказывала, что даже эта харя ей огненный языкъ показывала, такъ у старухи обѣ ноги отнялись со страху. Потомъ, енеральская куфарка Маремьяшка шла по двору и тоже сподобилась на окаяннаго наткнуться... Заявили мы хозяину, тотъ испугался и говоритъ: «молчать, не распространять слуховъ! А то,
пожалуй, никто на ефту фатеру не поѣдетъ». А жилецъ изъ фатеры — тоже началъ жалиться: я, говоритъ, спать не могу, кто-то стучитъ, въ окна каменьями швыряетъ! Взялъ — и съѣхалъ, а кстати за мѣсяцъ деньги не запла
тилъ. Нашъ-то, Ядренкинъ-то, сдуру и потащи его въ судъ. А тамъ все и всплыло, и въ газету попало: дескать, такъ и такъ, новая фатера съ чертями оказалась въ Санктъ-Петербургѣ, именно — въ домѣ купца Ядренкина! Съ тѣхъ поръ, кто ни приходилъ, всѣ отъ шешнадцатаго мумера открещивались. Знаемъ, говорятъ, какая это хо
рошая и удобная фатера! Въ ней Люципоръ обитаетъ! Жильцу камнемъ въ физаеномію попали и раскровянили...
- А нешто вправду?
- Вправду, другъ. Но я опосля дознался, кто кидалъ: сапожники потрафили. Они, видишь, тоже въ окаяннаго мѣтились, а попали въ съемщика! То-есть, какая непріят
ность съ ефтой фатерой была, — бѣда! И хозяинъ ругается, и самому жить боязно... Наконецъ, слана тебѣ Господи,
пріѣхалъ изъ Риги нѣмецъ Карла Богданычъ Пупокъ, порусски говоритъ скверно и на чай далъ только семь копѣекъ, но фатеру снялъ... Я ему чуть въ ноги не покло
нился. А онъ условіе подмахнулъ и мнѣ такія слова: коли, говоритъ, ти, дфорникъ, бутишь смотрэть за квар
тиръ, я тибѣ опать такой деньга дамъ! — Спасибо, говорю, по конецъ гроба жисти вами обласканъ, ваше высоблагородіе... Ну, съ тѣхъ поръ, какъ снялъ нѣмецъ фатеру, — кончилась чертовщина! Никакой рожи, окромя нѣмецкой, не стало видно!
- Да что ты?
- Какъ передъ Истиннымъ, тебѣ говорю! Все сгинуло, все пропало! Словно фатеру не простой нѣмецъ снялъ, а самый святой нѣмецкій священникъ!
Съ послѣдними этими словами дворникъ заканчиваетъ вторую бутылку пива и только хочетъ потребовать еще одну по случаю жаркой погоды, какъ вдругъ слышатся торопливые шаги, дверь въ портерную съ громомъ отворяется, и черезъ порогъ скачетъ мужикъ въ розовой
рубахѣ, всклокоченный, пьяный и блѣдный, какъ смерть. Дворникъ глядитъ и узнаетъ въ немъ своего помощника, младшего дворника Киндюшку.
- Спиридовъ Васильичъ! хрипитъ и сипитъ Киндюшка, — По... пожалуйте!
- Куда пожалуйте!? изумляется старшій дворникъ. - Дом-мой! Поскорѣича!
- Владычица, да по пожаръ ли у насъ, не загорѣлось ли въ пакетномъ заведеніи Улиткина!?
- Н-никакъ нѣтъ... Рррожа показалась, на прежнемъ мммѣстѣ-съ!
Дворникъ вскрикиваетъ.
- Что ты сказалъ!? Какая рожа!?
- Въ нѣмецкой фатерѣ! говоритъ все еще не отдышавшійся Киндюшка, тщетно желая стоять на одной половицѣ. — Старая рожа выглянула... упаси Богъ! Спужался я до того, что... изволите видѣть! — языкъ заплетается...
- Слышу! Ты, окончательно говоря, пьянъ!? Ты качаешься!?
- Кто, я!? Отцы мои! Благодѣтели! Отъ ужасти я трясусь и качаюсь... Посмотрите, полюбуйтесь, сами тогда закачаетесь!
- Ты говоришь, рожа объявилась? У нѣмца? Въ запертой фатерѣ?
- Во-во! Тамотка! Шелъ я... бацъ: изъ окна смотритъ — Да такая образина, просто омерзѣніе меня проняло, животъ схватило... Мнѣ, Спиридонъ Васильичъ, пашпорть позвольте! Въ волшебныхъ мѣстахъ мы служить не со
гласны... Идешь, хочешь выпить, заснуть по-христіански, — вдругъ — на-те вамъ! Загробная чортушка съ вами поцѣловаться просится!! Тьфу!!
- Довольно! говоритъ старшій дворникъ. — Идемъ, мельница пустая! У меня другая въ головѣ задача: не мошенники ли въ пустую фатеру-то забрались!?
- Это, пожалуй, вѣрнѣе! говоритъ портерщикъ. — Спѣши, Спиридонъ!
- То-то я и говорю... А этотъ жеребецъ спьяну нивѣсть что наскажетъ! Ну, иди, чего сталъ!?
- Пожалте вы передкомъ, Спиридонъ Васильичъ! Вы на то у начальства старшіе дворники!
- Ладно, не разговаривай много!
Дворники кидаются къ себѣ въ домъ. Впереди Спиридонъ, сзади Киндюшка. Прибѣжавъ во дворъ, они оба останавливаются передъ окнами квартиры нѣмца и... и чуть не падаютъ отъ неожиданнаго зрѣлища: дѣйствительно, изъ окна глядитъ на дворниковъ такая страшная рожа, что даже трезвому въ пору испугаться! Рожа эта багрова, раздута, мигаетъ, оскаляется.
- Батюшки! лепечетъ Киндюшка. — Сейчасъ намъ крышка...
- Господи, да что же эфто!? говоритъ и Спиридонъ.
Но тутъ ужасъ дворниковъ разростается, потому что окно вдругъ распахивается, и рожа, дѣлая гримасы, что-то кричитъ, манитъ къ себѣ, ругается...
- Карла Богданычъ! узнаетъ наконецъ Спиридонъ, — Вы ли это!?
- Ню, а хтошь!? Дуракъ мужикъ, пьяницъ! Шего не подходилъ, коли я зваль!? На вотъ рецептъ, иди на аптекъ одинъ, а другой минѣ наставиль самоваръ... Шива!
- Слушаю-съ, отвѣчаетъ Спиридонъ. — Извините, Карла Богданычъ, ужъ оченно мы васъ спужались...
- Спуж... Какъ? Отъ миня? Зачиво?
- Да мы думали, господинъ, говоритъ простодушный Киндюшка, — что рожа проклятая явилась...
- Ню, да, ню, да! сердится плохо понимавшій нѣмецъ. — Этта она и эстъ, проклятій рожа.
- Какъ!? поражается Спиридонъ. — Да нешто возможно...
Оно дѣйствительно, Карла Богданычъ, личико у васъ словно опосля кулачнаго боя, а только...
— Нишего не разобралъ! Какой калашный бой? Рецептъ на аптекъ и самофаръ. Понимаишь, я низдаровфъ, у миня рожа слюшился, надула, жубы заболѣла, шелюсть ныла, а потомъ и рожа сдѣлался... Самый проклятій рожа! Ну, пошоль! Одинъ на аптекъ, а другой бери самоваръ и комзи на кухня...
Тутъ рожа нѣмца скрывается, а дворники расходятся: Киндюшка медленно идетъ въ аптеку, какъ бы еще не довѣряя столь счастливому исходу дѣла, а Спиридонъ сту
читъ самоварной крышкой на кухнѣ и начинаетъ изъ всѣхъ силъ дуть въ трубу.
Д. К. Ламанчскій. ЛѢТНІЕ ГАСТРОЛЕРЫ.
Любимый слабымъ поломъ, Хотя любовь — слѣпа,
Къ намъ Фигаро веселымъ Явился Петипа.
И, славныхъ дней не выдавъ, Намъ пѣсенки цыганъ
Опять поетъ Давыдовъ, Послѣдній Могиканъ. Ѳедотова моложе
Становится что день, —
Мы хлопали ей въ ложѣ, И хлопать намъ не лѣнь. Конецъ приходитъ лѣта, Сталъ холоденъ сезонъ, Но также не одѣта
Пѣвица Монбазоиъ.
Do-re-mi-sol.

НА ЖНИВҌ.

Утро въ деревнѣ; часовъ шесть. Около крайней къ околицѣ избы собралась кучка бабъ съ серпами на плечахъ и за поясами фартуковъ; у всѣхъ въ рукахъ узелки и
кувшинчики съ пищей. Къ этой кучкѣ, выползая изъ калитокъ, двигаются по деревнѣ еще бабы.
- Теперя, кажись, всѣ? говоритъ молодая курносая баба, оглядывая сборище.
- Тетки Улиты нѣтъ, возражаетъ другая, съ коричневыми мятежами на бѣломъ лицѣ.
- Нешто ее дождешься!.. Она всегда, милыя мои, норовитъ проколымачить!
- Пойдемте, бабы! слышится изъ толпы. - Знамо, чего ее ждать, проволыгу!
Бабы ведутъ разговоры, что пора жать, и продолжаютъ топтаться на одномъ мѣстѣ.
- Иванъ Филипычъ идетъ! крикнула высокая дѣвка и чуть не бѣгомъ отправилась за околицу.
За ней, какъ овцы, бросились и другія бабы. Столпившись около одной десятины спѣлой, наклонившейся
колосьями ржи, онѣ поджидаютъ приказчика.
- Становитесь, становитесь! говоритъ Иванъ Филипычъ, махнувъ соломенной шляпой на поклоны бабъ. — Чего же вы въ кучу-то? Раздвигайтесь, дальше!
Бабы раздвигаются немного.
- Дальше, дальше отходите! кричитъ приказчикъ. — Что за безтолковщина!.. Чего вы на тотъ край не идете?
- Рожь-то неравна, говоритъ курносая. — Здѣсь рѣденькая, а тамъ — руки обломаешь... ну, никому и не хочется...
- Да вѣдь надо и ее жать?
Бабы молчатъ, спѣшно хватаютъ въ горсть стебли хлѣба и, подрѣзавъ ихъ серпомъ, взмахиваютъ пучкомъ надъ головой, чтобы захватить еще горсть... А на частую рожь но идутъ,
- Захватывайте всю десятину! Чего вы полосу-то оставляете? волнуется приказчикъ.
Но бабы не слушаютъ его и, выпугивая перепелокъ, продолжаютъ жать жидкую рожь. Приказчикъ плюетъ съ
досады и, усѣвшись на сжатыхъ снопахъ, закуриваетъ папиросу.
Подбѣгаетъ запыхавшаяся пожилая баба.
- Тетка Улита пришла... Откуда пожаловала?.. Люди нажались ужъ до сыта... раздается среди бабъ.
- Опоздала, опоздала, сама знаю ужъ, что опоздала, говоритъ Улита, утирая вспотѣвшее лицо подоломъ ру
бахи. — Хлѣбы выняла — вотъ и замѣшкалась... Примешь, что ли? обратилась она къ приказчику.
- Становись вонъ къ тому краю, указываетъ приказчикъ на густую рожь.
Улита безпрекословно начинаетъ жать обойденную полоску; къ ней подходятъ еще бабы и десятина гонится вся, подъ-огулъ.
- Вотъ такъ! Вотъ хорошо! хвалитъ приказчикъ.
Становится жарко. Бабы снимаютъ съ себя верхнюю одежду и остаются въ однѣхъ рубашкахъ. Только двѣ дѣвки, стыдясь приказчика, продолжаютъ работать въ платьяхъ; по онѣ отъ жары разстегнулись и подобрались такъ, что лучше бы совсѣмъ раздѣлись.
Бабы ведутъ безконечные разговоры, смѣются, перебраниваются. На десятинѣ шумъ какъ на рынкѣ. Молчитъ одна Марѳа, тупая, забитая мужемъ бабенка. Въ разгарѣ спора или при слишкомъ пикантномъ каламбурѣ сосѣдокъ (бабы ведутъ разговоры больше на пикантныя темы), она только улыбается кроткой улыбкой и говоритъ:
- Экія озарницы! Ну, ужъ и странницы!
Мароа жнетъ ретиво, жнетъ за двоихъ, но это не мѣшаетъ ей оставаться на «козѣ», т. е. Отстать на выдвинувшемся, недожатомъ, хвостѣ хлѣба. Вмѣсто того, что
бы пододвинуть къ себѣ лѣнящихся сосѣдокъ, она сама гонитъ эту «козу».
- Вы что это, безстыдницы, дѣлаете? кричитъ издали курносая бабенка. — Зачѣмъ вы теткѣ Марѳѣ козу-то оста
вили?.. Совѣсти у васъ нѣтъ!,. Вѣдь она за пятерыхъ охватываетъ!..
- Ты чего курятникъ-то раскрываешь? Твое дѣло? Что за указчица! огрызается сосѣдка Марѳы, баба въ матежахъ, — Не оставимъ тебѣ: сами дожнемъ... Экая выскочка куриная!..
- Чего ты, дура, лаешься? Я правду сказала, а ты лаешься, какъ собака паршивая.
- Паршивая-то ты, а не я... Я къ чужимъ пѣтухамъ своихъ куръ не подпускаю.
- И што вѣдь выдумаетъ, немытая, право, немытая... У меня и пѣтухъ-то околѣлъ третьяго дня... Ну, ужъ и врунья!
- А я думаю, милыя: что у меня куры перестали нестись? А это она, вѣдьма куриная, къ своимъ курамъ сманила мово пѣтуха, объясняетъ всѣмъ баба въ матежахъ.
- Ты говорила, что я твово Климушку тоже сманивала, а онъ въ Муравьево къ солдаткѣ Анискѣ бѣгаетъ... Всѣхъ пѣтуховъ растеряла, корявая, а люди виноваты! кричитъ курносая баба.
- Ты за своимъ-то гляди, а на чужихъ мужьевъ не указывай! оретъ баба въ матежахъ. — У твово въ Питерѣ, можетъ, семь турецкихъ женъ найдется.
Всѣ хохочутъ.
- Ко мнѣ пастухъ не ходитъ, говоритъ курносая.
— А ко мнѣ ходитъ? визгливо кричитъ баба въ матежахъ. — Какъ ты смѣешь позорить? Хошь, въ волостное тебя за это!.. Я те космы-то подъ повойникомъ расчешу за такія слова, озвѣряется баба и дѣлаетъ нѣсколько шаговъ по направленію къ своей непріятельницѣ.
Всѣ бабы оставили жать и съ интересомъ слѣдятъ за ссорой.
- Ой, дѣвоньки мои, онѣ подерутся сейчасъ! пугается высокая дѣвка.
- Чего вы стали? Жните! Чего стоите? кричитъ приказчикъ, поднимаясь съ сноповъ и подходя къ жнеямъ.
Тѣ кричатъ, спорятъ, ничего вокругъ не видя и не слыша.
- Баринъ идетъ, самъ баринъ идетъ! говоритъ умоляющимъ шепотомъ приказчикъ, указывая на приближающуюся фигуру мужчины въ фуражкѣ съ краснымъ околышемъ.
Но бабы, раздѣлившись на днѣ партіи: одна за курносую бабу, а другая за бабу въ матежахъ, подняли такой крикъ, что хоть заткни уши да бѣги съ десятины. Даже Марѳа, и та что-то ворчитъ и кому-то грозитъ кулакомъ съ своей «козы».
- Экое мученье! теряется приказчикъ. — Легче, кажется, справиться съ сотней мужиковъ, чѣмъ, съ десяткомъ бабъ.-Дятелъ.

БЕНЕФИСЫ.

«Смотрите здѣсь, смотрите тамъ»... Все бенефисы, бенефисы...
Конца нѣтъ вызовамъ, цвѣтамъ, Дрожатъ отъ хлопанья кулисы...
Увеселеній — цѣлый рядъ!
Готовятъ публикѣ сюрпризы
И... съѣсть другъ-друга норовятъ Театровъ лѣтнихъ антрепризы...
Муръ.

КОРОТЕНЬКІЯ КОРРЕСПОНДЕНЦІИ.

Отъ редакціи Приглашаемъ нашихъ читате
лей сообщать, не стѣсняясь изложеніемъ, факты изъ мѣст
ной жизни. Всякое сообщеніе будетъ принято съ благодар
ностью и, если окажется возможность, помѣщено въ извѣстной переработкѣ.
Луганскъ.
Употребляемая обывателями вода изъ артезіанскаго колодца оказываетъ весьма благотворное дѣйствіе на лицъ, страдающихъ самыми застарѣлыми катаррами желудка.
По произведенному изслѣдованію, вода заключаетъ въ себѣ массу всевозможныхъ цѣлебныхъ примѣсей, какъ-то:
песокъ, тину, обрывки веревокъ, кусочки рукавицъ и резиновыхъ галошъ, шерсть разныхъ домашнихъ животныхъ и пр., и пр.-
Предполагается устроить курортъ для господъ пріѣзжихъ.
Уразово.
На одной изъ нашихъ улицъ открыты цѣлебныя грязи для мѣстныхъ домовладѣльцевъ-купцовъ.
Только отъ одного вида грязи на своей улицѣ почтенные купцы толстѣютъ.
И грязь же! Четыре года тому назадъ къ намъ, было, направились холерныя бациллы, но, наткнувшись на эту клоаку, испугались и ударились вспять.
Буинскъ.
Ни театра, ни читальнаго зала, ни чтеній, ни даже клуба — ничего!
Представьте же себѣ положеніе обывателя!
Въ поискахъ за развлеченіями, обыватели мажутъ другъ-другу ворота дегтемъ.
Недавно вымазали дегтемъ парадную дверь у одного пожилого холостяка, имѣющаго молоденькую горничную.
Обыватели даже сами возмутились. Это уже противъ всякихъ правилъ мазанья дегтемъ! Если хотѣли мазать дегтемъ, то въ данномъ случаѣ, по положенію, слѣдовало вымазать задній ходъ но отнюдь не парадное крыльцо!
Эхъ, мазальщики!-И. Грэкъ и К°.

ОБОЗРѢВАТЕЛЬ.

Пусть мертвъ и скученъ былъ сезонъ, Онъ не смутится тѣмъ не менѣе, — Коль темы нѣтъ, то можетъ онъ Изъ... мухи сдѣлать обозрѣніе...
Муръ.