Московская дума предлагаетъ призъ въ тысячу рублей тому изобрѣтателю, который придумаетъ снарядъ, предохраняющій отъ обрызгиванья резиновыми шинами,
И москвичамъ, наконецъ, надоѣло подучать въ физіономію брызги липкой грязи.
Мы имѣемъ претензію на обѣщанный призъ, ибо предлагаемъ наивѣрнѣйшее средство противъ резиновыхъ шинъ: разрѣшить обрызганнымъ шинами прихожимъ въ свою очередь бросать грязью въ лицъ, ѣдущихъ на резинѣ. Взаимное одолженіе. Для этой операціи надо завести особые совочки.
При такихъ условіяхъ резиновыя шины просуществуютъ не долго.
Просимъ московскую думу выслать намъ тысячу рублей. Если можно, поскорѣе.
И. Грэкъ.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЭХО.

О низложеніи султана
Толкуетъ нынѣ очень рьяно
Коварный бриттъ.
Армяне, въ буйствѣ нарочитомъ, Грозятъ Стамбулу динамитомъ;
Спокоенъ Критъ.
Испанцевъ злятъ дѣлишки Кубы, На абиссинцевъ точитъ зубы
Сердито Римъ —
И въ дымномъ лондонскомъ туманѣ Тяжелой думой о Суданѣ
Джон-Буль томимъ...
Н. К.

ВЕЧЕРЪ ВЪ УСАДЬБѢ.

Солнце сѣло. Чистенькая барская усадьба, одиноко брошенная среди низкой лощины, постепенно погружается въ мракъ. Вокругъ тихо; только гудятъ комары. Влажный воздухъ пахнетъ травой и болотными цвѣтами.
За околицей на толстомъ дубовомъ обрубкѣ, какъ оспой изъѣденномъ червями, сидятъ поваръ Филаретъ Кузьмичъ, его молоденькая и хорошень
кая жена Настенька и толстопузый кучеръ Агафонъ, человѣкъ мрачнаго вида, съ бородою съ хорошій фартукъ.
Хозяевъ нѣтъ дома, и прислуга предается ничегонедѣланью.-
Поваръ, тоненькій и юркій человѣкъ лѣтъ сорока, обращается къ кучеру, продолжая прерванный разговоръ.
- Баба меня ни въ жисть не проведетъ, ни въ жисть! Молода, въ Саксонѣ не была, вотъ что!
Онъ трогаетъ струны лежащей у него на колѣняхъ гитары и, запрокидывая къ верху свою козлиную бороденку, напѣваетъ жидкой фистульной:
— Мальчикъ жилъ, влюбился, Ка-а-питалъ промотанъ,
Взялъ рублей пятьсотъ онъ У свово отца,
У свово отца...
Поваръ смолкаетъ. Въ воротахъ появляется братъ хозяина усадьбы Митенька, юноша лѣтъ 20-ти, красноще
кій, съ оттопыренными ушами, одѣтый въ парусиновый
пиджакъ. Онъ проходитъ къ берегу рѣчки и начинаетъ слоняться на виду у всѣхъ, широко раскидывая ноги и то и дѣло дѣлая горломъ: кхм...
- Вотъ хошь бы взять Митрія Алексѣича, говоритъ поваръ. — Третій годъ въ юнкаря готовится и никакъ экзамента не одолѣетъ. Баринъ, а разума мало. Нѣтъ, у меня ума не занимать стать. А ты говоришь: баба проведетъ!
Слоняющійся у рѣки Митенька дѣлаетъ горломъ: кхм... Настенька беретъ въ розовыя губки подсолнечное зернышко и чуть слышно кашляетъ: кх...
- И проведетъ, мрачно повторяетъ Агафонъ, — и проведетъ. Баба дура; баба разума не цѣнитъ. Ей кто подвернется, тотъ и любъ. Только бы помоложе былъ.
- Нѣтъ, этого не говори, живо перебиваетъ его по
варъ. — Не всегда такъ бываетъ. Вотъ я знаю такой случай. Служилъ я передъ самой передъ войной въ поварахъ
у генерала Семизобова; старый такой генералъ былъ. И была у него на сторонѣ мамзель изъ французенокъ; и фамилія у нея французская была: Сопля.
- Такъ нешто Сопля французское слово? лѣниво спрашиваетъ Агафонъ. — А ты говоришь: французенка.
- А что, другіе-то дурѣе тебя? визгливо вскрикиваетъ поваръ. — Ты гдѣ учился? Сопля-то по-французски, може, совсѣмъ другое обозначаетъ. Слово-то это по-французски, може, апельсинъ обозначаетъ!
- Хорошъ апельсинъ нашелъ, цѣдитъ сквозь зубы Агафонъ.
- А вотъ можетъ быть такъ! вскрикиваетъ поваръ, — Вѣдь вотъ русское слово «торчу», и кажный дуракъ знаетъ, что торчу и есть торчу, а вотъ по-фравцузски «торчу»-то совсѣмъ другое обозначаетъ. Это у нихъ черепаху обозначаетъ. Вотъ что! Супъ-торчу — супъ изъ черепахи.
- Все можетъ быть, мрачно соглашается Агафонъ.
Вышагивающій у рѣки Мишенька снова дѣлаетъ: кхм... Настенька снова беретъ въ ротъ подсолнечное зернышко и тихо кашляетъ: кх...
Поваръ продолжаетъ:
- Ну-съ, объявилась тогда война, и генералъ Семизобовъ на войну поскакалъ. А война у насъ тогда съ турками и съ черкесами была. Только захватили черкесы генерала Семизобова среди сѣчи, пушками его убили и, конечно, носъ ему отрѣзали.
- Носъ-то они ему для чего отрѣзали? недовѣрчиво спрашиваетъ Агафонъ.
Поваръ разводитъ руками.
- Этого я тебѣ хорошенько не умѣю сказать, но только черкесы всѣмъ убитымъ носы отрѣзаютъ, а для чего — кто ихъ знаетъ! Може, они нарѣжутъ этихъ самыхъ но
совъ видимо-невидимо, а потомъ въ кадки да и насолятъ ихъ на зиму на манеръ грибовъ. А то водку ими закусываютъ.
При словѣ «водка» поваръ проглатываетъ слюну.
Агафонъ лѣниво ухмыляется; его борода съ фартукъ шевелится, какъ частоколъ.
- Не можетъ быть, чтобъ люди носами водку закусывали, говоритъ онъ. — Съ дегтемъ водку пьютъ, съ поро
хомъ пьютъ, съ голландской сажей пьютъ, но чтобъ съ носомъ водку пили, этому не повѣрю!
Поваръ даже на бревнѣ подскакиваетъ.
- А ты что за ученый, что не вѣришь? вскрикиваетъ онъ. — Ты въ какой емназіи курсъ окончилъ, дозвольте васъ спросить? а? Да знаешь ли ты, что кажный народъ
свой продухтъ жретъ. Англичанинъ розбифъ, загибаетъ поваръ мизинецъ правой руки, — самоѣдъ сальную свѣчку, арапъ — финиксъ, китаецъ — ласточкино гнѣздо!
- А черкесъ соленый носъ, шевелитъ Агафонъ своимъ частоколомъ и добавляетъ:
- Ласточкино гнѣздо, ласточкино гнѣздо... да нешто его прожуешь?
- А вотъ же ѣдятъ! вскрикиваетъ поваръ.
- Ты бы еще сказалъ: воронье; вѣдь это вона какая машина, его и въ ротъ-то не затолкаешь!
- А вотъ же ѣдятъ! опять вскрикиваетъ поваръ и на этотъ разъ такъ пронзительно, что съ сосѣдней ветлы снимается сонный грачъ и летитъ дальше, тяжело шлепая крыльями.
Мишенька въ послѣдній разъ дѣлаетъ у рѣки «кхм» и исчезаетъ въ садовой калиткѣ, косясь по направленію къ бревну. Настенька косится въ садъ и стряхиваетъ съ колѣнъ шелуху.
- Все можетъ быть, наконецъ говоритъ Агафонъ. А поваръ, успокоившись, продолжаетъ:
- Только узнала мамзель эта о смерти генерала Семизобова, поплакала и замужъ за аптекаря вышла. А потомъ чахла, чахла и умерла.
- И нѣту больше Сопли, и аминь Соплѣ, говоритъ Агафонъ и добавляетъ:
- Что же, все можетъ быть.
Настенька лѣниво поднимается съ бревна, неторопливо потягивается и исчезаетъ въ воротахъ.
- И все-таки баба дура, заявляетъ Агафонъ. - Ты куда? спрашиваетъ поваръ жену.
- На огородъ, огурчиковъ нарвать, откликается та изъ-за воротъ.
Агафонъ тоже поднимается съ бревна.
- И мнѣ спать пора, говоритъ онъ и, зѣвая, раскрываетъ свой ротъ такъ широко, что свободно могъ бы
- Это-то и хорошо, что никогда не пила. Вотъ оттого-то на тебя даже какая-нибудь одна рюмка произведетъ благотворное дѣйствіе. На непьющихъ всегда такъ, — а вотъ на меня, напримѣръ, такъ и три рюмки не дѣйствуютъ. Я выпью четвертую, Машенька.
- Федоръ Иванычъ, ты никакъ съ ума сошелъ! На ночь четыре рюмки водки!
- Что же, матушка, не заболѣть же мнѣ отъ холода и сырости: Ну, твое здоровье! Кхе... А ка
кая почтенная вещь эта водка, когда человѣкъ ее пьетъ не ради пьянства, а съ гигіенической цѣлью.
Вѣдь вотъ выпилъ и чувствую, что не взирая на сырость, какая-то благодатная сила разливается по жиламъ. Попробуй, душечка, послѣдовать моему примѣру, и ночью ты будешь чувствовать тепло.
- Нѣтъ, нѣтъ, отрицательно помотала головой жена. — Я лучше налью изъ самовара въ двѣ бутылки кипятку и обложусь на ночь бутылками.
- Боже тебя избави! Бутылки не для того, чтобы около нихъ грѣться, а для того, чтобы изъ нихъ грѣться. Если на желаешь завтра получить флюсъ, лучше оставь это. А вотъ,..
- Федоръ Иванычъ! Вы, кажется, опять къ графину руку протягиваете?
— Протягиваю. Но что же изъ этого? Долженъ же я себя предохранить отъ простуды. - Да вѣдь это пятая рюмка.
- Ну, что жъ изъ этого? Ну, что жъ, что пятая? Развѣ въ счетѣ дѣло? И наконецъ, она съ гигіеническою цѣлью. Твое здоровье!
- Не смѣйте пить за мое здоровье! крикнула она. - Какъ знаешь. Но о своемъ здоровьѣ я ужъ долженъ заботиться. У меня жена, двое дѣтей, а я еще не выслужилъ имъ и половины пенсіи. Да и поить и кормить ихъ надо, а потому...
Языкъ у мужа заплетался.
- Пей чай-то, указала жена на стаканъ съ чаемъ. - Что чай! Оть него только животъ пучитъ, а я и такъ тученъ. Нѣтъ, ужъ лучше я послѣднюю рюмочку, да и закаюсь.
Мужъ снова протянулъ руку къ графину. Жена схватила графинъ и придвинула къ себѣ.
- Не позволяю больше! сказала она.
- То-есть, какъ это не позволяешь? это любопытно.
Очень просто. Опомнись. это вѣдь шестая.
- Помилуй... Но вѣдь я съ гигіенической цѣлью. - Вздорь. Но протягивай руку. Не дамъ.
- Но вѣдь это будетъ свинство. Я для здоровья.
проглотить въ эту минуту два вороньихъ гнѣзда. Онъ степенно проноситъ сквозь ворота свою громадную бороду и говоритъ:
- Съ керосиномъ водку пьютъ, это точно; съ золой пьютъ, съ жженой наклей пьютъ, но чтобъ съ носомъ водку пили, этого не бываетъ.
- А вотъ бываетъ же, кричитъ ему въ догонку товаръ, — а вотъ бываетъ же!
Онъ остается на бревнѣ одинъ. На востокѣ поднимается мѣсяцъ и перекидываетъ черезъ рѣчку съ берега до берега серебряный мостъ. Въ лугахъ посвистываютъ кулички. Нѣсколько минутъ поваръ сидитъ неподвижно; но Настенька не приходитъ, и въ сердце повара закра
дывается сомнѣніе. Онъ идетъ въ кухню, вѣшаетъ на гвоздь гитару и долго ходитъ изъ угла въ уголь, ероша волосы.
Порою онъ останавливается, грозитъ въ пространство указательнымъ пальцемъ и шипитъ:
- У-у, змѣя, погоди ты у меня, ехидна!
И онъ снова начинаетъ ходить изъ угла въ уголъ.
Въ кухнѣ тихо. Слышно, какъ гдѣ-то вычесываетъ своихъ блохъ собака, да тараканы, забираясь на струны, ги
тары, извлекаютъ тихіе и жалобные звуки. Настеньки все нѣтъ. Поваръ ударяетъ себя въ грудь рукою, грозитъ въ пространство кулакомъ и бѣшено шипитъ:
- Зе-мле-тря-сеніе, анафема, устрою!
Онъ повертывается на каблукахъ и, тыча себя, въ грудь, чуть не бѣгомъ идетъ къ саду. Выраженіе его лица такое, точно онъ сейчасъ собирается съѣсть со
леный носъ генерала Семизобова. Однако у самой калитки на него нападаетъ нерѣшительность. Онъ долго топчется на одномъ мѣстѣ, сморкается и протираетъ глаза.
Кто знаетъ, что его можетъ встрѣтить въ саду?
Наконецъ, онъ отворяетъ калитку и тихонько крадется тропинкой. Въ кустахъ вишневника онъ видитъ бѣлый пиджакъ Митеньки. Поваръ останавливается. Торопливый шопотъ доносится до его слуха,
- Ни въ жисть вамъ этого не будетъ. Ни во вѣки вѣковъ. Ни-ни! Хоть сейчасъ образъ снять. Я не изъ такихъ.
Митенька подавленно гогочетъ: «гы-гы-гы» и шепчетъ: - Я тебѣ сейчасъ же, я тебѣ сейчасъ же... Окончаніе его словъ относитъ вѣтеръ.
Торопливый шопотъ, похожій на шелестъ камыша, снова взволнованно шепчетъ:
- Да. А потомъ бросите; много я вашего брата видѣла! Ничего вамъ не будетъ, помяните мое слово, ничего. Да куда вы руками-то?..
Повару страшно, въ его груди закипаетъ бѣшенство, но онъ, какъ ни напрягаетъ зрѣніе, не можетъ разгля
дѣть женской фигуры. Кусты вишневника совершенно скрываютъ ее.
Мрачный онъ возвращается въ кухню, бѣгаетъ изъ угла въ уголъ и трагически шипитъ:
— Нѣ-ѣтъ, меня не проведешь! Молода, въ Саксонѣ, не была! Узнаю, камня на камнѣ не оставлю!
Но черезъ пять минутъ онъ опять бѣжитъ въ садъ. Однако на этотъ разъ онъ останавливается около калитки и въ садъ не входитъ. Онъ напрягаетъ слухъ.
Торопливый шопотъ попрежнему шелеститъ, какъ камышъ.
- Это ужъ въ послѣдній разъ. А больше никогда... Хоть сейчасъ снять образъ. Я не изъ такихъ!
Митенька испускаетъ шопотомъ: «гы-гы-гы».
На этотъ разъ поваръ возвращается въ кухню карьеромъ.
Черезъ двѣ минуты на порогѣ появляется Настенька. Луна заливаетъ ее въ окно всю съ головы до ногъ. Ея глаза горятъ. Отъ ея волосъ и платья пахнетъ садомъ, влажнымъ вечеромъ и болотными цвѣтами.
Поваръ подскакиваетъ къ ней съ сжатыми кулаками и
скороговоркой шипитъ: - Гдѣ ты была?
Настенька поводитъ плечами. - На огородѣ, огурцы рвала. - Что такъ долго?
— Въ темнотѣ скоро не сыщешь.
- Подай сюда огурцы, шипитъ поваръ.
Настенька опускаетъ руку въ карманъ и затѣмъ суетъ свой кулачекъ въ протянутую руку мужа.
Поваръ чувствуетъ въ своей рукѣ вмѣстѣ съ двумя огурцами присутствіе чего-то посторонняго. Онъ разжи
маетъ руку и видитъ между двухъ огурцовъ вчетверо сложенную рублевую бумажку. Его глаза мечутъ молніи.
Дай ты мнѣ прежде пенсію для тебя выслужить, а потомъ и губи мое здоровье.
- Лучше ужъ я безъ пенсія останусь, а водки
тебѣ больше не дамъ. Мужъ вспыхнулъ.
- Марья! Кто здѣсь въ домѣ хозяинъ? закричалъ онъ и стукнулъ кулакомъ по столу.
- Можешь въ трактиръ итти и тамъ пьянствовать, а дома я больше тебѣ пить не дамъ.
- Не дашь? - Не дамъ.
- Ну, прощай, коли такъ.
Мужъ поднялся изъ-за стола и, слегка покачиваясь на ногахъ, направился въ выходныя двери.
- Предупреждаю, что пьянаго я тебя домой не пущу! крикнула ему вслѣдъ жена.
- И не надо, матушка, не надо, бормоталъ мужъ. — Теплѣе и суше, чѣмъ въ здѣшней дачѣ, себѣ для ночлега мѣсто найду. О, женщины, женщины! Брев
номъ вы ложитесь на нашемъ жизненномъ пути! воскликнулъ онъ, махнулъ рукой и вышелъ черезъ стеклянную балконную дверь въ садъ, нахлобучивъ себѣ на голову фуражку,
Н. Лейкинъ.