«Охотничьи» курсы предполагаетъ открыть въ Петербургѣ нѣкто г. Секачевъ. Онъ намѣренъ обучать петер
бургскихъ охотниковъ стрѣльбѣ по движущейся мишени, пріемамъ охоты за тою или другою дичью, дрессировкѣ
охотничьихъ собакъ, обращенію съ ружьемъ и искусству разсказывать, такъ называемые, охотничьи анекдоты.
Послѣдній предметъ — самый интересный. Наши охотники, какъ извѣстно, любятъ врать, но врутъ они неумѣло: безъ чувства, безъ толка и безъ разстановки.
На охотничьихъ курсахъ будетъ еще преподаваться искусство приготовлять охотничьи настойки.
И. Грэкъ. ПОЛИТИЧЕСКІЯ ВИНЬЕТКИ.
1.
Въ политикѣ плохія шутки:
У Индіи бурчитъ въ желудкѣ,
А бриттъ, какъ важный сибаритъ, «Она объѣлась», говоритъ.
2.
У Турціи опять абсурды,
Порядокъ тамъ сведенъ на нѣтъ: Войскамъ урѣзали бюджетъ, Армянъ урѣзываютъ курды.
3.
Въ Болгаріи выборы были И не обошлось безъ задора:
При выборахъ граждане били
Другъ друга совсѣмъ безъ разбора.
-Пеэмпе. ВЪ ПОЧТОВОЙ КОНТОРҌ.
Въ Захудаловскъ пріѣхалъ новый почтмейстеръ. Человѣкъ онъ былъ хотя и не первой молодости, но сильный, здоровый, простой въ обращеніи, съ большой лохма
той головой и широкими плечами, человѣкъ, который могъ бы при нуждѣ итти въ одиночку на медвѣдя. Поэтому, когда, перезнако
мившись съ сослуживцами, онъ спросилъ у нихъ: «а какъ у васъ насчетъ черненькихъ и бѣленькихъ, господа?» телеграфистъ Мымрецовъ, ничтоже сумняшеся, откашлянулся въ кулакъ и сказалъ ухмыляясь:
- Всякія есть, Герасимъ Прохорычъ: и черненькія, и бѣленькія, и рыжія, на всякій вкусъ. Чего хочешь, того и просишь. Особенно одна хороша... замѣчательная особа: Олимпія. Много разъ я говорилъ: «какая такая вы Олим
пія? Такого и имени нѣтъ. Можетъ, Олимпіада? — «Нѣтъ, вы ошибаетесь: я Олимпія, а не Олимпіада». Я такъ полагаю, Герасимъ Прохорычъ, не изъ полекъ ли она? Какъ будто среди польскаго сословія Олимпіи попадаются, а у насъ, русскихъ, ей-Богу, не слыхалъ...
Почтмейстеръ вытаращилъ глава на телеграфиста и спросилъ:
- Это вы насчетъ чего же?
Телеграфистъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на почтмейстера.
- Я насчетъ женскаго пола. А вы насчетъ чего?
- Насчетъ женскаго пола? Маху дали. Я насчетъ Шахматовъ: играетъ изъ васъ кто-нибудь въ эту благородную игру или нѣтъ?
Служащіе посвистали.
- Никто не играетъ, Герасимъ Прохорычъ. И въ заводѣ подобной игры нѣтъ не только среди насъ, но, мы такъ полагаемъ, и во всемъ городѣ. Городъ у насъ заху
далый, даже и имя ему — Захудаловскъ, мудрено разыскать въ подобномъ городѣ просвѣщенную игру. Въ винтъ играютъ, въ преферансъ играютъ, въ рамсъ играютъ, каз
начей, между прочимъ, обожаетъ игру въ «шестьдесятъ
шесть», чаще всего стучатъ — среди купеческихъ женъ до стуколки много охотницъ, — а чтобы въ шахматы играли — этого и слыхомъ не слыхать. И Шахматовъ нѣту.
- Ну, что ты врешь! замѣтилъ Мымрецову одинъ изъ почтовыхъ чиновниковъ. — Шахматы есть. Купецъ Язевъ на выставку въ Нижній прошлымъ лѣтомъ ѣздилъ и шах
маты купилъ. «Зачѣмъ, вы купили, ежели въ шахматы не умѣете играть?» спрашивали у него. — Играть не умѣю, объяснилъ онъ, а купилъ потому, что понравились: деликатныя фигурки. Пусть ихъ стоятъ: онѣ хлѣба не просятъ. Шахматы есть. Вотъ только игроковъ нѣтъ, Герасимъ Прохорычъ. Игроковъ во всемъ городѣ нѣтъ.
- Ежели въ шашки желаете, Герасимъ Прохорычъ, это я могу! предложилъ Мымрецовъ. — Въ шашкахъ я, въ нѣкоторомъ родѣ, собаку съѣлъ и могу любому игроку преферансъ составить.
Но почтмейстеръ грустно покачалъ головой и сказалъ;
- Нѣтъ, я не играю въ шашки! Для шахматиста эта игра не представляетъ ни малѣйшаго интереса. Такъ вы увѣряете, господа, что въ Захудаловскѣ нѣтъ шахматистовъ?
- И не было никогда. - Досадно!
Перезнакомившись съ городскими обывателями, почтмейстеръ увидѣлъ, что его сослуживцы были правы: среди жителей не было ни одного шахматнаго игрока. Мало того: всѣмъ обывателямъ игра въ шахматы казалась на
столько трудной, что на предложеніе обучить ихъ, они съ ужасомъ отмахивались рукой и говорили:
- Что вы, батюшка? Вѣдь это такая игра, которой мозги можно повихнуть. Нѣтъ, покорно-спасибо: намъ еще не надоѣла жизнь, нѣтъ...
Съ горя Герасимъ Прохоровичъ принялся обучать въ шахматы одного изъ почтальоновъ, Іону Мухина, проявившаго интересъ къ шахматной игрѣ. Но Мухинъ чесалъ поясницу и затылокъ, теръ и лобъ и переносицу, какъ некрасовскій проситель, заявившійся къ петербургскому филантропу, потѣлъ, вздыхалъ на всю комнату и вдругъ ходилъ такъ, что почтмейстеръ только таращилъ глаза.
- Чучело ты этакое! возмущался онъ. — Зачѣмъ ты этой фигурой по косымъ клѣткамъ ходишь? Развѣ это ферзь или слонъ? Пойми, дурья твоя голова, что это ладья.
- Виноватъ, ваше благородіе! качалъ головой Іонъ Мухинъ. — Запамятовалъ. Это ладья, а я ее, проклятую, все время за ферзь почитаю.
- А теперь? Теперь зачѣмъ ты двигаешь пѣшку вправо?
- Развѣ нельзя?
- Слава тебѣ Господи!? Который разъ мнѣ тебѣ говорить, что пѣшка ходитъ только впередъ?
Мухинъ смущался, шепталъ: «тонкая игра, умственная игра», а кончилъ тѣмъ... впрочемъ, не будемъ забѣгать впередъ; будемъ разсказывать по порядку. Въ одно пре
красное утро почтмейстеръ увидѣлъ передъ собой бабу, довольно слезливаго вида. Баба завсхлипывала, затерла, кулаками глаза и повалилась передъ почтмейстеромъ на колѣнки.
- Будьте отцомъ благодѣтелемъ, батюшка! взмолилась баба — Увольте.
- Кто ты? Чего тебѣ надо? удивился почтмейстеръ. - Іоны Мухина жена. Заставьте за себя вѣчно Богу молить: увольте мужа.
- Отъ чего уволить? Говори толкомъ.
- Отъ игры увольте, батюшка. Не вынесъ онъ ея: запилъ. Давно ужъ задумываться сталъ, вижу, человѣку не по себѣ, ходитъ насупленный, ровно какъ чорту про
дался или христіанскую душу загубить собирается. Много разъ я къ нему приставала: отъ чего это самое съ то
бой? — «Отъ игры, говоритъ, — Умственная игра, жестокая игра: ничего я въ ней не понимаю. Стараюсь вникнуть, а вмѣсто понятія чувствую одно затемнѣніе въ мозгахъ. Охъ, смерть моя: вижу — запить придется. Безъ запою не обойтись». И запилъ, батюшка; какъ говорилъ, такъ и вышло: запилъ и письма по снѣгу растерялъ; я уже собирать бѣгала. Пожалѣйте дѣтишекъ малыхъ: двое дѣтишекъ у насъ съ Іоной. Увольте Іону отъ игры!
Почтмейстеръ плюнулъ и уже, конечно, когда Іона явился въ контору, дня черезъ три, опухшій отъ пьян
ства, съ мутными глазами и парой синяковъ, не игралъ съ нимъ въ шахматы.
- Хоть бы какого-нибудь, хоть бы самаго паршиваго игрочишку найти! думалъ почтмейстеръ. — Никого!
Когда въ городъ назначали новыхъ служащихъ, когда пріѣзжалъ новый лѣсничій или новый землемѣръ, почтмейстеръ оживлялся. «Кто знаетъ, можетъ быть, это игрокъ! мечталъ онъ. — Можетъ быть, мы съ нимъ такіе турниры и матчи устраивать будемъ, что угоришь». Но, какъ водится, пріѣзжій рѣзался въ стуколку, жарилъ
ночи напролетъ въ винтъ, а на вопросъ о шахматахъ только крестился въ испугѣ.
- Сгинь, пропади! отвѣчалъ онъ. — Наше мѣсто свято. Никогда не игрывалъ въ шахматы: Богъ уберегъ!
Но счастье почтмейстера ждало тамъ, гдѣ онъ совсѣмъ его не предвидѣлъ: какъ оказалось, слабое понятіе о шах
матной игрѣ имѣла дочь думскаго секретаря, мадемуазель Мохнаткина, гостившая гдѣ-то за Кіевомъ у замужней сестры и пріѣхавшая въ городъ уже послѣ несчастныхъ шахматныхъ приключеній съ Іоной Мухинымъ. Мадемуазель Мохнаткину обучалъ шахматной игрѣ въ давно прошедшія времена какой-то студентъ, за котораго она ду
мала выйти замужъ. Но дѣло разстроилось: студентъ ли былъ голъ, какъ соколъ, мадемуазель ли Мохнаткина оказалась безприданницей, исторія молчитъ. Отъ всего при
ключенія въ сердцѣ мадемуазель Мохматкиной осталась горечь воспоминаній, а въ головѣ правила шахматныхъ ходовъ. Герасиму Прохоровичу это было на руку. Игра закипѣла. Съ этихъ поръ въ квартирѣ думскаго секре
таря можно было часто видѣть почтмейстера. Обдумывая ходъ, Герасимъ Прохоровичъ посасывалъ папиросу и одобрительно говорилъ:
- А партія недурная...
- Да, партія недурная! мечтательно подтверждала мадемуазель Мохнаткина.
А родители Мохнаткиной вздыхали отъ глубины души,
смотрѣли на образъ и думали: - Дай-то Богъ!
Увы, кончилась эта исторія совсѣмъ не такъ благополучно, какъ началась; но крайней мѣрѣ, для почтмей
стера: за мадемуазель Мохнаткину посватался сынъ ап
текаря и она вышла замужъ. Кажется, почтмейстеръ сыгралъ тутъ роль первой мухи, которая ведетъ за собой другихъ. А можетъ, имѣлась и другая причина: аптекарскій сынъ былъ робокъ и конфузливъ до того, что кон
фузился собственной тѣни. Онъ молчалъ о любви, хотя давно уже былъ влюбленъ въ Мохнаткину. Посѣщенія почтмейстера придали ему мужества: весь городъ гово
рилъ, что за шахматной игрой должна была послѣдовать игра въ любовь. «Или теперь, или никогда!» рѣшилъ конфузливый юноша и... сталъ мужемъ.
А почтмейстеръ совсѣмъ заскучалъ. Уже онъ подумывалъ — уподобиться Іону Мухину и запить, — если тому это средство помогло отъ игры, то ему, почтмейстеру,
быть можетъ, помогло бы отъ жажды игры; уже онъ купилъ ведро водки, разлилъ его по бутылямъ и соби
рался настоять на апельсинныхъ коркахъ, звѣробоѣ и черныхъ сухаряхъ, какъ вдругъ случайно на одномъ изъ
открытыхъ писемъ увидѣлъ первый шахматный ходъ. У почтмейстера екнуло сердце и затряслись руки. Онъ впился въ письмо такъ, какъ будто бы это было любовное письмо, которое прислала ему сама богиня шахматъ.
- Боже мой... партію но перепискѣ собираются играть! прошепталъ Герасимъ Прохоровичъ съ блаженной улыбкой. — Дождался!
Почтмейстера точно живой водой спрыснули или въ слѣдующій чинъ произвели. Три раза въ недѣлю — почта въ Захудаловскъ приходитъ только три раза въ недѣлю — почтмейстеръ съ нетерпѣніемъ ожидаетъ ее — такъ воз
любленный поджидаетъ свиданій съ «нею»! — списываетъ шахматные ходы, слѣдитъ по доскѣ за партіями (играютъ три партіи за разъ — сосѣдній помѣщикъ Кукишевъ и одинъ изъ его столичныхъ пріятелей шахматистовъ), разсматриваетъ варіанты, дѣлаетъ лучшіе ходы.
- Ловко сыграно! иногда кричитъ онъ на всю контору. Иногда же плюетъ и печально никнетъ головой.
- Шахматисты тоже! По перепискѣ тоже играютъ. Развѣ это ходъ? Это чортъ знаетъ что, а не ходъ. Послѣ этого хода при настоящей игрѣ матъ въ пять ходовъ, чего добраго, получить можно. Ей-Богу, матъ! Вотъ возьму да и припишу на письмѣ-то: «сапожникъ вы, а не шах
матистъ! Вамъ сапоги тачать, а не въ шахматы играть!» Ей-Богу, припишу. Пусть ѣстъ... горе-шахматистъ этакій.
Но въ общемъ трудно найти въ Захудаловскѣ болѣе счастливаго человѣка. Почтмейстеръ даже въ лицѣ по
полнѣлъ. Уѣздный врачъ, послѣдователь школы Ламброзо, видящій вездѣ помѣшательство, пугаетъ Герасима Про
хоровича. Постукивая по лбу, онъ дѣлаетъ мрачное лицо и говоритъ зловѣще:
- Постой, погоди, марка! Ужъ сдѣлаютъ тебѣ шахматы шахъ и матъ!
Но почтмейстеръ только посмѣивается.
- Нѣтъ, еще мы поживемъ... еще мы поиграемъ, машетъ онъ рукой. — Мы еще того... сами кой-кому шахъ и матъ сдѣлаемъ. Да.-А. Грузинскій.
Зима... Извозчики шныряютъ
Рысцой на форменныхъ саняхъ, Лихія тройки снѣгъ взрываютъ
На разрѣшенныхъ имъ правахъ... Торчитъ, закутанный по формѣ, Нашъ алгвазилъ — городовой,
Одѣтъ, согласно зимней нормѣ, И обыватель городской...
Дровяники, по положенью,
Поднимутъ цѣны на дрова,
Зима, согласно утвержденью,
Вступаетъ вновь въ свои права...
Н. К.
двойкой люди живутъ. Вѣдь голова-то на плечахъ все-таки останется, утѣшалъ отецъ. — Садись.
Мальчикъ сѣлъ къ столу и взялъ булку.
- Аппетитъ есть — ну, и отлично. Налей ему, Варенька, чаю. Пусть пьетъ скорѣй, да и на боковую... сказалъ отецъ матери.
- А ты, Миша, вотъ что... Ты возьми и положи книжку подъ подушку. Перекрести и положи. И вотъ увидишь, какъ завтра хорошо будешь знать свой урокъ, совѣтовала мать.
- Тогда ужъ пусть и задачникъ подъ голову кладетъ. У него ариѳметика того... Онъ знаетъ, но заболтался.
- Вотъ, именно заболтался, подхватила мать. — Зубрилъ, зубрилъ, ну и... Постой, я тебѣ дамъ кусочекъ пирога съ яблоками. - Давайте.
Ободренный, мальчикъ нѣсколько повеселѣлъ.
- А какъ у него чистописаніе? спросила мать. - Чистописаніе скорѣй грязномараніемъ можно назвать, сообщилъ отецъ.
- Ахъ, Миша, Миша! вздохнула мать.
- У меня перо къ пальцамъ прилипаетъ, оттого и кляксы, сказалъ мальчикъ.
- Отчего же оно у другихъ не прилипаетъ?
- У насъ у всѣхъ въ классѣ прилипаетъ. Маменька, дайте мнѣ колбасы.
- Послѣ яблочнаго-то пирога! - Я ѣсть хочу.
- Да ѣшь, ѣшь. Только вѣдь это не вкусно. - Для меня вкусно.
Миша усердно поѣлъ колбасы.
Отецъ покуривалъ папиросу и прихлебывалъ чай.
- Говорятъ о дѣтской памяти... а вотъ взрослымъ, оказывается, все-таки легче запоминается, говорилъ онъ. — Вѣдь вотъ я всѣ его латинскіе во
кабулы на зубокъ вызубрилъ, а онъ нѣтъ, а между тѣмъ я въ дѣтствѣ латинскому языку не учился.
Мальчикъ поѣлъ и сталъ прощаться, уходя спать. Мать перекрестила и поцѣловала его.
- Не забудь книжки-то подъ подушку... напомнила она.
- Хорошо.
- Весь ранецъ съ книгами совѣтую даже подъ подушку положить, прибавилъ отецъ.
- Весь и положу.
Мальчикъ зѣвалъ. Глаза его слипались. Онъ отправился въ дѣтскую.
- Отпусти и меня, маменька, сказалъ отецъ, заискивающе взглядывая на жену.
- Куда?
- Въ клубъ. Повинтить хочется. - Да вѣдь ужъ девять часовъ.
- Что за бѣда! Въ самый разъ... Очень ужъ я одурѣлъ отъ его латыни... такъ поразсѣяться.
- Да вѣдь винтъ-то тоже латыни стоитъ. И съ него одурѣть можно.
- Ну, вотъ. Такъ я пойду? - Иди, если не лѣнь. - Мерси, мамаша.
Отецъ радостно воспрянулъ, поцѣловалъ жену въ голову и пошелъ надѣвать жилетъ и пиджакъ.
Н. Лейкинъ.
бургскихъ охотниковъ стрѣльбѣ по движущейся мишени, пріемамъ охоты за тою или другою дичью, дрессировкѣ
охотничьихъ собакъ, обращенію съ ружьемъ и искусству разсказывать, такъ называемые, охотничьи анекдоты.
Послѣдній предметъ — самый интересный. Наши охотники, какъ извѣстно, любятъ врать, но врутъ они неумѣло: безъ чувства, безъ толка и безъ разстановки.
На охотничьихъ курсахъ будетъ еще преподаваться искусство приготовлять охотничьи настойки.
И. Грэкъ. ПОЛИТИЧЕСКІЯ ВИНЬЕТКИ.
1.
Въ политикѣ плохія шутки:
У Индіи бурчитъ въ желудкѣ,
А бриттъ, какъ важный сибаритъ, «Она объѣлась», говоритъ.
2.
У Турціи опять абсурды,
Порядокъ тамъ сведенъ на нѣтъ: Войскамъ урѣзали бюджетъ, Армянъ урѣзываютъ курды.
3.
Въ Болгаріи выборы были И не обошлось безъ задора:
При выборахъ граждане били
Другъ друга совсѣмъ безъ разбора.
-Пеэмпе. ВЪ ПОЧТОВОЙ КОНТОРҌ.
Въ Захудаловскъ пріѣхалъ новый почтмейстеръ. Человѣкъ онъ былъ хотя и не первой молодости, но сильный, здоровый, простой въ обращеніи, съ большой лохма
той головой и широкими плечами, человѣкъ, который могъ бы при нуждѣ итти въ одиночку на медвѣдя. Поэтому, когда, перезнако
мившись съ сослуживцами, онъ спросилъ у нихъ: «а какъ у васъ насчетъ черненькихъ и бѣленькихъ, господа?» телеграфистъ Мымрецовъ, ничтоже сумняшеся, откашлянулся въ кулакъ и сказалъ ухмыляясь:
- Всякія есть, Герасимъ Прохорычъ: и черненькія, и бѣленькія, и рыжія, на всякій вкусъ. Чего хочешь, того и просишь. Особенно одна хороша... замѣчательная особа: Олимпія. Много разъ я говорилъ: «какая такая вы Олим
пія? Такого и имени нѣтъ. Можетъ, Олимпіада? — «Нѣтъ, вы ошибаетесь: я Олимпія, а не Олимпіада». Я такъ полагаю, Герасимъ Прохорычъ, не изъ полекъ ли она? Какъ будто среди польскаго сословія Олимпіи попадаются, а у насъ, русскихъ, ей-Богу, не слыхалъ...
Почтмейстеръ вытаращилъ глава на телеграфиста и спросилъ:
- Это вы насчетъ чего же?
Телеграфистъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на почтмейстера.
- Я насчетъ женскаго пола. А вы насчетъ чего?
- Насчетъ женскаго пола? Маху дали. Я насчетъ Шахматовъ: играетъ изъ васъ кто-нибудь въ эту благородную игру или нѣтъ?
Служащіе посвистали.
- Никто не играетъ, Герасимъ Прохорычъ. И въ заводѣ подобной игры нѣтъ не только среди насъ, но, мы такъ полагаемъ, и во всемъ городѣ. Городъ у насъ заху
далый, даже и имя ему — Захудаловскъ, мудрено разыскать въ подобномъ городѣ просвѣщенную игру. Въ винтъ играютъ, въ преферансъ играютъ, въ рамсъ играютъ, каз
начей, между прочимъ, обожаетъ игру въ «шестьдесятъ
шесть», чаще всего стучатъ — среди купеческихъ женъ до стуколки много охотницъ, — а чтобы въ шахматы играли — этого и слыхомъ не слыхать. И Шахматовъ нѣту.
- Ну, что ты врешь! замѣтилъ Мымрецову одинъ изъ почтовыхъ чиновниковъ. — Шахматы есть. Купецъ Язевъ на выставку въ Нижній прошлымъ лѣтомъ ѣздилъ и шах
маты купилъ. «Зачѣмъ, вы купили, ежели въ шахматы не умѣете играть?» спрашивали у него. — Играть не умѣю, объяснилъ онъ, а купилъ потому, что понравились: деликатныя фигурки. Пусть ихъ стоятъ: онѣ хлѣба не просятъ. Шахматы есть. Вотъ только игроковъ нѣтъ, Герасимъ Прохорычъ. Игроковъ во всемъ городѣ нѣтъ.
- Ежели въ шашки желаете, Герасимъ Прохорычъ, это я могу! предложилъ Мымрецовъ. — Въ шашкахъ я, въ нѣкоторомъ родѣ, собаку съѣлъ и могу любому игроку преферансъ составить.
Но почтмейстеръ грустно покачалъ головой и сказалъ;
- Нѣтъ, я не играю въ шашки! Для шахматиста эта игра не представляетъ ни малѣйшаго интереса. Такъ вы увѣряете, господа, что въ Захудаловскѣ нѣтъ шахматистовъ?
- И не было никогда. - Досадно!
Перезнакомившись съ городскими обывателями, почтмейстеръ увидѣлъ, что его сослуживцы были правы: среди жителей не было ни одного шахматнаго игрока. Мало того: всѣмъ обывателямъ игра въ шахматы казалась на
столько трудной, что на предложеніе обучить ихъ, они съ ужасомъ отмахивались рукой и говорили:
- Что вы, батюшка? Вѣдь это такая игра, которой мозги можно повихнуть. Нѣтъ, покорно-спасибо: намъ еще не надоѣла жизнь, нѣтъ...
Съ горя Герасимъ Прохоровичъ принялся обучать въ шахматы одного изъ почтальоновъ, Іону Мухина, проявившаго интересъ къ шахматной игрѣ. Но Мухинъ чесалъ поясницу и затылокъ, теръ и лобъ и переносицу, какъ некрасовскій проситель, заявившійся къ петербургскому филантропу, потѣлъ, вздыхалъ на всю комнату и вдругъ ходилъ такъ, что почтмейстеръ только таращилъ глаза.
- Чучело ты этакое! возмущался онъ. — Зачѣмъ ты этой фигурой по косымъ клѣткамъ ходишь? Развѣ это ферзь или слонъ? Пойми, дурья твоя голова, что это ладья.
- Виноватъ, ваше благородіе! качалъ головой Іонъ Мухинъ. — Запамятовалъ. Это ладья, а я ее, проклятую, все время за ферзь почитаю.
- А теперь? Теперь зачѣмъ ты двигаешь пѣшку вправо?
- Развѣ нельзя?
- Слава тебѣ Господи!? Который разъ мнѣ тебѣ говорить, что пѣшка ходитъ только впередъ?
Мухинъ смущался, шепталъ: «тонкая игра, умственная игра», а кончилъ тѣмъ... впрочемъ, не будемъ забѣгать впередъ; будемъ разсказывать по порядку. Въ одно пре
красное утро почтмейстеръ увидѣлъ передъ собой бабу, довольно слезливаго вида. Баба завсхлипывала, затерла, кулаками глаза и повалилась передъ почтмейстеромъ на колѣнки.
- Будьте отцомъ благодѣтелемъ, батюшка! взмолилась баба — Увольте.
- Кто ты? Чего тебѣ надо? удивился почтмейстеръ. - Іоны Мухина жена. Заставьте за себя вѣчно Богу молить: увольте мужа.
- Отъ чего уволить? Говори толкомъ.
- Отъ игры увольте, батюшка. Не вынесъ онъ ея: запилъ. Давно ужъ задумываться сталъ, вижу, человѣку не по себѣ, ходитъ насупленный, ровно какъ чорту про
дался или христіанскую душу загубить собирается. Много разъ я къ нему приставала: отъ чего это самое съ то
бой? — «Отъ игры, говоритъ, — Умственная игра, жестокая игра: ничего я въ ней не понимаю. Стараюсь вникнуть, а вмѣсто понятія чувствую одно затемнѣніе въ мозгахъ. Охъ, смерть моя: вижу — запить придется. Безъ запою не обойтись». И запилъ, батюшка; какъ говорилъ, такъ и вышло: запилъ и письма по снѣгу растерялъ; я уже собирать бѣгала. Пожалѣйте дѣтишекъ малыхъ: двое дѣтишекъ у насъ съ Іоной. Увольте Іону отъ игры!
Почтмейстеръ плюнулъ и уже, конечно, когда Іона явился въ контору, дня черезъ три, опухшій отъ пьян
ства, съ мутными глазами и парой синяковъ, не игралъ съ нимъ въ шахматы.
- Хоть бы какого-нибудь, хоть бы самаго паршиваго игрочишку найти! думалъ почтмейстеръ. — Никого!
Когда въ городъ назначали новыхъ служащихъ, когда пріѣзжалъ новый лѣсничій или новый землемѣръ, почтмейстеръ оживлялся. «Кто знаетъ, можетъ быть, это игрокъ! мечталъ онъ. — Можетъ быть, мы съ нимъ такіе турниры и матчи устраивать будемъ, что угоришь». Но, какъ водится, пріѣзжій рѣзался въ стуколку, жарилъ
ночи напролетъ въ винтъ, а на вопросъ о шахматахъ только крестился въ испугѣ.
- Сгинь, пропади! отвѣчалъ онъ. — Наше мѣсто свято. Никогда не игрывалъ въ шахматы: Богъ уберегъ!
Но счастье почтмейстера ждало тамъ, гдѣ онъ совсѣмъ его не предвидѣлъ: какъ оказалось, слабое понятіе о шах
матной игрѣ имѣла дочь думскаго секретаря, мадемуазель Мохнаткина, гостившая гдѣ-то за Кіевомъ у замужней сестры и пріѣхавшая въ городъ уже послѣ несчастныхъ шахматныхъ приключеній съ Іоной Мухинымъ. Мадемуазель Мохнаткину обучалъ шахматной игрѣ въ давно прошедшія времена какой-то студентъ, за котораго она ду
мала выйти замужъ. Но дѣло разстроилось: студентъ ли былъ голъ, какъ соколъ, мадемуазель ли Мохнаткина оказалась безприданницей, исторія молчитъ. Отъ всего при
ключенія въ сердцѣ мадемуазель Мохматкиной осталась горечь воспоминаній, а въ головѣ правила шахматныхъ ходовъ. Герасиму Прохоровичу это было на руку. Игра закипѣла. Съ этихъ поръ въ квартирѣ думскаго секре
таря можно было часто видѣть почтмейстера. Обдумывая ходъ, Герасимъ Прохоровичъ посасывалъ папиросу и одобрительно говорилъ:
- А партія недурная...
- Да, партія недурная! мечтательно подтверждала мадемуазель Мохнаткина.
А родители Мохнаткиной вздыхали отъ глубины души,
смотрѣли на образъ и думали: - Дай-то Богъ!
Увы, кончилась эта исторія совсѣмъ не такъ благополучно, какъ началась; но крайней мѣрѣ, для почтмей
стера: за мадемуазель Мохнаткину посватался сынъ ап
текаря и она вышла замужъ. Кажется, почтмейстеръ сыгралъ тутъ роль первой мухи, которая ведетъ за собой другихъ. А можетъ, имѣлась и другая причина: аптекарскій сынъ былъ робокъ и конфузливъ до того, что кон
фузился собственной тѣни. Онъ молчалъ о любви, хотя давно уже былъ влюбленъ въ Мохнаткину. Посѣщенія почтмейстера придали ему мужества: весь городъ гово
рилъ, что за шахматной игрой должна была послѣдовать игра въ любовь. «Или теперь, или никогда!» рѣшилъ конфузливый юноша и... сталъ мужемъ.
А почтмейстеръ совсѣмъ заскучалъ. Уже онъ подумывалъ — уподобиться Іону Мухину и запить, — если тому это средство помогло отъ игры, то ему, почтмейстеру,
быть можетъ, помогло бы отъ жажды игры; уже онъ купилъ ведро водки, разлилъ его по бутылямъ и соби
рался настоять на апельсинныхъ коркахъ, звѣробоѣ и черныхъ сухаряхъ, какъ вдругъ случайно на одномъ изъ
открытыхъ писемъ увидѣлъ первый шахматный ходъ. У почтмейстера екнуло сердце и затряслись руки. Онъ впился въ письмо такъ, какъ будто бы это было любовное письмо, которое прислала ему сама богиня шахматъ.
- Боже мой... партію но перепискѣ собираются играть! прошепталъ Герасимъ Прохоровичъ съ блаженной улыбкой. — Дождался!
Почтмейстера точно живой водой спрыснули или въ слѣдующій чинъ произвели. Три раза въ недѣлю — почта въ Захудаловскъ приходитъ только три раза въ недѣлю — почтмейстеръ съ нетерпѣніемъ ожидаетъ ее — такъ воз
любленный поджидаетъ свиданій съ «нею»! — списываетъ шахматные ходы, слѣдитъ по доскѣ за партіями (играютъ три партіи за разъ — сосѣдній помѣщикъ Кукишевъ и одинъ изъ его столичныхъ пріятелей шахматистовъ), разсматриваетъ варіанты, дѣлаетъ лучшіе ходы.
- Ловко сыграно! иногда кричитъ онъ на всю контору. Иногда же плюетъ и печально никнетъ головой.
- Шахматисты тоже! По перепискѣ тоже играютъ. Развѣ это ходъ? Это чортъ знаетъ что, а не ходъ. Послѣ этого хода при настоящей игрѣ матъ въ пять ходовъ, чего добраго, получить можно. Ей-Богу, матъ! Вотъ возьму да и припишу на письмѣ-то: «сапожникъ вы, а не шах
матистъ! Вамъ сапоги тачать, а не въ шахматы играть!» Ей-Богу, припишу. Пусть ѣстъ... горе-шахматистъ этакій.
Но въ общемъ трудно найти въ Захудаловскѣ болѣе счастливаго человѣка. Почтмейстеръ даже въ лицѣ по
полнѣлъ. Уѣздный врачъ, послѣдователь школы Ламброзо, видящій вездѣ помѣшательство, пугаетъ Герасима Про
хоровича. Постукивая по лбу, онъ дѣлаетъ мрачное лицо и говоритъ зловѣще:
- Постой, погоди, марка! Ужъ сдѣлаютъ тебѣ шахматы шахъ и матъ!
Но почтмейстеръ только посмѣивается.
- Нѣтъ, еще мы поживемъ... еще мы поиграемъ, машетъ онъ рукой. — Мы еще того... сами кой-кому шахъ и матъ сдѣлаемъ. Да.-А. Грузинскій.
ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЗИМА.
Зима... Извозчики шныряютъ
Рысцой на форменныхъ саняхъ, Лихія тройки снѣгъ взрываютъ
На разрѣшенныхъ имъ правахъ... Торчитъ, закутанный по формѣ, Нашъ алгвазилъ — городовой,
Одѣтъ, согласно зимней нормѣ, И обыватель городской...
Дровяники, по положенью,
Поднимутъ цѣны на дрова,
Зима, согласно утвержденью,
Вступаетъ вновь въ свои права...
Н. К.
двойкой люди живутъ. Вѣдь голова-то на плечахъ все-таки останется, утѣшалъ отецъ. — Садись.
Мальчикъ сѣлъ къ столу и взялъ булку.
- Аппетитъ есть — ну, и отлично. Налей ему, Варенька, чаю. Пусть пьетъ скорѣй, да и на боковую... сказалъ отецъ матери.
- А ты, Миша, вотъ что... Ты возьми и положи книжку подъ подушку. Перекрести и положи. И вотъ увидишь, какъ завтра хорошо будешь знать свой урокъ, совѣтовала мать.
- Тогда ужъ пусть и задачникъ подъ голову кладетъ. У него ариѳметика того... Онъ знаетъ, но заболтался.
- Вотъ, именно заболтался, подхватила мать. — Зубрилъ, зубрилъ, ну и... Постой, я тебѣ дамъ кусочекъ пирога съ яблоками. - Давайте.
Ободренный, мальчикъ нѣсколько повеселѣлъ.
- А какъ у него чистописаніе? спросила мать. - Чистописаніе скорѣй грязномараніемъ можно назвать, сообщилъ отецъ.
- Ахъ, Миша, Миша! вздохнула мать.
- У меня перо къ пальцамъ прилипаетъ, оттого и кляксы, сказалъ мальчикъ.
- Отчего же оно у другихъ не прилипаетъ?
- У насъ у всѣхъ въ классѣ прилипаетъ. Маменька, дайте мнѣ колбасы.
- Послѣ яблочнаго-то пирога! - Я ѣсть хочу.
- Да ѣшь, ѣшь. Только вѣдь это не вкусно. - Для меня вкусно.
Миша усердно поѣлъ колбасы.
Отецъ покуривалъ папиросу и прихлебывалъ чай.
- Говорятъ о дѣтской памяти... а вотъ взрослымъ, оказывается, все-таки легче запоминается, говорилъ онъ. — Вѣдь вотъ я всѣ его латинскіе во
кабулы на зубокъ вызубрилъ, а онъ нѣтъ, а между тѣмъ я въ дѣтствѣ латинскому языку не учился.
Мальчикъ поѣлъ и сталъ прощаться, уходя спать. Мать перекрестила и поцѣловала его.
- Не забудь книжки-то подъ подушку... напомнила она.
- Хорошо.
- Весь ранецъ съ книгами совѣтую даже подъ подушку положить, прибавилъ отецъ.
- Весь и положу.
Мальчикъ зѣвалъ. Глаза его слипались. Онъ отправился въ дѣтскую.
- Отпусти и меня, маменька, сказалъ отецъ, заискивающе взглядывая на жену.
- Куда?
- Въ клубъ. Повинтить хочется. - Да вѣдь ужъ девять часовъ.
- Что за бѣда! Въ самый разъ... Очень ужъ я одурѣлъ отъ его латыни... такъ поразсѣяться.
- Да вѣдь винтъ-то тоже латыни стоитъ. И съ него одурѣть можно.
- Ну, вотъ. Такъ я пойду? - Иди, если не лѣнь. - Мерси, мамаша.
Отецъ радостно воспрянулъ, поцѣловалъ жену въ голову и пошелъ надѣвать жилетъ и пиджакъ.
Н. Лейкинъ.