По словамъ репортеровъ, въ окрестностяхъ столицы появилось множество зайцевъ изъ Финляндіи.
Одинъ заяцъ забѣжалъ даже на Малую Морскую, гдѣ былъ пойманъ, зажаренъ и поданъ въ ресторанѣ Мильбретъ.
Хорошее занятіе для мужей на праздникахъ: поѣхать на тройкахъ въ Новую Деревню — стрѣлять зайцевъ. И большая экономія на праздникахъ.
«Московскія Вѣдомости» посвятили особую передовую статью зайцамъ, прибѣжавшимъ къ намъ изъ Финляндіи.
И. Грэкъ.
Привѣтъ тебѣ, привѣтъ, таинственный пришлецъ изъ вѣчности сѣдой, изъ бездны мірозданія!
Кому изъ насъ ты дашь всѣхъ благъ земныхъ вѣнецъ И чьи исполнятся завѣтныя мечтанья?..
Привѣтствуемъ тебя съ бокалами въ рукахъ, Съ улыбкой на устахъ, со взоромъ, полнымъ вѣры... А ты?.. Однихъ изъ насъ оставишь въ дуракахъ, Другимъ же счастье дашь дурацкое безъ мѣры!
Трубачъ.
(святочный разсказъ).
На четвертый день рождества, въ самыя святки лѣсной сторожъ Савелій вмѣстѣ съ гостившимъ у него кумомъ Никодимомъ рѣшили итти въ гости къ лавоч
нику Ерболызову. А жены ихъ намѣревались провести эту ночь у тетки Анфисы на хуторѣ. Мужья и жены разстались миролюбиво и сговорились вернуться къ себѣ въ лѣсную хату, какъ только разсвѣтаетъ. Выйдя изъ хаты, жены повернули налѣво на дорогу къ хутору, а мужья направо въ деревню Шершавку къ лавочнику. Мужья, впрочемъ, прежде чѣмъ пуститься въ путь, долго глядѣли вслѣдъ удалявшимся женамъ, весело тараторив
шимъ и звонко хохотавшимъ. Жены тоже нѣсколько разъ оглядывались на мужей, пересмѣивались, дѣлали имъ ручкой и весело кричали:
— Проваливайте, проваливайте, чего торчите, какъ пеньки на пашнѣ!
А мужья откликались во все горло:
— Будьте спокойны, уйдемъ своевременно!
При этомъ они пускали изъ себя такой ѣдкій запахъ перегорѣлаго спирта, что тонкая елочка — подростокъ, торчавшая у самой дороги, начинала безпокойно обмахиваться вѣткой.
Когда женщины исчезли въ сумракѣ зимняго вечера, мужья поправили на себѣ кушаки, вздохнули и отправились своей дорогой. Имъ предстояло пройти три вер
сты, а ихъ женамъ всего полторы. По дорогѣ, чтобъ убить время, они болтали о разныхъ дѣлишкахъ. Они сѣтовали на то, что зима стоитъ теплая, и мужикъ со
всѣмъ пересталъ воровать. Доходовъ никакихъ, а женамъ наряды подавай. Жены у нихъ молодыя и красивыя и своихъ мужей любятъ, надо же ихъ уважить за это об
новкой. Для бабьяго сердца нарядъ милѣе всего на свѣтѣ. Такимъ образомъ переговариваясь, они незамѣтно добра
лись до избы шершавскаго лавочника. Тамъ ихъ уже радушно поджидали водка, самоваръ и закуска; гости тотчасъ же принялись за водку. Но часа черезъ два Са
велій внезапно вспомнилъ, что онъ забылъ взять изъ сундука деньги; пятьдесятъ рублей пѣшкомъ не ходятъ, и ихъ надо было переложить въ карманъ. Бѣда, если какой-нибудь воришка заглянетъ въ лѣсную хату и полю
бопытствуетъ о томъ, что заключается въ сундукѣ лѣсного сторожа! Эти соображенія повергли Савелія въ та
кое волненіе, что онъ немедленно рѣшился итти домой. Никодимъ всячески совѣтовалъ ему остаться ночевать вмѣстѣ съ нимъ у лавочника и стращалъ его нечистой силой. Чего онъ будетъ дѣлать ночью, одинъ, въ лѣсной хатѣ? Бабъ нѣтъ; бабы ночуютъ у тетки Анфисы, а те
перь время святочное, непріятное, страшное. Теперь только и можно сидѣть за водкой въ хорошей компаніи, а одному, да еще въ лѣсной хатѣ, можетъ прійтись, Боже упаси, какъ круто. Человѣкъ слабъ, а чортъ хитеръ. Никодимъ всячески отговаривалъ кума, но Саве
лій остался непреклоненъ. Въ нечистую силу онъ не
вѣрилъ. Онъ потуже подтянулъ на себѣ кушакъ и съ лицомъ краснымъ отъ водки покинулъ избу гостепріимнаго лавочника.
Его обдало морозцемъ. Звѣздное небо глянуло на него привѣтливо и радушно; снѣгъ весело скрипнулъ подъ его ногами. Скоро Савелій очутился въ полѣ. И когда деревня исчезла за его спиною, ему стало какъ-то не по себѣ. Ощущеніе страха, покуда еще тонкое, но уже томитель
ное и жуткое, подползло къ его сердцу, какъ насѣкомое. Оно ощупало сердце лѣсного сторожа со всѣхъ сторонъ, выбрало мѣстечко помягче и осторожно запустило туда свой тонкій хоботокъ. Сторожъ даже вздрогнулъ. Онъ понялъ, что это насѣкомое не отвалится отъ его сердца до тѣхъ поръ, пока не выпьетъ изъ него всю смѣлость. Она все убывала и убывала съ каждымъ шагомъ Саве
лія. Онъ это ясно видѣлъ. Звѣздное небо попрежнему радушно смотрѣло на него и снѣгъ все также весело скрипѣлъ подъ его ногами, но сторожу казалось, что они обрадовались его появленію вотъ именно потому, что до его прихода имъ было страшно, жутко и томительно. Савелій медленно подвигался среди бѣлаго поля. Мѣсяцъ неподвижно стоялъ въ небѣ и безмолвно глядѣлъ на лѣс
ного сторожа и на его короткую тѣнь на снѣгу. Въ ухабахъ эта тѣнь какъ-то переламывалась, точно приподни
маясь вверхъ отъ головы до таліи, и Савелію казалось, что она желаетъ стать на ноги и итти рядомъ съ нимъ по дорогѣ. Каждый разъ при этомъ сторожу дѣлалось особенно жутко, и его сердце тоскливо замирало.
Наконецъ онъ подошелъ къ лѣсу и какъ разъ въ то время, когда послѣдняя капля смѣлости исчезла изъ его сердца. Полный неопредѣленнаго страха, онъ вошелъ въ лѣсъ. Все было тихо и сумрачно. Лѣсъ стоялъ неподвижно и молчаливо и при появленіи Савелія даже какъ будто нѣсколько просвѣтлѣлъ: но лѣсникъ понялъ, что это не веселость, а злорадство, что лѣсъ радуется ему, какъ змѣя лягушкѣ, которую собирается проглотить. Онъ понялъ, что сейчасъ онъ увидитъ нѣчто сверхъестественное и странное, чего онъ раньше никогда не видалъ, но о су
ществованіи чего подозрѣвалъ всю жизнь. Онъ увидитъ
нечистую силу, ту враждебную человѣку силу, которая населяетъ и воду, и лѣсъ и всю землю, и собственную его хату. Отъ нея никуда не уйдешь, и каждый чело
вѣкъ долженъ хоть разъ въ жизни встрѣтиться съ ней
лицомъ къ лицу. Она или нападаетъ на человѣка открыто, извнѣ, или же пробирается внутрь его съ кускомъ хлѣба, съ глоткомъ воды, съ воздухомъ. Такъ или иначе, а эта встрѣча должна произойти непремѣнно. Для Савелія на
ступилъ именно этотъ часъ. Онъ медленно подвигался впередъ, полный безпредѣльнаго ужаса и того остраго чувства, съ которымъ вооруженный рогатиной охотникъ
подходитъ къ поднявшемуся на дыбы медвѣдю. Хата была отъ него уже въ нѣсколькихъ саженяхъ. Онъ остановился.
Сизыя тучи, медленнымъ хороводомъ вращавшіяся вокругъ мѣсяца, внезапно разорвались на двѣ половины, потомъ сцѣпились однимъ краемъ и треугольникомъ, какъ журавли осенью, полетѣли на полдень. Все это произо
шло такъ неожиданно и сверхъестественно, среди такой напряженной тишины, что Савелій понялъ, что минута роковой встрѣчи наступила. Онъ не ошибся. Въ окнѣ его хаты мигалъ огонекъ. Тамъ кто-то былъ. Замирая весь отъ мучительнаго любопытства и страха, Савелій осто
рожно подошелъ къ окошку и заглянулъ внутрь хаты. Тамъ на полу, свернувъ по-татарски ноги, сидѣли два человѣка. Передъ ними стоялъ раскрытый сундукъ сторожа, а въ рукахъ людей шелестѣли его, сторожа, ассиг
націи. Люди, очевидно, ихъ пересчитывали, мусоля пальцы, и переговаривались о чемъ-то вполголоса. Сальная свѣча стояла на полу рядомъ съ раскрытымъ сундукомъ и скупо озаряла худыя и блѣдныя лица людей. Въ одномъ изъ
нихъ Савелій узналъ шершавскаго мужика Архипку, а въ другомъ хуторского пастуха Моисея. Однако Савелій былъ увѣренъ, что это не Архипка и не Моисей, а та враждебная человѣку нечистая сила, въ существованіи которой онъ убѣдился часъ тому назадъ. Эта сила при
няла только видъ Моисея и Архипки. Это, такъ сказать, ряженые черти. Холодѣя всѣмъ тѣломъ, онъ смотрѣлъ на нихъ. Это были черти, безъ всякаго сомнѣнія черти. Ихъ жестикуляція, ихъ выраженія лицъ, и даже свѣтъ сальной свѣчки, все, несмотря на свое сходство съ дѣйстви
тельностью, отдавало чѣмъ-то сверхъестественнымъ; отъ всего вѣяло какой-то особой жуткостью. И уже по од
ному этому жуткому чувству, наполнившему Савелія при видѣ этого зрѣлища, онъ понялъ, что передъ нимъ не дѣйствительность, а нечисть, враждебная сила, кавар
дакъ. Онъ глядѣлъ въ окошко, какъ прикованный. «До чего личность человѣческую принялъ, до чего хитра!» думалъ онъ о нечистой силѣ, пристукивая отъ страха зу
бами. «До чего человѣка можетъ обморочить!» Тихонько вдоль стѣны онъ двинулся въ самую хату.
Ему было мало одного зрѣлища нечистой силы, онъ желалъ встрѣчи съ ней лицомъ къ лицу. Онъ даже не шелъ, его точно тащило жаждой ужасовъ. Ему нужно было испить чашу до дна. «Воруйте чортовы дѣти», ду
малъ онъ, «грабьте, тащите, пусть все разсыпется прахомъ, ни дна ни покрышки вамъ, анафемы!». Когда, пошатываясь, онъ переступилъ порогъ, нечистая сила под
скочила къ нему, и прежде чѣмъ онъ моргнулъ глазомъ, уцѣпила его за руки. Чортъ, наряженный Архипкой, ухватилъ его даже за горло.
- Чего видишь, того нѣтъ, а что увидѣлъ, — не мое дѣло! Такъ? сказалъ онъ хриплымъ голосомъ.
- Вѣрно, отвѣчалъ Савелій съ злобной усмѣшкой — Грабьте, дьявольская сила. Аль, думаете, не призналъ васъ? Тащите, козлиныя копыта! У меня добра на все ваше пекло хватитъ. Грабьте!
- Аль подъ поломъ еще деньги есть? шопотомъ спросилъ второй чортъ.
— А то нѣтъ? Думали, все заграбили? Савелій злобно сверкнулъ глазами.
- Подъ третьей половицей, што ль? спросилъ первый чортъ.
- Подъ пятой, дьявольская шкура, подъ пятой!
Савелій задыхался отъ злобы, веселья и ужаса. Его точно несло потокомъ въ какую-то бездну. Въ глазахъ у него все мутилось.
- Подъ пятой, подъ пятой, рогатые лбы! повторялъ онъ въ то время какъ черти, пыхтя и отдуваясь, припод
нимали половицу. — Подъ пятой сто семьдесятъ пять рубликовъ для васъ, чернорожихъ, припасъ, все, думаю, имъ на свадьбу хватитъ, а то они невѣнчанные, поди, треклятые, съ вѣдьмами живутъ. Воруй, чортова сила!
Между тѣмъ черти, припрятавъ добытыя изъ подъполу деньги, собирались уже уходить.
- Шубку-то прихватите, говорилъ Савелій внѣ себя, — вѣдь вонъ шуба-то женина на гвоздѣ виситъ. Прихва
тите ужъ заодно, а то у васъ въ пеклѣ холодно, небось! Только за порогъ пойдете, хвосты поглубже въ штаны спрячьте, не ровенъ часъ оступитесь, хвосты дверью защемите, упадете, рога посшибаете! Чѣмъ тогда съ вѣдьмами пыряться будете?
Однако черти исчезли, оставивъ шубу въ покоѣ. Савелій повелъ вокругъ затуманенными глазами, хотѣлъ было сдѣлать шагъ къ образамъ, но покачнулся и безъ чувствъ повалился на полъ.
Когда на слѣдующее утро жена и кумъ Савелія вернулись въ лѣсную хату, онъ былъ блѣденъ и выгляды
валъ сильно уставшимъ. На всѣ разспросы онъ неохотно отвѣчалъ:
- Черти ряженые въ гостяхъ были, всѣ денежки до единой копѣечки ограбили, подлецы! Ну, и дѣльцы, анафемы; почище нашего брата лѣсного сторожа!
Ал. Будищевъ.
ПОДЪ новый годъ.
Звѣзда полярная, мерцая, свѣтъ свой льетъ,
Подобно восковой свѣчѣ... Проснись, городовой!.. Ты слышишь, полночь бьетъ На думской каланчѣ.
* * *
Идетъ къ намъ — Новый годъ. Хвала ему гремитъ,
Смѣшались вкругъ и сонъ, и явь... Ступай, городовой, спроси законный видъ И въ часть тотъ видъ представь!..
Grosso modo.
Въ селѣ Клочковѣ молодежь собирается итти ряжеными. Дѣвка Парашка нарядилась старикомъ съ льняной бородой, въ бараньей шапкѣ и съ огромной клюкой. Нѣкоторые нарядились медвѣдями — въ вывороченныхъ полу
шубкахъ. Остальныя дѣвки и молодые парни тоже нарядились кто во что могъ. Тутъ были: горбатая старуха, московскій половой съ полотенцемъ черезъ плечо, цыганка въ цвѣтномъ платкѣ черезъ плечо и бусахъ; у од
ного была маска чорта, у другого — носастаго урода съ нарисованнымъ на лбу краснымъ ракомъ.
На ряженыхъ, столпившихся въ сборномъ мѣстѣ, съ завистью смотрѣла дѣвушка Наташа, дочь извозчика Панкратья.
- Ты чего не рядишься? Чего жъ такъ-то? обратились къ ней подруги.
- А во што я наряжусь? У меня ничего нѣту... Мамка въ гости уѣхамши.
- Вотъ нужда! Рядись кавалеромъ!.. Чай, у отца-то рубаха да штаны найдутся?.. Ступай скорѣеча! Чего задумалась!
какой-то и ужъ лѣзетъ поздравлять съ праздникомъ!
- Да дай ему, Иванъ Акимычъ, пятіалтынный. Пятіалтынный ужъ не разоритъ тебя, говоритъ ему жена.
- Однако, тутъ пятіалтынный... тамъ пятіалтынный... Эдакъ вѣдь раздаешься.
- Э, благодѣтель! восклицаетъ старикъ. — Рука дающаго не оскудѣваетъ. Сторицей воздастся.
- Ну, такъ ты вотъ отъ себя и дай ему пятіалтынный. Авось, у тебя послѣ этого пятнадцать рублей очутятся, отвѣчаетъ хозяинъ.
Богадѣленскій старикъ выпилъ еще рюмку водки и блуждалъ глазами по столу съ закуской.
- Сардиночкой, Иванъ Акимычъ, дозволите закусить? спросилъ онъ.
- Видишь, что сардинки еще никто не починалъ и цѣльная коробка стоитъ. Дай хоть до священниковъ-то ей покрасоваться въ порядкѣ. Священники изъ прихода придутъ Христа славить, нарушатъ фасонъ — вотъ тогда и ѣшь. Хоть до дна съѣшь — никто тебѣ ничего не скажетъ.
- Ну, ничего, ничего... Я семушкой.
- И семгу не вороши. Видишь, куски въ узоръ на тарелкѣ уложены. Ҍшь ветчину. Самое настоящее дѣло.
- Мусорщики и трубочисты съ праздникомъ поздравляютъ! возглашаетъ опять лавочный мальчикъ.
- Да вѣдь ужъ, кажется, передъ кухаркинымъ кумомъ мусорщики были? вспоминаетъ хозяинъ, морщась.
- Передъ кухаркинымъ кумемъ парильщики изъ бани были, отвѣчаетъ мальчикъ.
- На, вотъ, дай имъ по два двугривенныхъ на партію.
Хозяинъ подходитъ къ подоконнику, на которомъ лежатъ счеты, и начинаетъ звякать на нихъ костяжками, бормоча:
- Просвирнѣ полтину, двумъ почтальонамъ по три гривенника — шесть гривенъ, трубочистамъ и
мусорщикамъ сорокъ копѣекъ. Ухъ! Началось. А еще что впереди-то будетъ! Сколько пуху, полупуху, пера и щетины придется мнѣ въ лавкѣ продать,
чтобы всѣ эти даянія выручить. Пять синенькихъ мало раздать.-
- Не жалѣй, не жалѣй... На это пошлется, замѣчаетъ жена и спрашиваетъ: — Скоро ли, однако, духовенство-то придетъ? Всегда прежде въ первомъ часу приходили, а ужъ теперь второй часъ на исходѣ.
- Подождемъ. Надъ нами не каплетъ. День-то великъ, отвѣчаетъ хозяинъ.
- Нѣтъ, я къ тому, чтобы поросенка-то начать. Тамъ у меня въ спальнѣ Матрена Кузьминишна сидитъ, такъ хотѣла я ее угостить.
- Ну, что за гостья Матрена Кузьминишна! Банная бабка парильщица. Подожди вотъ, хоть
своякъ Дмитрій Вавилычъ придетъ. Онъ сулился на рюмку водки во второмъ часу зайти. Вотъ для него поросячій фасонъ нарушить можно. А то вдругъ изъ-за простонародной бабки поросенка тревожить!
- Бабка-то она бабка, но человѣкъ нужный. Она вонъ Манечкѣ жениха сватаетъ. - Ну, какіе у нея женихи!
- А я тебѣ скажу, это дѣло можетъ быть под
Одинъ заяцъ забѣжалъ даже на Малую Морскую, гдѣ былъ пойманъ, зажаренъ и поданъ въ ресторанѣ Мильбретъ.
Хорошее занятіе для мужей на праздникахъ: поѣхать на тройкахъ въ Новую Деревню — стрѣлять зайцевъ. И большая экономія на праздникахъ.
«Московскія Вѣдомости» посвятили особую передовую статью зайцамъ, прибѣжавшимъ къ намъ изъ Финляндіи.
И. Грэкъ.
СЪ НОВЫМЪ СЧАСТЬЕМЪ!
Привѣтъ тебѣ, привѣтъ, таинственный пришлецъ изъ вѣчности сѣдой, изъ бездны мірозданія!
Кому изъ насъ ты дашь всѣхъ благъ земныхъ вѣнецъ И чьи исполнятся завѣтныя мечтанья?..
Привѣтствуемъ тебя съ бокалами въ рукахъ, Съ улыбкой на устахъ, со взоромъ, полнымъ вѣры... А ты?.. Однихъ изъ насъ оставишь въ дуракахъ, Другимъ же счастье дашь дурацкое безъ мѣры!
Трубачъ.
РЯЖЕНЫЕ.
(святочный разсказъ).
На четвертый день рождества, въ самыя святки лѣсной сторожъ Савелій вмѣстѣ съ гостившимъ у него кумомъ Никодимомъ рѣшили итти въ гости къ лавоч
нику Ерболызову. А жены ихъ намѣревались провести эту ночь у тетки Анфисы на хуторѣ. Мужья и жены разстались миролюбиво и сговорились вернуться къ себѣ въ лѣсную хату, какъ только разсвѣтаетъ. Выйдя изъ хаты, жены повернули налѣво на дорогу къ хутору, а мужья направо въ деревню Шершавку къ лавочнику. Мужья, впрочемъ, прежде чѣмъ пуститься въ путь, долго глядѣли вслѣдъ удалявшимся женамъ, весело тараторив
шимъ и звонко хохотавшимъ. Жены тоже нѣсколько разъ оглядывались на мужей, пересмѣивались, дѣлали имъ ручкой и весело кричали:
— Проваливайте, проваливайте, чего торчите, какъ пеньки на пашнѣ!
А мужья откликались во все горло:
— Будьте спокойны, уйдемъ своевременно!
При этомъ они пускали изъ себя такой ѣдкій запахъ перегорѣлаго спирта, что тонкая елочка — подростокъ, торчавшая у самой дороги, начинала безпокойно обмахиваться вѣткой.
Когда женщины исчезли въ сумракѣ зимняго вечера, мужья поправили на себѣ кушаки, вздохнули и отправились своей дорогой. Имъ предстояло пройти три вер
сты, а ихъ женамъ всего полторы. По дорогѣ, чтобъ убить время, они болтали о разныхъ дѣлишкахъ. Они сѣтовали на то, что зима стоитъ теплая, и мужикъ со
всѣмъ пересталъ воровать. Доходовъ никакихъ, а женамъ наряды подавай. Жены у нихъ молодыя и красивыя и своихъ мужей любятъ, надо же ихъ уважить за это об
новкой. Для бабьяго сердца нарядъ милѣе всего на свѣтѣ. Такимъ образомъ переговариваясь, они незамѣтно добра
лись до избы шершавскаго лавочника. Тамъ ихъ уже радушно поджидали водка, самоваръ и закуска; гости тотчасъ же принялись за водку. Но часа черезъ два Са
велій внезапно вспомнилъ, что онъ забылъ взять изъ сундука деньги; пятьдесятъ рублей пѣшкомъ не ходятъ, и ихъ надо было переложить въ карманъ. Бѣда, если какой-нибудь воришка заглянетъ въ лѣсную хату и полю
бопытствуетъ о томъ, что заключается въ сундукѣ лѣсного сторожа! Эти соображенія повергли Савелія въ та
кое волненіе, что онъ немедленно рѣшился итти домой. Никодимъ всячески совѣтовалъ ему остаться ночевать вмѣстѣ съ нимъ у лавочника и стращалъ его нечистой силой. Чего онъ будетъ дѣлать ночью, одинъ, въ лѣсной хатѣ? Бабъ нѣтъ; бабы ночуютъ у тетки Анфисы, а те
перь время святочное, непріятное, страшное. Теперь только и можно сидѣть за водкой въ хорошей компаніи, а одному, да еще въ лѣсной хатѣ, можетъ прійтись, Боже упаси, какъ круто. Человѣкъ слабъ, а чортъ хитеръ. Никодимъ всячески отговаривалъ кума, но Саве
лій остался непреклоненъ. Въ нечистую силу онъ не
вѣрилъ. Онъ потуже подтянулъ на себѣ кушакъ и съ лицомъ краснымъ отъ водки покинулъ избу гостепріимнаго лавочника.
Его обдало морозцемъ. Звѣздное небо глянуло на него привѣтливо и радушно; снѣгъ весело скрипнулъ подъ его ногами. Скоро Савелій очутился въ полѣ. И когда деревня исчезла за его спиною, ему стало какъ-то не по себѣ. Ощущеніе страха, покуда еще тонкое, но уже томитель
ное и жуткое, подползло къ его сердцу, какъ насѣкомое. Оно ощупало сердце лѣсного сторожа со всѣхъ сторонъ, выбрало мѣстечко помягче и осторожно запустило туда свой тонкій хоботокъ. Сторожъ даже вздрогнулъ. Онъ понялъ, что это насѣкомое не отвалится отъ его сердца до тѣхъ поръ, пока не выпьетъ изъ него всю смѣлость. Она все убывала и убывала съ каждымъ шагомъ Саве
лія. Онъ это ясно видѣлъ. Звѣздное небо попрежнему радушно смотрѣло на него и снѣгъ все также весело скрипѣлъ подъ его ногами, но сторожу казалось, что они обрадовались его появленію вотъ именно потому, что до его прихода имъ было страшно, жутко и томительно. Савелій медленно подвигался среди бѣлаго поля. Мѣсяцъ неподвижно стоялъ въ небѣ и безмолвно глядѣлъ на лѣс
ного сторожа и на его короткую тѣнь на снѣгу. Въ ухабахъ эта тѣнь какъ-то переламывалась, точно приподни
маясь вверхъ отъ головы до таліи, и Савелію казалось, что она желаетъ стать на ноги и итти рядомъ съ нимъ по дорогѣ. Каждый разъ при этомъ сторожу дѣлалось особенно жутко, и его сердце тоскливо замирало.
Наконецъ онъ подошелъ къ лѣсу и какъ разъ въ то время, когда послѣдняя капля смѣлости исчезла изъ его сердца. Полный неопредѣленнаго страха, онъ вошелъ въ лѣсъ. Все было тихо и сумрачно. Лѣсъ стоялъ неподвижно и молчаливо и при появленіи Савелія даже какъ будто нѣсколько просвѣтлѣлъ: но лѣсникъ понялъ, что это не веселость, а злорадство, что лѣсъ радуется ему, какъ змѣя лягушкѣ, которую собирается проглотить. Онъ понялъ, что сейчасъ онъ увидитъ нѣчто сверхъестественное и странное, чего онъ раньше никогда не видалъ, но о су
ществованіи чего подозрѣвалъ всю жизнь. Онъ увидитъ
нечистую силу, ту враждебную человѣку силу, которая населяетъ и воду, и лѣсъ и всю землю, и собственную его хату. Отъ нея никуда не уйдешь, и каждый чело
вѣкъ долженъ хоть разъ въ жизни встрѣтиться съ ней
лицомъ къ лицу. Она или нападаетъ на человѣка открыто, извнѣ, или же пробирается внутрь его съ кускомъ хлѣба, съ глоткомъ воды, съ воздухомъ. Такъ или иначе, а эта встрѣча должна произойти непремѣнно. Для Савелія на
ступилъ именно этотъ часъ. Онъ медленно подвигался впередъ, полный безпредѣльнаго ужаса и того остраго чувства, съ которымъ вооруженный рогатиной охотникъ
подходитъ къ поднявшемуся на дыбы медвѣдю. Хата была отъ него уже въ нѣсколькихъ саженяхъ. Онъ остановился.
Сизыя тучи, медленнымъ хороводомъ вращавшіяся вокругъ мѣсяца, внезапно разорвались на двѣ половины, потомъ сцѣпились однимъ краемъ и треугольникомъ, какъ журавли осенью, полетѣли на полдень. Все это произо
шло такъ неожиданно и сверхъестественно, среди такой напряженной тишины, что Савелій понялъ, что минута роковой встрѣчи наступила. Онъ не ошибся. Въ окнѣ его хаты мигалъ огонекъ. Тамъ кто-то былъ. Замирая весь отъ мучительнаго любопытства и страха, Савелій осто
рожно подошелъ къ окошку и заглянулъ внутрь хаты. Тамъ на полу, свернувъ по-татарски ноги, сидѣли два человѣка. Передъ ними стоялъ раскрытый сундукъ сторожа, а въ рукахъ людей шелестѣли его, сторожа, ассиг
націи. Люди, очевидно, ихъ пересчитывали, мусоля пальцы, и переговаривались о чемъ-то вполголоса. Сальная свѣча стояла на полу рядомъ съ раскрытымъ сундукомъ и скупо озаряла худыя и блѣдныя лица людей. Въ одномъ изъ
нихъ Савелій узналъ шершавскаго мужика Архипку, а въ другомъ хуторского пастуха Моисея. Однако Савелій былъ увѣренъ, что это не Архипка и не Моисей, а та враждебная человѣку нечистая сила, въ существованіи которой онъ убѣдился часъ тому назадъ. Эта сила при
няла только видъ Моисея и Архипки. Это, такъ сказать, ряженые черти. Холодѣя всѣмъ тѣломъ, онъ смотрѣлъ на нихъ. Это были черти, безъ всякаго сомнѣнія черти. Ихъ жестикуляція, ихъ выраженія лицъ, и даже свѣтъ сальной свѣчки, все, несмотря на свое сходство съ дѣйстви
тельностью, отдавало чѣмъ-то сверхъестественнымъ; отъ всего вѣяло какой-то особой жуткостью. И уже по од
ному этому жуткому чувству, наполнившему Савелія при видѣ этого зрѣлища, онъ понялъ, что передъ нимъ не дѣйствительность, а нечисть, враждебная сила, кавар
дакъ. Онъ глядѣлъ въ окошко, какъ прикованный. «До чего личность человѣческую принялъ, до чего хитра!» думалъ онъ о нечистой силѣ, пристукивая отъ страха зу
бами. «До чего человѣка можетъ обморочить!» Тихонько вдоль стѣны онъ двинулся въ самую хату.
Ему было мало одного зрѣлища нечистой силы, онъ желалъ встрѣчи съ ней лицомъ къ лицу. Онъ даже не шелъ, его точно тащило жаждой ужасовъ. Ему нужно было испить чашу до дна. «Воруйте чортовы дѣти», ду
малъ онъ, «грабьте, тащите, пусть все разсыпется прахомъ, ни дна ни покрышки вамъ, анафемы!». Когда, пошатываясь, онъ переступилъ порогъ, нечистая сила под
скочила къ нему, и прежде чѣмъ онъ моргнулъ глазомъ, уцѣпила его за руки. Чортъ, наряженный Архипкой, ухватилъ его даже за горло.
- Чего видишь, того нѣтъ, а что увидѣлъ, — не мое дѣло! Такъ? сказалъ онъ хриплымъ голосомъ.
- Вѣрно, отвѣчалъ Савелій съ злобной усмѣшкой — Грабьте, дьявольская сила. Аль, думаете, не призналъ васъ? Тащите, козлиныя копыта! У меня добра на все ваше пекло хватитъ. Грабьте!
- Аль подъ поломъ еще деньги есть? шопотомъ спросилъ второй чортъ.
— А то нѣтъ? Думали, все заграбили? Савелій злобно сверкнулъ глазами.
- Подъ третьей половицей, што ль? спросилъ первый чортъ.
- Подъ пятой, дьявольская шкура, подъ пятой!
Савелій задыхался отъ злобы, веселья и ужаса. Его точно несло потокомъ въ какую-то бездну. Въ глазахъ у него все мутилось.
- Подъ пятой, подъ пятой, рогатые лбы! повторялъ онъ въ то время какъ черти, пыхтя и отдуваясь, припод
нимали половицу. — Подъ пятой сто семьдесятъ пять рубликовъ для васъ, чернорожихъ, припасъ, все, думаю, имъ на свадьбу хватитъ, а то они невѣнчанные, поди, треклятые, съ вѣдьмами живутъ. Воруй, чортова сила!
Между тѣмъ черти, припрятавъ добытыя изъ подъполу деньги, собирались уже уходить.
- Шубку-то прихватите, говорилъ Савелій внѣ себя, — вѣдь вонъ шуба-то женина на гвоздѣ виситъ. Прихва
тите ужъ заодно, а то у васъ въ пеклѣ холодно, небось! Только за порогъ пойдете, хвосты поглубже въ штаны спрячьте, не ровенъ часъ оступитесь, хвосты дверью защемите, упадете, рога посшибаете! Чѣмъ тогда съ вѣдьмами пыряться будете?
Однако черти исчезли, оставивъ шубу въ покоѣ. Савелій повелъ вокругъ затуманенными глазами, хотѣлъ было сдѣлать шагъ къ образамъ, но покачнулся и безъ чувствъ повалился на полъ.
Когда на слѣдующее утро жена и кумъ Савелія вернулись въ лѣсную хату, онъ былъ блѣденъ и выгляды
валъ сильно уставшимъ. На всѣ разспросы онъ неохотно отвѣчалъ:
- Черти ряженые въ гостяхъ были, всѣ денежки до единой копѣечки ограбили, подлецы! Ну, и дѣльцы, анафемы; почище нашего брата лѣсного сторожа!
Ал. Будищевъ.
ПОДЪ новый годъ.
Звѣзда полярная, мерцая, свѣтъ свой льетъ,
Подобно восковой свѣчѣ... Проснись, городовой!.. Ты слышишь, полночь бьетъ На думской каланчѣ.
* * *
Идетъ къ намъ — Новый годъ. Хвала ему гремитъ,
Смѣшались вкругъ и сонъ, и явь... Ступай, городовой, спроси законный видъ И въ часть тотъ видъ представь!..
Grosso modo.
НА СВЯТКАХЪ.
Въ селѣ Клочковѣ молодежь собирается итти ряжеными. Дѣвка Парашка нарядилась старикомъ съ льняной бородой, въ бараньей шапкѣ и съ огромной клюкой. Нѣкоторые нарядились медвѣдями — въ вывороченныхъ полу
шубкахъ. Остальныя дѣвки и молодые парни тоже нарядились кто во что могъ. Тутъ были: горбатая старуха, московскій половой съ полотенцемъ черезъ плечо, цыганка въ цвѣтномъ платкѣ черезъ плечо и бусахъ; у од
ного была маска чорта, у другого — носастаго урода съ нарисованнымъ на лбу краснымъ ракомъ.
На ряженыхъ, столпившихся въ сборномъ мѣстѣ, съ завистью смотрѣла дѣвушка Наташа, дочь извозчика Панкратья.
- Ты чего не рядишься? Чего жъ такъ-то? обратились къ ней подруги.
- А во што я наряжусь? У меня ничего нѣту... Мамка въ гости уѣхамши.
- Вотъ нужда! Рядись кавалеромъ!.. Чай, у отца-то рубаха да штаны найдутся?.. Ступай скорѣеча! Чего задумалась!
какой-то и ужъ лѣзетъ поздравлять съ праздникомъ!
- Да дай ему, Иванъ Акимычъ, пятіалтынный. Пятіалтынный ужъ не разоритъ тебя, говоритъ ему жена.
- Однако, тутъ пятіалтынный... тамъ пятіалтынный... Эдакъ вѣдь раздаешься.
- Э, благодѣтель! восклицаетъ старикъ. — Рука дающаго не оскудѣваетъ. Сторицей воздастся.
- Ну, такъ ты вотъ отъ себя и дай ему пятіалтынный. Авось, у тебя послѣ этого пятнадцать рублей очутятся, отвѣчаетъ хозяинъ.
Богадѣленскій старикъ выпилъ еще рюмку водки и блуждалъ глазами по столу съ закуской.
- Сардиночкой, Иванъ Акимычъ, дозволите закусить? спросилъ онъ.
- Видишь, что сардинки еще никто не починалъ и цѣльная коробка стоитъ. Дай хоть до священниковъ-то ей покрасоваться въ порядкѣ. Священники изъ прихода придутъ Христа славить, нарушатъ фасонъ — вотъ тогда и ѣшь. Хоть до дна съѣшь — никто тебѣ ничего не скажетъ.
- Ну, ничего, ничего... Я семушкой.
- И семгу не вороши. Видишь, куски въ узоръ на тарелкѣ уложены. Ҍшь ветчину. Самое настоящее дѣло.
- Мусорщики и трубочисты съ праздникомъ поздравляютъ! возглашаетъ опять лавочный мальчикъ.
- Да вѣдь ужъ, кажется, передъ кухаркинымъ кумомъ мусорщики были? вспоминаетъ хозяинъ, морщась.
- Передъ кухаркинымъ кумемъ парильщики изъ бани были, отвѣчаетъ мальчикъ.
- На, вотъ, дай имъ по два двугривенныхъ на партію.
Хозяинъ подходитъ къ подоконнику, на которомъ лежатъ счеты, и начинаетъ звякать на нихъ костяжками, бормоча:
- Просвирнѣ полтину, двумъ почтальонамъ по три гривенника — шесть гривенъ, трубочистамъ и
мусорщикамъ сорокъ копѣекъ. Ухъ! Началось. А еще что впереди-то будетъ! Сколько пуху, полупуху, пера и щетины придется мнѣ въ лавкѣ продать,
чтобы всѣ эти даянія выручить. Пять синенькихъ мало раздать.-
- Не жалѣй, не жалѣй... На это пошлется, замѣчаетъ жена и спрашиваетъ: — Скоро ли, однако, духовенство-то придетъ? Всегда прежде въ первомъ часу приходили, а ужъ теперь второй часъ на исходѣ.
- Подождемъ. Надъ нами не каплетъ. День-то великъ, отвѣчаетъ хозяинъ.
- Нѣтъ, я къ тому, чтобы поросенка-то начать. Тамъ у меня въ спальнѣ Матрена Кузьминишна сидитъ, такъ хотѣла я ее угостить.
- Ну, что за гостья Матрена Кузьминишна! Банная бабка парильщица. Подожди вотъ, хоть
своякъ Дмитрій Вавилычъ придетъ. Онъ сулился на рюмку водки во второмъ часу зайти. Вотъ для него поросячій фасонъ нарушить можно. А то вдругъ изъ-за простонародной бабки поросенка тревожить!
- Бабка-то она бабка, но человѣкъ нужный. Она вонъ Манечкѣ жениха сватаетъ. - Ну, какіе у нея женихи!
- А я тебѣ скажу, это дѣло можетъ быть под