3354 ИЭРБСЛИЯ CeBA ПРепПодл.. ГРВАЗИЧ. ИСКУССТЬЬ Жива луша инока! Нилъ Сореый, бЪлозерсве старцы и позднзе Максимъ Грекъ возвышаютъ голоса за нестяжаше, за святое устроеше монастырское. Но голоса эти тонутъ въ хорф голосовъ корыстныхъ, за благольше монастырей ратующихъ, и за благолЬшемъ этимъ скрывающихъ свое слабо- силе, жадность що. покоя нерушимаго, невфжество и монастырскую лЪнь. Стоглавый соборъ разрЪшаетъ монастырямъ мрекое стяжене и щедрыя руки несутъ дары черноризцамъ— „наемнымъ молельщикамъ“, добродушно надЪясь замолить Бога за грфхи, умилостивить Его—селомъ, золотомъ, рабами. „Рука дающаго да не оскудЪетъ“—говоритъ монахъ и осмотрительно закрЪпляетъ за собой веЪ суетныя блага. Темна, жизнь. Глухо зашепчетъ ересь — слабая попытка освободиться отъ узаконеннаго и освященнаго невЪфжеетва; блеснетъ костеръ, веплеснутся воды р$ки—и снова коснфетъ пухъ, украшая себя богатфйшей ризой обряда, столь плБняющей насъ. Монастырь— прекрасная житница гнйощаго зерна. Нуженъ долг трудъ, чтобы отобрать тамъ полновЪеное, живое зерно. Хутожественное слово, мерцане образовъ таинственнаго мра, узоръ вольныхЪ дней и темныхъ ночей, иъени печали, далью широкой навЪянныя, пфени радости, очами дфвическими въ серлце занесенныя, сила богатырекая, горе женское, небо высокое, степь широкая—все это нашло себЪ выражене въ народной, былинной и песенной поэзш; релимя— живая, мечтающая, вопро- шающая —выразилась въ духовныхъ стихахъ, въ прекрасныхъ стихахъ, благо- ухающихь лЪсомъ, травами, тоской весенней; въ апокрифахъ, гонимыхъ цер- ковью, обозначилась дума надъ догматомъ, надъ нецвижной визант ской кар- тиной ветхихь и новыхъ событ, предетавленныхъ церковью; ересь привлекала много головъ съ несомнфнно взыскивающими мыслями. Вее это прошум$ло около церкви, ею проклятое и отметенное отъ ‘свя- тыхъ стфнъ своихъ. Въ монастырскихъ кельяхъ догматъ вплетался въ догматъ поучене —косное, безсильное—въ поучеше, въ черныхъ строкахъ замыкалась BCA жизнь—темная; гнетущая... христанекая? Объ этомъ долго гадаетъ со- временникъ. Монастыри все же. были гнЪздами просвЪфщен!я, хоть и скулнаго; лишь тамъ, все черезъ т же Псалтырь. и Апостолъ — нерушимыя ладьи древней грамоты, черезъ взка, проплывиия — передавалась трудная мудрость чтешя и nucania. Перо выпадало изъ старческой руки—и его поднималъ послушникъ. Длинный день проживался за перепиской святой книги; вечернее солнце золо- тило заставку, украшенную букву — отдыхъ ереди однообразнаго утомитель- наго текста черныхъ письменъ. Благодаря спокойному труду, не нарушаемому напряженной борьбой и искашемъ мысли, лелфялась внЪшность, процвЪтала страница минатюрами и затЪйливыми конповками. Неподвижная мысль перекладывалаев изъ отного ложа—византЙскаго въ другое— древне-русское. Забытая красота этого ложа такъ плфняетъ насъ! Подвигъь писанёя былъ не внутри его, а, извнЪ; не рЪчь жжетъ, волнуетъь и плЪняетъ, а графическая декоративность страницы влечетъ нашъ любопытетвующий взоръ. Въфтеръ мартовсв шумитъ соснами—сторожами монастырекими, леденитъ лужицы и ручейки, весь день игравшие и сверкавше подъ солнцемъ, напрасно пытается погасить огонь лампадки у воротъ. Деревня тихая лежитъ подъ горой, тающими снфгами окруженная; сердце грустить печалью полей: такъ далекъ ихъ просторъ, такъ непобЪдима, ихъ грустная сила. Часы не знаютъ больше счета. ГщЪ они всЪ, кто былъ недавно дорогъ? Поле да поле, да лЪеъ въ сторонф уютомъ сказочнымъ и страхами стремится грусть разезять.