ЭЕДОРЪ КОНИ И СТАРЫЙ ВОДВВИЛЬ.
	еще не было и на свзтЪ!—здЪсь стояли Каратыгинъ, Мартыновъ, Дружи-
нинъ, Панаевъ, навЪрное, Некрасовъ, можетъ быть, БЖлинсюй.

Словомъ, мы любимъ театръ какъ-то особенно, какъ зав$щалъ его лю-
бить БЪлинскй, говоривший, что онъ хотЪлъ бы умереть въ театрЪ. И хотя
очень недавно какой-то необыкновенно трезвый челов$къ и доказывалъ
печатно, что БЪлинскй, несомн$нно, преувеличивалъ, когда говорилъ это, ибо,
при всей своей любви къ театру, онъ, всетаки, предпочелъ умереть на соб-
ственной постели, — мы, всетаки, в5Ъримъ БЪлинскому и понимаемъ его.

И вотъ, хоть это и очень стыдно и совсЪмъ уже несовременно, мы
откровенно сознаемся, что любимъ старый водевиль, —не потому, чтобы мы
не чувствовали всю отсталость его формъ отъ формъ современной драмы;
не потому, чтобы не вид$ли, какъ вообще «русскюй водевиль» не удался,
не перелился въ формы подлиннаго народнаго созданйя, остался просто
временною, переводною формою.

Но съ нимъ связано столь многое въ истор!и русскаго театра, и эти
воспоминанНя такъ поэтичны, есть что-то такое милое въ его наивности,
въ его скромныхъ «вольностяхъ», которыя сейчасъ повторитъ, не запнув-
шись, институтка и которыя «тогда» краснЪфя произносила артистка,—что
его нельзя не любить. Отъ него вЪетъ славнымъ прошлымъ, около него
приклеился колоритный и своеобразный актерсюй анекдотъ, изъ него смо-
трятъ на васъ добрые глаза красивой русской старины.

Старый водевиль рождаетъ иллюзю этой старины и такъ же гово-
ритъ сердцу, какъ альбомъ прабабушки, старая, шитая шелкомъ ширма,
которую ваша мать вышивала дЪвочкой, какъ выцвЪтиий дневникъ прадЪда
въ скоробленной книг съ золотымъ обр$зомъ, какъ старая дЪдовская
	библютека, неприкосновенно сохранившаяся гдЪ-нибудь въ старой усадьбъ,
въ маленькой комнаткЪ, съ наивными занавЪсочками на окнахъ...
		Съ именемъ Кони, со дня смерти котораго въ нынЪшнемъ январъ
исполнилось тридцать лЪтъ, связана цфлая полоса жизни нашего стараго
	1*