При этомъ воспоминанми лицо Александра Николаевича озарялось
какой то особенной улыбкой, въ которой отражались умъ и безконечная
доброта, отравленная желчью.

Это объяснялось тзмъ, что одобрене литераторовъ шло въ разрЪзъ
съ дйстыями начальства и «сильныхъ ма сего», такъ какъ его комедя
«Свои люди сочтемся» по ходатайству московскихъ именитыхъ купцовъ и
по представленю генералъ-губернатора графа Закревскаго, не только была
не разрЪшена для сцены, но и самъ авторъ, какъ неблагонадежный чело-
въЪкъ, отданъ былъ подъ надзоръ полиции.

Разсказывалъ Александръ Николаевичъ объ той эпохЪ своей дЗятель-
ности съ такимъ комизмомъ, что нельзя было не смЪяться. Въ этихъ
разсказахъ сквозило иногда понятное тщеслане, такъ какъ онъ, маленький
безсвЪтный человЪкъ, являлся бичемъ и грозой цФлаго сословя. Если
Вольтеръ, насмЪшкой, погасилъ костры инквизищи, а Бомарше взбаламутилъ
французское общество, то и Островсюй бросилъ лучъ свЪта въ темное цар-
ство. Разные Китъ Китычи этого не могли простить. Считавише его комедо
издЪвательствомъ и пасквилемъ, они забывали, что гони природу въ дверь,
а она выйдеть въ окно. Имъ не могло и въ голову придти, что этотъ
«мальчишка» силою своего могучаго пера сломаетъ желЪзныя цпи и тяжелые
засовы воротъ, представлявшихъ собой нерздко подобе остроговъ, что
Ъдкая сатира сумзетъ дать цзну тяжелымъ золотымъ медалямъ, висзв-
шимъ на груди изверговъ и грабителей, и освЪтить область, гдЪ не было
ни чести, ни стыда, ни совЪсти, а царили произволъ и насите.

Незабвенная фраза купца Большого, сказавшаго про дочь въ пьесЪ
«Свои люди сочтемся»: «хочу съ кашей Ъмъ, хочу масло пахтаю», оста-
лось яркимъ выраженемъ времени, когда Островсюй явился разрушите-
лемъ оковъ старины, той старины, о которой до сихъ поръ ограниченные
люди вспоминаютъ со вздохомъ сожалзня. Да, въ то время жизнь для
однихъ была разливаннымъ моремъ, для другихъ же неизсякаемой мукой.

Въ первомъ отрывкъь нашихъ воспоминанй мы очертили внЪшн!я
условя жизни Островскаго и изложили, такъ сказать, литературно-теа-
	1*