тнетъь его. Какъ только его тщеслав!е заставило его
вообразить себя предметомъ любви, для него стало
все возможно. Онъ принимаетъ за чистую монету
всю тяжелую лесть Форда; онъ не становится осто-
рожнЪзе послЪ странваго разсказа; онъ считаетъ
павшей ту женщину, о которой слышить, что она
была непреклонно честна въ отлошент порядочна-
го человЪка. Гордость и высоком ре дЪлаютъ его
неосторожно откровеннымъ съ этимъ незнакомцомъ,
который разумЪется, платитъ ему. Онъ сохраниль
ВЪ этой откровенности свое пошлое бэзетыдетво,
но потеряль разсудокъ. Онъ два раза позволяетъ
обманывать себя самымъ грубымъ образомъ, ку-
нать и бить; но не становится нисколько осторож-
НЪе длл того, чтобы не попасть въ третью западню.
хотя уже послБ первой, съигранной съ нимъ пгут-
ки говорить, что если съ иимъ опять сдЪлаютъ
Что нибудь подобное, то пусть изжарятъ его мозги
ВЪ маслБ и бросятъ ихъ собакЪ. Противъ него въ
заговорЪ и об женщины и его презрЪнные слуги;
пажъ его подкуплеяъ; противъ него вооружены хо-
тя неровныя, но больншия силы; онъ предалъ самъ
себя слабъйшимъ, какъ только споткнулся о свое
самолюбе. Посрамлене, побои, паровыя и прохла-
дительныя ванны, денежный штрафхъ, щипкии обжи-
гане, рога, которые онъ назначаль для другихъ,
все это обрушилось на него. Сознане своей вины
и помрачене разсудка заставляютъ его во время
послфдняго приключен!я вфрить въ волшебниць и
бояться. ихъ; OHS даже не узнаетъ голоса пастора
Эванса и считаеть его за какого-то домоваго! Подъ
конець, когда загадка объясняется, онъ, который
никогда не могь дойти до самопознаня, стоить до
того пристыженный передъ самимъ собой, что го-
товъ презирать себя. Если Шекспиръ такъ уни-
зиль Фальстафа въ его соботвенныхъ глазахъ, то
могъ надфяться, что и сужденше зрителя объ этомъ
характер будеть сообразно съ его собственнымъ
взглядомъ. Но съ этой стороны, Фальстафъ давно
Уже упалъ на столько, что не понялъ даже того,
какъ честность и правдивость перехитрили его. Онъ
не сталь думать о себф хуже и послЪ того, когда,
нод конецъ, всф нападаютъ на него и въ самыхъ
смфшныхь выражешяхъ называють его физически
! нравственно иевыносимымъ, старымъ, холоднымъ,
Клеветникомъ, безбожникомъ и плотоугодникомъ.
Но Фальстафху оставалась возможность унизиться
30 стороны его остроумя. Благодаря этому дару,
онъ считалъь себя выше глупцовъ и ставилъ себя
чаравнЪ съ мудрецами. Если авторъ уронилъ его
и съ этой, привлекательной его стороны, то онъ
даль вЪрнЪйний знакъ того, что хотЪлЪ оконча-
тельно уничтожить наше уважен!е къ этому лицу.
Именно это и случилось съ Фальстафомъ въ этой
1196$. Онъ pesak надофль и потому всЪ его бро-
саютъ, какъ только онъ потерялъ свою послфднюю
привлекательность. Онъ не нашелъ нужнымъ упо-
требить противъ мьщанской честности и глупости
ни осторожности, ни остроумя п поэтому его. оду-
рачили. Онъ должень самъ сознавать, Что если
ЭСтроум!е употреблено ne у м\ста, то оно становится
карнавальной игрушкой, гансвурстомъ; хищника за-
СТавляютъ поплатиться. Его сердитъ т0, что «сама
	глупость пересилила его.» Его сердить ‘еще больше
то, что онъ одураченъ такимъ глупымъ школяромъ,
каковъ чудакъ Эвансъ, который такъ же малосвЪ-
дущь, какъ и экзаменуемый пмъ ребенокъ. Онъ на-
ходитъ, что его звЪзда оставила ого. На столько
униженнымъ передъ самимъ собой кажется онъ не
только играющимъь съ нимъ, но и читателю. Сл%-
довательно, поэтъ достигъь извЪстной цфли. Вели-
Ki поклонникъ этого характера, Гацлиттъ, видить
здЪсь въ ФальстафЪ не болЪфе, какъ безстыднаго и,
въ добавокъ, неловкаго интригана, который лишился
и остроумя и даже слова; онъ находить его уже не
тЪмъ человЪкомъ. Но мы указали тЪ же самыя по-
будительныя причины, какъ въ этомъ такъ и въ
прежнемъ ФальстафЪ; скорфе прежн!й никогда не
былъ такимъ человЪкомъ, за какого его принималъ
Гацлиттъ.

Безспорно, цфль Шекспира была прочесть еще
разъ то же нравоучен!е, которое онъ прочелъ во
второй части Генриха ТР и въ Генрихь Г. Можетъ
быть, онъ видЪлъ влян!е со сцены своего Генриха
ТГ, которое ему не понравилось; поэтому поставилъь
въ Генрихь Г рЪзкШ примфръ наказаня Бардольха
и Нима, а здфсь заставляетъ толетаго Фальстафа
потерять высшее достоинство, которое онъ въ себъ
предполагалъ, его остроум!е. Очень можетъ быть,
что Шекспиръ видълъ и въ дфйствительной жизни
влян!е этихъ шэсъ, которое заставило его говорить
такъ настойчиво и такъ строго. Надо знать, что
сцены, изображенныя Шекспиромъ въ Генрихь ТГ,
въ его время не были чужды дЪфйствительной жизни,
что во время царствован1я Елизаветы считались
очень обыкновенными заб1яки, которые ставили себЪ
въ честь драки и ссоры, гуляки, которые, подобно
Пойнсу, самовластно называли себя честными малыми,
когда имъ удавалось ограбить, или, по художествен-
ному выражению Бардольха, разкассировать кого-ни-
буль на большой дорог, или негодяи, которые жили
чужимъ трудомъ, обращали ночь въ день, искали обще-
жительности— въ пьянствъи игр% и мужествя— въ дер-
зостии ругательствахъ. Почти одновременно съ этой
nisco# стали постепенно появляться на сцену Th
произведеня школы Бэнъ-Джонсона, которыя, такъ
же, какъ и роказницьу, состояли сплошь изъ WH~
тригъ, насм$шекъ, плутовства и тарсовъ Camaro
низкаго и тяжелаго рода; онф также вращались въ
сфер англйскаго мфщанства и изображали очень
легкую нравственность. Въ противоположность этому,
Шекспиръ налегъь на нравственную тенденцио своей
п1эсы такъ сильно, какъ только позволяли ему об-
стоятельства, чтобы не испортить веселой игриво-
сти шуточной комедш. Чествыя внидзорскя мф-
щанки вытли изъ себя отъ безстыднаго и дерзкаго
искательства неуклюжаго придворнаго; онЪ серлятся
на дурное мнфве, которое онъ имъетъ о такихъ
почтенных»ь дамахъ; онЪ почти сами начинаютъ ду-
мать, не сдЪлали ли онЪф чего нибудь безчестнаго.
Ихъ обоюдная мысль отомстить ему; онЪ хотятъ
научить cro, какъ отличать голубей отъ воронъ;
но п тутъ он\ боятся сдЪлать что нибудь такое,
что могло бы обидЪть ихъ честность. Веюлу, Bb
противоположность шуткамъ Фальстафа, обращает-
ся большое вниман!е на честность ихъ шутки, Ont