- Вы очень любезны.
- Я обѣщалъ ей его въ прошломъ году. Развѣ я не считаюсь ея старымъ женихомъ?
- Санна! Санна! Мужчины, подобные вамъ, никогда не бываютъ старыми.
- Но, однакоже, вы признаетесь, что какъ женихъ четырнадцатилѣтней дѣвочки... И потомъ, даже и во всемъ осталь
номъ, донна Биче... мнѣ вѣдь уже тридцать девять лѣтъ! Конецъ сезона!
Раздался топотъ ногъ по гравію, прерываемый лаемъ собакъ. Джанулэ бѣжала, держа на шнуркѣ Блица и Родомонта, которые скакали вокругъ нея съ лаемъ, кусая ей ноги, длинныя и прямыя, съ изящнымъ тонкимъ подъемомъ и уже женственной линіей, одѣтыя въ длинные чулки, выдѣляющіеся изъ-подъ ко
роткой дѣтской юбки. Она вошла, вся запыхавшаяся, не блѣднѣе чѣмъ раньше, но съ оживленнымъ и улыбающимся личикомъ и съ остаткомъ пудры подъ однимъ глазомъ.
Собаки скалили зубы на незнакомца. Джанулэ дала бор
зой собакѣ Блицу пинокъ, закричавъ: - Молчать, собаки! Это - другъ.
И, обернувшись къ Ремо Санна, она крѣпко пожала ему руку. - Добро пожаловать!
Ремо Санна въ молчаніи смотрѣлъ на изящное, тоненькое и прямое существо, стоявшее передъ нимъ и смотрѣвшее ему въ глаза своими огромными, глубокими и ясными глазами, полными веселья и любопытства изъ-подъ нахмуреннаго лба.
Да, въ ней что-то измѣнилось: блѣдное личико стало точно тоньше и свидѣтельствовало уже о завтрашней женщинѣ. Но сегодня это былъ еще ребенокъ, маленькая своенравная Джанулэ,
цыганочка, причесавшаяся наспѣхъ, маленькая шуточная невѣста, которую онъ могъ еще въ свои тридцать девять лѣтъ цѣловать въ ея хорошенькую головку. И онъ нагнулся, чтобы поцѣловать ее въ лобъ, сжимая ея маленькія ручки въ своихъ и шепча:
- Милая, милая маленькая Джанулэ!..
Цѣлую недѣлю ужъ Ремо Санна былъ гостемъ на виллѣ Биче. Джорджіо Ланци вернулся домой и принудилъ своего друга остаться. Осенніе дни проносились быстро и весело, въ прогул
кахъ въ автомобилѣ и долгихъ дружескихъ бесѣдахъ въ саду, во время которыхъ, какъ бомба, влетала Джанулэ съ своими собаками, уставши бѣгать по каштановой рощѣ, гоняясь за бѣл
ками. Она прибѣгала вся утомленная и возбужденная. „Добрый
вечеръ, папа!“ „Добрый вечеръ, мамочка!“ „Добрый вечеръ, синьоръ Вы!“ Она никогда не называла его иначе, какъ только: „синьоръ Вы“. И она крѣпко, по-англійски, пожимала ему руку своей маленькой, тонкой и сильной ручкой, на безымянномъ пальцѣ которой блестѣло золотое сирійское колечко, съ выж
женной на немъ неизвѣстной надписью. Она уходила въ домъ, потомъ возвращалась вычищенная, съ гладко причесанными волосами въ длинныхъ чулкахъ, блестящихъ туфелькахъ и съ легкими слѣдами пудры, плохо сглаженной подъ глазами и въ ушахъ.
Однажды вечеромъ, когда она оставалась въ своей комнатѣ долѣе обыкновеннаго, Ремо замѣтилъ, что она пыталась заняться
холей своихъ ногтей. И когда, потомъ, она встала, покачиваясь и позѣвывая, готовясь ложиться спать, онъ наклонился къ ней и поцѣловалъ ея маленькіе, слишкомъ розовые ноготки. Джанулэ сдѣлала ему гримасу и убѣжала.
Въ этотъ вечеръ, вернувшись съ Джорджіо Ланци и малюткой съ продолжительной прогулки, удлиненной непріятнымъ слу
чаемъ съ автомобилемъ, заставившемъ ихъ остановиться на три часа среди горъ, Ремо Санна, попрощавшись съ друзьями, уда
лился въ свою комнату, зажегъ огонь и, вставъ передъ зеркаломъ, въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ разсматривалъ и изслѣдовалъ свое лицо. Послѣ короткаго экзамена онъ прошепталъ:
- Тридцать девять и четырнадцать...
И, повернувшись спиной къ своему отраженію, добавилъ: - Нѣтъ. Нельзя быть настолько глупымъ.
Пройдясь немного по комнатѣ, грустный и задумчивый, онъ добавилъ:
- - Это хуже нежели глупо. Это - дурно, это безчестно!
Но тотчасъ же, потрясенный серьезностью слова, разсмѣялся.
- Нѣтъ. Только глупо!.. Только глупо!.. Однакоже, надо отсюда уѣзжать.
Онъ еще призадумался и опять повторилъ: - Уѣзжать и немедленно...
Онъ пошарилъ въ карманѣ и досталъ оттуда измятую и увядшую гвоздику.
- Моя бѣдная, милая малютка...
Онъ попробовалъ еще улыбнуться, но не смогъ. Будучи возлѣ письменнаго стола, онъ присѣлъ къ нему, облокотился и, склонивъ голову на руки остался такъ, жуя стебель измятой гвоз
дики и стараясь понять что-нибудь въ самомъ себѣ и въ томъ, что съ нимъ случилось.
- Это непостижимо! - проборматалъ онъ еще разъ.
Они возвращались. Спускались съ горы. Механикъ исправилъ поврежденную машину и автомобиль снова пустился въ путь. Джорджіо сидѣлъ впереди, онъ правилъ. Онъ сидѣлъ сзади съ донной Биче и въ серединѣ, между ними, помѣщалась Джанулэ.
Начинало уже темнѣть; становилось холодно. Они должны были достать пледы и покрыться. Затѣмъ Джанулэ сказала, что ей хочется спать. „Прислонись къ моему плечу, малютка, и спи“...
Она прислонилась и закрыла глаза. Но она не спала. Черезъ нѣсколько минутъ онъ наклонился и взглянулъ на нее: ея глаза были широко открыты и блестѣли - блестѣли какъ звѣзды. Она плакала? Да, она молча плакала. Онъ чувствовалъ на своей рукѣ легкое молчаливое содраганіе, свидѣтельствовавшее о сдерживаемыхъ рыданіяхъ. Автомобиль мчался, шумя по твердой дорогѣ. „Что съ тобой, Джанулэ? ... - прошепталъ онъ ей тихо, удивлен
ный и взволнованный. Она ничего не отвѣтила: она только ближе прижалась къ нему и, найдя его руку, сжала ее крѣпко, крѣпко... Почему? Почему?
„Что съ тобой?* - спросилъ онъ еще. И она, въ отвѣтъ, только еще сильнѣе сжала его руку, точно умоляя его молчать. Что онъ почувствовалъ? Онъ не умѣлъ этого сказать, не умѣлъ этого разсудить. Имъ овладѣлъ какой-то неожиданный упадокъ силъ, ка
кое-то тихое волненіе, томительное и необъяснимое. Испуганный, онъ хотѣлъ высвободить свою руку, но ручка Джанулэ удержала ее въ своей, сжавъ ее точно въ теплыхъ тискахъ. И онъ почувствовалъ себя такимъ взволнованнымъ, такимъ смущеннымъ, такимъ растеряннымъ, что вдругъ замѣтилъ, что онъ также пла
калъ. Такимъ образомъ, въ продолженіе всѣхъ двухъ часовъ, что длилось ихъ возвращеніе, его сорокалѣтняя рука оставалась плѣн
ницей этой маленькой молодой ручки. И когда они подъѣзжали къ дому, онъ почувствовалъ, какъ эта ручка оставила его руку, потомъ снова отыскала ее, передавая ему что-то свѣжее... Это была гвоздика...
- Ты хорошо спала, Джанулэ? - спросилъ ее отецъ, выходя изъ автомобиля.
- Да, очень... - отвѣтила она, дѣлая заспанныя глаза. И она направилась въ свою комнату, шатаясь и качая головой, какъ будто она еще падала отъ сна.
- Это непостижимо! Это непостижимо! - бормоталъ теперь Ремо Санна, снова принимаясь расхаживать по комнатѣ, нервный и взволнованный. - Если бы у меня не было здѣсь этой гвоздики, я бы подумалъ, что это былъ сонъ... Но это нелѣпо! Непостижимо!..
Проходя мимо зеркала, онъ снова останавливался, смотрѣлъ въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ на свое загрубѣлое лицо, обожженное тропическимъ солнцемъ и вѣтрами морей и пустынь.
На одно мгновенье онъ представилъ себѣ, въ мимолетномъ видѣніи, рядомъ съ нимъ блѣдное личико Джанулэ и разразился смѣхомъ.
Эта модель состоитъ изъ мягкаго бархатнаго дна, поддерживаемаго внутренней подкладкой изъ накрахмаленнаго батиста. Она - необычайной простоты, имѣетъ единственнымъ украшеніемъ двѣ большія розы.
- Я обѣщалъ ей его въ прошломъ году. Развѣ я не считаюсь ея старымъ женихомъ?
- Санна! Санна! Мужчины, подобные вамъ, никогда не бываютъ старыми.
- Но, однакоже, вы признаетесь, что какъ женихъ четырнадцатилѣтней дѣвочки... И потомъ, даже и во всемъ осталь
номъ, донна Биче... мнѣ вѣдь уже тридцать девять лѣтъ! Конецъ сезона!
Раздался топотъ ногъ по гравію, прерываемый лаемъ собакъ. Джанулэ бѣжала, держа на шнуркѣ Блица и Родомонта, которые скакали вокругъ нея съ лаемъ, кусая ей ноги, длинныя и прямыя, съ изящнымъ тонкимъ подъемомъ и уже женственной линіей, одѣтыя въ длинные чулки, выдѣляющіеся изъ-подъ ко
роткой дѣтской юбки. Она вошла, вся запыхавшаяся, не блѣднѣе чѣмъ раньше, но съ оживленнымъ и улыбающимся личикомъ и съ остаткомъ пудры подъ однимъ глазомъ.
Собаки скалили зубы на незнакомца. Джанулэ дала бор
зой собакѣ Блицу пинокъ, закричавъ: - Молчать, собаки! Это - другъ.
И, обернувшись къ Ремо Санна, она крѣпко пожала ему руку. - Добро пожаловать!
Ремо Санна въ молчаніи смотрѣлъ на изящное, тоненькое и прямое существо, стоявшее передъ нимъ и смотрѣвшее ему въ глаза своими огромными, глубокими и ясными глазами, полными веселья и любопытства изъ-подъ нахмуреннаго лба.
Да, въ ней что-то измѣнилось: блѣдное личико стало точно тоньше и свидѣтельствовало уже о завтрашней женщинѣ. Но сегодня это былъ еще ребенокъ, маленькая своенравная Джанулэ,
цыганочка, причесавшаяся наспѣхъ, маленькая шуточная невѣста, которую онъ могъ еще въ свои тридцать девять лѣтъ цѣловать въ ея хорошенькую головку. И онъ нагнулся, чтобы поцѣловать ее въ лобъ, сжимая ея маленькія ручки въ своихъ и шепча:
- Милая, милая маленькая Джанулэ!..
Цѣлую недѣлю ужъ Ремо Санна былъ гостемъ на виллѣ Биче. Джорджіо Ланци вернулся домой и принудилъ своего друга остаться. Осенніе дни проносились быстро и весело, въ прогул
кахъ въ автомобилѣ и долгихъ дружескихъ бесѣдахъ въ саду, во время которыхъ, какъ бомба, влетала Джанулэ съ своими собаками, уставши бѣгать по каштановой рощѣ, гоняясь за бѣл
ками. Она прибѣгала вся утомленная и возбужденная. „Добрый
вечеръ, папа!“ „Добрый вечеръ, мамочка!“ „Добрый вечеръ, синьоръ Вы!“ Она никогда не называла его иначе, какъ только: „синьоръ Вы“. И она крѣпко, по-англійски, пожимала ему руку своей маленькой, тонкой и сильной ручкой, на безымянномъ пальцѣ которой блестѣло золотое сирійское колечко, съ выж
женной на немъ неизвѣстной надписью. Она уходила въ домъ, потомъ возвращалась вычищенная, съ гладко причесанными волосами въ длинныхъ чулкахъ, блестящихъ туфелькахъ и съ легкими слѣдами пудры, плохо сглаженной подъ глазами и въ ушахъ.
Однажды вечеромъ, когда она оставалась въ своей комнатѣ долѣе обыкновеннаго, Ремо замѣтилъ, что она пыталась заняться
холей своихъ ногтей. И когда, потомъ, она встала, покачиваясь и позѣвывая, готовясь ложиться спать, онъ наклонился къ ней и поцѣловалъ ея маленькіе, слишкомъ розовые ноготки. Джанулэ сдѣлала ему гримасу и убѣжала.
Въ этотъ вечеръ, вернувшись съ Джорджіо Ланци и малюткой съ продолжительной прогулки, удлиненной непріятнымъ слу
чаемъ съ автомобилемъ, заставившемъ ихъ остановиться на три часа среди горъ, Ремо Санна, попрощавшись съ друзьями, уда
лился въ свою комнату, зажегъ огонь и, вставъ передъ зеркаломъ, въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ разсматривалъ и изслѣдовалъ свое лицо. Послѣ короткаго экзамена онъ прошепталъ:
- Тридцать девять и четырнадцать...
И, повернувшись спиной къ своему отраженію, добавилъ: - Нѣтъ. Нельзя быть настолько глупымъ.
Пройдясь немного по комнатѣ, грустный и задумчивый, онъ добавилъ:
- - Это хуже нежели глупо. Это - дурно, это безчестно!
Но тотчасъ же, потрясенный серьезностью слова, разсмѣялся.
- Нѣтъ. Только глупо!.. Только глупо!.. Однакоже, надо отсюда уѣзжать.
Онъ еще призадумался и опять повторилъ: - Уѣзжать и немедленно...
Онъ пошарилъ въ карманѣ и досталъ оттуда измятую и увядшую гвоздику.
- Моя бѣдная, милая малютка...
Онъ попробовалъ еще улыбнуться, но не смогъ. Будучи возлѣ письменнаго стола, онъ присѣлъ къ нему, облокотился и, склонивъ голову на руки остался такъ, жуя стебель измятой гвоз
дики и стараясь понять что-нибудь въ самомъ себѣ и въ томъ, что съ нимъ случилось.
- Это непостижимо! - проборматалъ онъ еще разъ.
Они возвращались. Спускались съ горы. Механикъ исправилъ поврежденную машину и автомобиль снова пустился въ путь. Джорджіо сидѣлъ впереди, онъ правилъ. Онъ сидѣлъ сзади съ донной Биче и въ серединѣ, между ними, помѣщалась Джанулэ.
Начинало уже темнѣть; становилось холодно. Они должны были достать пледы и покрыться. Затѣмъ Джанулэ сказала, что ей хочется спать. „Прислонись къ моему плечу, малютка, и спи“...
Она прислонилась и закрыла глаза. Но она не спала. Черезъ нѣсколько минутъ онъ наклонился и взглянулъ на нее: ея глаза были широко открыты и блестѣли - блестѣли какъ звѣзды. Она плакала? Да, она молча плакала. Онъ чувствовалъ на своей рукѣ легкое молчаливое содраганіе, свидѣтельствовавшее о сдерживаемыхъ рыданіяхъ. Автомобиль мчался, шумя по твердой дорогѣ. „Что съ тобой, Джанулэ? ... - прошепталъ онъ ей тихо, удивлен
ный и взволнованный. Она ничего не отвѣтила: она только ближе прижалась къ нему и, найдя его руку, сжала ее крѣпко, крѣпко... Почему? Почему?
„Что съ тобой?* - спросилъ онъ еще. И она, въ отвѣтъ, только еще сильнѣе сжала его руку, точно умоляя его молчать. Что онъ почувствовалъ? Онъ не умѣлъ этого сказать, не умѣлъ этого разсудить. Имъ овладѣлъ какой-то неожиданный упадокъ силъ, ка
кое-то тихое волненіе, томительное и необъяснимое. Испуганный, онъ хотѣлъ высвободить свою руку, но ручка Джанулэ удержала ее въ своей, сжавъ ее точно въ теплыхъ тискахъ. И онъ почувствовалъ себя такимъ взволнованнымъ, такимъ смущеннымъ, такимъ растеряннымъ, что вдругъ замѣтилъ, что онъ также пла
калъ. Такимъ образомъ, въ продолженіе всѣхъ двухъ часовъ, что длилось ихъ возвращеніе, его сорокалѣтняя рука оставалась плѣн
ницей этой маленькой молодой ручки. И когда они подъѣзжали къ дому, онъ почувствовалъ, какъ эта ручка оставила его руку, потомъ снова отыскала ее, передавая ему что-то свѣжее... Это была гвоздика...
- Ты хорошо спала, Джанулэ? - спросилъ ее отецъ, выходя изъ автомобиля.
- Да, очень... - отвѣтила она, дѣлая заспанныя глаза. И она направилась въ свою комнату, шатаясь и качая головой, какъ будто она еще падала отъ сна.
- Это непостижимо! Это непостижимо! - бормоталъ теперь Ремо Санна, снова принимаясь расхаживать по комнатѣ, нервный и взволнованный. - Если бы у меня не было здѣсь этой гвоздики, я бы подумалъ, что это былъ сонъ... Но это нелѣпо! Непостижимо!..
Проходя мимо зеркала, онъ снова останавливался, смотрѣлъ въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ на свое загрубѣлое лицо, обожженное тропическимъ солнцемъ и вѣтрами морей и пустынь.
На одно мгновенье онъ представилъ себѣ, въ мимолетномъ видѣніи, рядомъ съ нимъ блѣдное личико Джанулэ и разразился смѣхомъ.
Эта модель состоитъ изъ мягкаго бархатнаго дна, поддерживаемаго внутренней подкладкой изъ накрахмаленнаго батиста. Она - необычайной простоты, имѣетъ единственнымъ украшеніемъ двѣ большія розы.