Но все волненіе, вся душевная смятенность и растерянность ясно нами чувствуются въ двухъ строкахъ:
Я на правую руку надѣла Перчатку съ лѣвой руки.
Экономика выразительныхъ средствъ и умѣлое чувство психологической детализаціи - отличительныя черты изысканно-простой поэзіи Анны Ахматовой.
Другая поэтесса, интимно чувствующая поэзію вещей, поэзію будничной жизни - Марина Цвѣтаева*). Въ предисловіи къ своей книгѣ она говоритъ: „Не презирайте внѣшняго! Цвѣтъ вашихъ глазъ такъ же важенъ, какъ ихъ выраженіе, обивка дивана - не менѣе словъ, на немъ сказанныхъ... Нѣтъ ничего не
важнаго! Говорите о своей комнатѣ: высока она, или низка, и сколько въ ней оконъ, и какія на нихъ занавѣски, и есть ли коверъ, и какіе цвѣты на немъ?..“
„Мои стихи - дневникъ, моя поэзія - поэзія собственныхъ именъ .
И, дѣйствительно, стихи М. Цвѣтаевой интимны: она пишетъ о мамѣ, о сестрахъ, о Володѣ, Сережѣ, о своихъ прогулкахъ по Тверской, словомъ поэтесса, я бы сказалъ, даже демонстративно интимна.
Часто эпиграфами къ своимъ стихамъ она ставить отрывки какихъ-то домашнихъ разговоровъ, заботливо помѣчая: „разговоръ 20 декабря , „разговоръ 27 декабря .
Она любитъ и чувствуетъ поэзію вещей старыхъ и по дѣтски тоскуетъ объ ихъ исчезновеніи:
Слава пробабушекъ томныхъ, Домики старой Москвы,
Изъ переулочковъ скромныхъ Всѣ исчезаете вы,
Точно дворцы ледяные По мановенью жезла.
Гдѣ потолки росписные, До потолковъ зеркала?
Гдѣ клавесина аккорды,
Темныя шторы въ цвѣтахъ, Великолѣпныя морды
На вѣковыхъ воротахъ,
Кудри, склоненные къ пяльцамъ, Взгляды портретовъ въ упоръ... Странно постукивать пальцемъ О деревянный заборъ.
Домики съ знакомъ породы, Съ видомъ ея сторожей, Васъ замѣнили уроды,
Грузные въ шесть этажей...
Стихи М. Цвѣтаевой изящны и музыкальны. Въ нихъ много чистаго, почти дѣтски - наивнаго, искренняго чувства, хотя эта дѣтскость подчасъ и утомляетъ. Интимность въ поэзіи хороша тогда, когда она обобщена и оправдана внутреннимъ необходи
мымъ значеніемъ. Къ сожалѣнію, этой оправданности въ стихахъ Цвѣтаевой часто не бываетъ.
„Мой путь опоясывалъ землю не разъ. Теперь, когда многіе вѣка прошли, когда о времени человѣческой молодости говорятъ лишь поросшіе ковылемъ курганы, черепки, истлѣвшія одежды и пожелтѣлыя кости, - теперь стало яснѣй, что отрава, спрятан
ная дальше самаго далекаго клада, нѣкогда давалась Богомъ всѣмъ, кто просилъ. Изъ отошедшихъ вдаль вѣковъ слышимъ мы голоса, за завѣсой времени раздаются шаги ... Это отрывокъ изъ предисловія къ книгѣ „Скиѳскіе черепки Е. Кузминой- Караваевой.
Мечты поэтессы въ прошлыхъ вѣкахъ, она любитъ изображать себя курганной царевной, описывать битвы скиѳовъ, сіяюще
гнѣвнаго курганнаго владыку... Хотя поэтесса и увѣряетъ насъ, что она - „потомокъ огненосцевъ - скиѳовъ , ощущеніе этого чувства намъ не передается Въ поэзіи Кузминой-Караваевой слишкомъ сильно чувствуется библіотека. Въ ней нѣтъ интуиціи, вдохновенія, и стихи ея холодны и неинтересны.
Меньше книжности въ стихахъ Любови Столицы, чья мечта тоже бѣжитъ современности **). Но все-таки напрасно поэтесса въ предисловіи къ своему сборнику „Лада“ заявляетъ, что никогда
не поддѣлывалась подъ архаическій стиль. Если бы это было дѣйствительно такъ, то тогда зачѣмъ подобное заявленіе? Намъ кажется, что допущеніе красивыхъ славянизмовъ (выраженіе автора) сдѣлано исключительно съ цѣлью создать архаическій стиль.
Въ стихахъ Л. Столицы есть яркое, красочное, буйное (пожалуй древнее) ощущеніе земли и тѣла.
Здорово, бабка старая,
Земля сырая, черная!
- обращается поэтесса къ землѣ. И въ этомъ дѣйствительно чувствуется не риторика стихотворца, но глубокая искренность.
И вѣришь вмѣстѣ съ поэтессой, что все земное - ей родное и
*) Изъ двухъ книгъ. Книгоиз. Оле-Лукойе», М. 1913.
**) Любовь Столица. Лада. Пҍсенникь. Книгоизд. «Альціон». М. 1912.
близкое: радуга ей подруга, вечерняя заря - сестра, вѣтеръ - братъ, дѣвушки лѣшія и водныя - подруги любимыя, и т. д.
Только непріятно поражаетъ въ ея пѣсняхъ нарочитая манерность, модернизмъ, плохо вяжущійся съ древнимъ міроощуще
ніемъ. Есть въ ея стихахъ и какое-то досадное самолюбованіе и грубыя поддѣлки подъ простоту, наивную искренность.
Эти недостатки, правда, искупаетъ искренность подлинная, но все-таки они рѣзко разбиваютъ впечатлѣніе.
Приводимъ, на нашъ взглядъ, одно изъ удачныхъ и характерныхъ стихотвореній Л. Столицы.
КЪ ПЧЕЛАМЪ. Пчелы, искры златожалыя,
Что вы вьетесь хороводомъ? То - уста дѣвичьи алыя,
А не розанъ, полный медомъ. Нынѣ первый разъ изъ логова Я на бѣлый свѣтъ взглянула, Рта малиноваго строгаго,
Подивившись, не сомкнула... Я досель и не казалась я Боязливая, нагая -
Все жила, съ стыдомъ и шалостью, Волоса на ликъ спуская.
Вы же, пчелы, чуть ступила я, Роемъ съ розановъ слетѣли И усѣлись, златокрылыя,
На душистомъ бѣломъ тѣлѣ. Словно молоньи крылатыя,
Вы меня настигли въ чащѣ. Развѣ, злыя, виновата я,
Что сама цвѣтовъ всѣхъ слаще? Кровь моя горитъ и точится Теплой розовою каплей...
А согнать мнѣ васъ не хочется: Руки тонкія разслабли...
Пчелы огненныя, шалыя,
Что вы всѣ ко мнѣ прильнули? Это - сердце, сердце алое,
А не сладкій темный улей!
О книгѣ Маріэтты Шагинянъ „Orientalia уже было написано множество хвалебныхъ отзывовъ. Въ ея стихахъ дѣйствительно родникъ истинной поэзіи. Они насыщены ароматами земли, въ нихъ бьется и трепещетъ живая человѣческая душа. Характерно, что Шагинянъ, не прибѣгая ни къ какимъ архаизмамъ и книж
ности (большинство ея стиховъ посвящено современной Арменіи), умѣетъ просто, лирически-волнующе говорить объ интимномъ, обобщая его, дѣлая цѣннымъ для всѣхъ.
Любовь и печаль и раздумья въ современныхъ стихахъ Шагинянъ болѣе древни, ибо ближе къ Вѣчности, чѣмъ книжныя измышленія „Скиѳскихъ черепковъ .
Какой современный, какой древній и какой вѣчный по глубинѣ своей мотивъ въ стихотвореніи „Мать .
Она блѣдна; по нѣжной кожѣ,
Блестя, бѣжитъ жемчужный потъ. Губа прикушена... И тотъ,
Кто далъ ей боль, склоненъ у ложа. О, какъ онъ глухо стонетъ самъ,
Когда, сквозь боль, звѣренышъ бѣдный, Она его по волосамъ
Тихонько гладитъ ручкой блѣдной И улыбается ему
Прохладой глазъ полузакрытыхъ... А стонъ страданій неизбытыхъ Уже прорѣзываетъ тьму.
Часы въ томленіи великомъ
Текутъ, текутъ... и, наконецъ,
Къ ея груди съ гортаннымъ крикомъ Припалъ горячій сосунецъ.
И мужъ цѣлуетъ покрывало .. Въ какой без юнной глубинѣ Сейчасъ ты тѣломъ побывала,
Святая мать, о мать вдвойнѣ?!
Сборникъ стиховъ Н. Львовой*) удачно названъ: „Старая сказка , и удаченъ эпиграфъ изъ Гейне: Es ist eine alte Geschichte. .
Вся книга посвящена любви. Въ Н. Львовой узнается терпѣливый, требовательный къ себѣ художникъ, чеканящій свои вещи. Но также чувствуется и изобиліе (безсознательное?) заимствованій изъ словарей другихъ поэтовъ, особенно изъ Брюсова и Бальмонта.
Въ общемъ современныя поэтессы мало внесли въ поэзію своею, новаго. Онѣ говорятъ о томъ же, о чемъ и другіе поэты, можетъ - быть, иногда по женски лиричнѣе и мягче, иногда - по-женски слабо и неумѣло.
Мы, отнюдь, не хотимъ сказать, что поэзія женщинъ слабѣе вообще, и лишь указываемъ, что, на нашъ взглядъ, она даже о душѣ женщины не сказало ничего новаго.
Н. Новинскій.
*) Изд. «Альціона . М. 1913.
Я на правую руку надѣла Перчатку съ лѣвой руки.
Экономика выразительныхъ средствъ и умѣлое чувство психологической детализаціи - отличительныя черты изысканно-простой поэзіи Анны Ахматовой.
Другая поэтесса, интимно чувствующая поэзію вещей, поэзію будничной жизни - Марина Цвѣтаева*). Въ предисловіи къ своей книгѣ она говоритъ: „Не презирайте внѣшняго! Цвѣтъ вашихъ глазъ такъ же важенъ, какъ ихъ выраженіе, обивка дивана - не менѣе словъ, на немъ сказанныхъ... Нѣтъ ничего не
важнаго! Говорите о своей комнатѣ: высока она, или низка, и сколько въ ней оконъ, и какія на нихъ занавѣски, и есть ли коверъ, и какіе цвѣты на немъ?..“
„Мои стихи - дневникъ, моя поэзія - поэзія собственныхъ именъ .
И, дѣйствительно, стихи М. Цвѣтаевой интимны: она пишетъ о мамѣ, о сестрахъ, о Володѣ, Сережѣ, о своихъ прогулкахъ по Тверской, словомъ поэтесса, я бы сказалъ, даже демонстративно интимна.
Часто эпиграфами къ своимъ стихамъ она ставить отрывки какихъ-то домашнихъ разговоровъ, заботливо помѣчая: „разговоръ 20 декабря , „разговоръ 27 декабря .
Она любитъ и чувствуетъ поэзію вещей старыхъ и по дѣтски тоскуетъ объ ихъ исчезновеніи:
Слава пробабушекъ томныхъ, Домики старой Москвы,
Изъ переулочковъ скромныхъ Всѣ исчезаете вы,
Точно дворцы ледяные По мановенью жезла.
Гдѣ потолки росписные, До потолковъ зеркала?
Гдѣ клавесина аккорды,
Темныя шторы въ цвѣтахъ, Великолѣпныя морды
На вѣковыхъ воротахъ,
Кудри, склоненные къ пяльцамъ, Взгляды портретовъ въ упоръ... Странно постукивать пальцемъ О деревянный заборъ.
Домики съ знакомъ породы, Съ видомъ ея сторожей, Васъ замѣнили уроды,
Грузные въ шесть этажей...
Стихи М. Цвѣтаевой изящны и музыкальны. Въ нихъ много чистаго, почти дѣтски - наивнаго, искренняго чувства, хотя эта дѣтскость подчасъ и утомляетъ. Интимность въ поэзіи хороша тогда, когда она обобщена и оправдана внутреннимъ необходи
мымъ значеніемъ. Къ сожалѣнію, этой оправданности въ стихахъ Цвѣтаевой часто не бываетъ.
„Мой путь опоясывалъ землю не разъ. Теперь, когда многіе вѣка прошли, когда о времени человѣческой молодости говорятъ лишь поросшіе ковылемъ курганы, черепки, истлѣвшія одежды и пожелтѣлыя кости, - теперь стало яснѣй, что отрава, спрятан
ная дальше самаго далекаго клада, нѣкогда давалась Богомъ всѣмъ, кто просилъ. Изъ отошедшихъ вдаль вѣковъ слышимъ мы голоса, за завѣсой времени раздаются шаги ... Это отрывокъ изъ предисловія къ книгѣ „Скиѳскіе черепки Е. Кузминой- Караваевой.
Мечты поэтессы въ прошлыхъ вѣкахъ, она любитъ изображать себя курганной царевной, описывать битвы скиѳовъ, сіяюще
гнѣвнаго курганнаго владыку... Хотя поэтесса и увѣряетъ насъ, что она - „потомокъ огненосцевъ - скиѳовъ , ощущеніе этого чувства намъ не передается Въ поэзіи Кузминой-Караваевой слишкомъ сильно чувствуется библіотека. Въ ней нѣтъ интуиціи, вдохновенія, и стихи ея холодны и неинтересны.
Меньше книжности въ стихахъ Любови Столицы, чья мечта тоже бѣжитъ современности **). Но все-таки напрасно поэтесса въ предисловіи къ своему сборнику „Лада“ заявляетъ, что никогда
не поддѣлывалась подъ архаическій стиль. Если бы это было дѣйствительно такъ, то тогда зачѣмъ подобное заявленіе? Намъ кажется, что допущеніе красивыхъ славянизмовъ (выраженіе автора) сдѣлано исключительно съ цѣлью создать архаическій стиль.
Въ стихахъ Л. Столицы есть яркое, красочное, буйное (пожалуй древнее) ощущеніе земли и тѣла.
Здорово, бабка старая,
Земля сырая, черная!
- обращается поэтесса къ землѣ. И въ этомъ дѣйствительно чувствуется не риторика стихотворца, но глубокая искренность.
И вѣришь вмѣстѣ съ поэтессой, что все земное - ей родное и
*) Изъ двухъ книгъ. Книгоиз. Оле-Лукойе», М. 1913.
**) Любовь Столица. Лада. Пҍсенникь. Книгоизд. «Альціон». М. 1912.
близкое: радуга ей подруга, вечерняя заря - сестра, вѣтеръ - братъ, дѣвушки лѣшія и водныя - подруги любимыя, и т. д.
Только непріятно поражаетъ въ ея пѣсняхъ нарочитая манерность, модернизмъ, плохо вяжущійся съ древнимъ міроощуще
ніемъ. Есть въ ея стихахъ и какое-то досадное самолюбованіе и грубыя поддѣлки подъ простоту, наивную искренность.
Эти недостатки, правда, искупаетъ искренность подлинная, но все-таки они рѣзко разбиваютъ впечатлѣніе.
Приводимъ, на нашъ взглядъ, одно изъ удачныхъ и характерныхъ стихотвореній Л. Столицы.
КЪ ПЧЕЛАМЪ. Пчелы, искры златожалыя,
Что вы вьетесь хороводомъ? То - уста дѣвичьи алыя,
А не розанъ, полный медомъ. Нынѣ первый разъ изъ логова Я на бѣлый свѣтъ взглянула, Рта малиноваго строгаго,
Подивившись, не сомкнула... Я досель и не казалась я Боязливая, нагая -
Все жила, съ стыдомъ и шалостью, Волоса на ликъ спуская.
Вы же, пчелы, чуть ступила я, Роемъ съ розановъ слетѣли И усѣлись, златокрылыя,
На душистомъ бѣломъ тѣлѣ. Словно молоньи крылатыя,
Вы меня настигли въ чащѣ. Развѣ, злыя, виновата я,
Что сама цвѣтовъ всѣхъ слаще? Кровь моя горитъ и точится Теплой розовою каплей...
А согнать мнѣ васъ не хочется: Руки тонкія разслабли...
Пчелы огненныя, шалыя,
Что вы всѣ ко мнѣ прильнули? Это - сердце, сердце алое,
А не сладкій темный улей!
О книгѣ Маріэтты Шагинянъ „Orientalia уже было написано множество хвалебныхъ отзывовъ. Въ ея стихахъ дѣйствительно родникъ истинной поэзіи. Они насыщены ароматами земли, въ нихъ бьется и трепещетъ живая человѣческая душа. Характерно, что Шагинянъ, не прибѣгая ни къ какимъ архаизмамъ и книж
ности (большинство ея стиховъ посвящено современной Арменіи), умѣетъ просто, лирически-волнующе говорить объ интимномъ, обобщая его, дѣлая цѣннымъ для всѣхъ.
Любовь и печаль и раздумья въ современныхъ стихахъ Шагинянъ болѣе древни, ибо ближе къ Вѣчности, чѣмъ книжныя измышленія „Скиѳскихъ черепковъ .
Какой современный, какой древній и какой вѣчный по глубинѣ своей мотивъ въ стихотвореніи „Мать .
Она блѣдна; по нѣжной кожѣ,
Блестя, бѣжитъ жемчужный потъ. Губа прикушена... И тотъ,
Кто далъ ей боль, склоненъ у ложа. О, какъ онъ глухо стонетъ самъ,
Когда, сквозь боль, звѣренышъ бѣдный, Она его по волосамъ
Тихонько гладитъ ручкой блѣдной И улыбается ему
Прохладой глазъ полузакрытыхъ... А стонъ страданій неизбытыхъ Уже прорѣзываетъ тьму.
Часы въ томленіи великомъ
Текутъ, текутъ... и, наконецъ,
Къ ея груди съ гортаннымъ крикомъ Припалъ горячій сосунецъ.
И мужъ цѣлуетъ покрывало .. Въ какой без юнной глубинѣ Сейчасъ ты тѣломъ побывала,
Святая мать, о мать вдвойнѣ?!
Сборникъ стиховъ Н. Львовой*) удачно названъ: „Старая сказка , и удаченъ эпиграфъ изъ Гейне: Es ist eine alte Geschichte. .
Вся книга посвящена любви. Въ Н. Львовой узнается терпѣливый, требовательный къ себѣ художникъ, чеканящій свои вещи. Но также чувствуется и изобиліе (безсознательное?) заимствованій изъ словарей другихъ поэтовъ, особенно изъ Брюсова и Бальмонта.
Въ общемъ современныя поэтессы мало внесли въ поэзію своею, новаго. Онѣ говорятъ о томъ же, о чемъ и другіе поэты, можетъ - быть, иногда по женски лиричнѣе и мягче, иногда - по-женски слабо и неумѣло.
Мы, отнюдь, не хотимъ сказать, что поэзія женщинъ слабѣе вообще, и лишь указываемъ, что, на нашъ взглядъ, она даже о душѣ женщины не сказало ничего новаго.
Н. Новинскій.
*) Изд. «Альціона . М. 1913.