Локоны твои, какъ зачарованныя змѣйки, вьются около моего лица, въ глазахъ твоихъ ясность и свѣтъ... такъ хорошо: ясность чувства, чистота довѣрчивости.
И опять больно отъ запаха фіалокъ, отъ прикосновенія золотыхъ змѣекъ - въ нихъ непреклонность...
Ты знаешь, что я никогда не уйду? Ты знаешь?
Ты улыбаешься просвѣтленно моей борьбѣ съ самимъ собой, гладишь мою опущенную голову и въ ласковой увѣренности тво
ихъ пальцевъ я чувствую пресыщеніе властью: никогда не уйдешь - цѣпь жизни запаяна...
Вздохнула глубоко и спокойно, подняла мое лицо и заглянула мнѣ въ глаза, улыбнулась опять:
- Ты мое дитя, большой ребенокъ, правда?
И я ничего не могу тебѣ отвѣтить, я чувствую только, что моя благоговѣйно притихшая страсть, счастливыми, благодарными слезами обливаетъ твои руки.
- Успокойся... Подойди ко мнѣ, большое дитя...
Это было.
Вы помните? Помните?
Отложите на минуту новую книгу - разверните старыя прочтенныя страницы, на которыхъ остался запахъ фіалокъ, чуть замѣтный запахъ засыхающихъ цвѣтовъ, осталась молитва этой весенней ночи... Вспомнили?
А вотъ еще.
Стучатъ колеса поѣзда. Гдѣ-то въ купэ смѣются, разгова
риваютъ чужіе голоса. - Ты устала?
Цѣлый день почти мы бродили среди толпы пріѣзжихъ экскурсантовъ на мѣстахъ, освященныхъ нашими воспоминаніями.
Тамъ, позади, остались и старый домъ съ цвѣтными стеклами, и темныя лѣстницы мезониновъ, и заросшая аллея, и бугорокъ у большой липы въ концѣ парка... Молодежь, милая своей наивной жизнерадостностью, не зная, разговаривала тамъ, гдѣ прятались слова...
На тихой дорогѣ, гдѣ прежде только лѣсъ прислушивался къ мыслямъ, гдѣ, омытыя весенней росой, трепетно вставали молча
ливыя зори - звучалъ этотъ вспугивающій смѣхъ многихъ... И тебѣ захотѣлось вернуться...
... Ты устала... Ласково и довѣрчиво разсыпались твои волосы у меня на колѣняхъ, какъ волосы ребенка.
- Что снится тебѣ? Тебя не тревожатъ смѣхъ и разговоры за стѣной купэ, тебя не безпокоятъ толчки поѣзда?
... Я боюсь, чтобы не разбудило тебя біеніе моего сердца, я боюсь дышать...
... Ты ничего не слышишь? Не слышишь моихъ непроизносимыхъ словъ?
Глаза твои закрыты и чуть вздрагиваютъ рѣсницы. Сколько чистоты въ тебѣ, сколько прозрачности въ твоей душѣ: такъ спятъ только цвѣты.
Какъ хорошо, что ты спишь и я могу на тебя смотрѣть, могу тебѣ, спящей, сказать все, чего не передастъ мой языкъ, что прячется смущенно въ моей душѣ.
Ты, вѣдь, не подозрѣваешь того, что у меня до болѣзненности робкое, стыдливое чувство и часто я говорю слишкомъ много - не то, что хочется сказать; я словами, хочу закрыть Свою любовь, боюсь обнажать ее даже при тебѣ...
Ты не знаешь этого?
Не знаешь, что наединѣ съ собой - я говорю тебѣ все то, чего ты отъ меня не слышала - самое глубокое и прекрасное, чистое, какъ слезы молитвы. Молитвы никто не долженъ видѣть и у меня за словами, даже за поцѣлуями, далеко прячется моя любовь.
Въ ту ночь, когда ты сказала „подойди ко мнѣ, мое большое дитя...“ - протянула мнѣ руки съ снисходительностью старшей сестры, съ трепетной рѣшимостью любящей женщины, въ ту ночь ты взяла мою душу... Ты не видѣла, какъ я молился тебѣ, спящей, за твою жертву, какія чистыя слезы падали на твое изго
ловье... Моя любовь прекрасна - въ ней и Богъ, и звѣзды, и люди; въ ней все, что можетъ спасти и очистить - въ ней стра
даніе земли и свѣтлая необъятность неба. Она даетъ мнѣ право не уходить отъ тебя, уходя, возвращаться съ надеждой.
Ты спишь, но ты чувствуешь во снѣ, какъ-я тебя люблю и довѣрчиво отдаешься своимъ грезамъ...
Почему во мнѣ боязнь прикоснуться къ тебѣ, какъ къ самой нѣжной травкѣ, которая расцвѣтаетъ только на одно утро... Кто далъ мнѣ эту любовь? Кто соединилъ въ ней все, что по частямъ
отдаетъ человѣкъ религіи, любви, страсти, дружбѣ, нѣжности, поклоненію искусству и красотѣ?..
Ты спишь... Прядь волосъ упала тебѣ на глаза и я боюсь, что она тебя разбудитъ и боюсь дотронуться... Можетъ быть, дѣтей, которыя похожи на ангеловъ, любятъ съ такой боязливой нѣжностью... не знаю.
Когда ты спишь, въ тебѣ погасаетъ властность и тогда моя душа подчиняется тебѣ безгранично. Твоя сила въ мягкости, въ довѣрчивости... Ты не знаешь этого?
Отчего, подходя къ тебѣ, я чувствую всю необъятность міра и въ тебѣ люблю всѣхъ и въ каждомъ люблю тебя?
Ты не знаешь?
Ты вздрогнула и я боюсь, что ты проснешься и спрячется эта дѣтская улыбка, и притаится моя любовь - закроется словами, движеніемъ жизни...
Неужели и этотъ моментъ пройдетъ?
Не надо думать... Вѣдь ты со мной...
Жизнь потребуетъ расплаты за счастье? Такъ всегда бываетъ? Необходимо?
Это было. Вы помните?
А потомъ... Мнѣ хочется остановиться, напряженіемъ воли вырвать изъ книги воспоминаній жуткія страницы и не могу - нѣтъ власти надъ собой!
Когда я пришелъ въ этотъ страшный вечеръ въ свою квартиру и такъ безпомощно звякнулъ звонокъ на двери, долго, долго никто мнѣ не открывалъ...
Господи, если бы забыть!..
Тѣ же портреты висѣли въ моемъ кабинетѣ, такъ же стояли тяжелыя дѣдовскія кресла, храня былыя воспоминанія - все было попрежнему, и въ этой-то неизмѣнности внѣшности мнѣ и по
чудился самый безысходный ужасъ. Вѣдь никто ни тогда, ни теперь не могъ бы до конца понять причины моего нравственнаго крушенія: такъ все было просто... Маленькій житейскій практическій вопросъ, нѣтъ, даже не маленькій, а серьезный, продикто
ванный необходимостью... Онъ обнаружилъ въ васъ извѣстную дальновидность, крѣпкую нить разсудка, которая обвилась около чувства, а я... а моя душа отъ этого точно умерла. Нѣтъ, не могу больше объ этомъ...
Послѣдующее было относительно легче.
Помните: опять поѣздъ, только стоящій уже около станціи... Чей-то выхоленный затылокъ съ англійскимъ проборомъ самодовольно выглядываетъ изъ-подъ низенькаго котелка и рука, за
тянутая въ коричневую перчатку, съ привычной самоувѣренностью помогаетъ вамъ войти на ступеньки вагона. Мелькаетъ сытое, гладко выбритое лицо въ черепаховомъ пенснэ...
Этотъ разрѣшитъ всѣ ваши сомнѣнія...
Какъ я смѣялся тогда... Боже, прости мнѣ эти воспоминанія, но они сами явились, какъ призраки...
Какъ злорадствуетъ иногда наша память, съ какой мефистофельской улыбкой отдергиваетъ она занавѣсъ минувшаго!
Вы поплатились сами... Я знаю, что жестоко подносить къ вашимъ глазамъ эту книгу, но вѣдь вы не знаете, какъ я былъ оскорбленъ, вы не предполагали, что уходя отъ васъ, я подписы
валъ смертный приговоръ своему счастью. Вы были убѣждены, что я васъ разлюбилъ тогда... Чего мнѣ это стоило! Какъ я плакалъ въ тотъ вечеръ и въ ту ночь о васъ, о себѣ... Я рвался къ вамъ и удерживалъ себя во имя васъ - мы не могли бы при
мириться съ этой маленькой трещинкой на нашемъ счастьи.
Простите меня, если вы все это еще помните; я простилъ давно и вамъ, и судьбѣ.
Я слишкомъ далеко заглянулъ въ книгу воспоминаній, а жизнь учитъ не допивать чаши до послѣдней капли. Что дѣлать! Наши улыбки перемѣшаны со слезами... А, можетъ быть, онѣ слезами и очищаются?
Нельзя быть безнаказанно счастливымъ даже въ своихъ воспоминаніяхъ.
Гаррисъ.