Мимо озабоченно, въ ночномъ свѣтѣ фонарей, двигалась толпа. Гулко проносились трамваи съ освѣщенными окнами.
„Что же измѣнилось? - думалъ онъ, идя по мосту, монументально встававшему надъ темной водой, - и отчего все это? Развѣ она не такая, какъ милліоны дѣвушекъ? чѣмъ я привязанъ къ ней, что меня связываетъ, и неужели я не могу освобо
диться? Я здоровъ, молодъ, силенъ, могу работать, могу думать, хочу жить, притомъ жизнь такая же сложная, разнообразная, ничто не измѣнилось вокругъ, чего же мнѣ нужно? и въ сущно
сти любовь развѣ не примитивное чувство, если отбросить сантиментальничанье? Такъ что же?
И ему уже казалось, что онъ высвобождается отъ давившей его тяжести, высвобождается отъ этого ненужнаго страданія.
И тогда ему представлялся этотъ чистый, правильный, выпуклый лобъ, ясные спокойные глаза, эта вдумчивость и серьез
ность, смѣшанная съ необыкновенно молодымъ почти дѣтскимъ выраженіемъ лица, и мысли его вдругъ путались, все обрывалось, а въ сердцѣ одна неискоренимая, непотухающая боль.
Онъ вошелъ на мостъ и, подойдя къ периламъ, облокотился. Теплая ночь мягко лежала надъ темной рѣкой, въ которой дрожало золото огней.
И вдругъ поднялъ голову;
- Благословенна непринятая любовь! Я понесу ее черезъ всю жизнь; понесу свѣтлую боль о ней, чистой и незапятнанной. Ибо она имѣла права и свое мѣсто.
Во мракѣ измѣнчиво мелькала вода темнымъ отблескомъ. Свѣтъ огней озарялъ черноту ночи. И было все спокойно, невозмутимо спокойствіемъ собственнаго совершающагося порядка.
А. Серафимовичъ.

Лепестки.

і.
Лепестки засохшей розы, -
Память давнихъ милыхъ дней.
Пусть сверкали въ прошломъ слезы (Развѣ риѳма есть грустнѣй?) Но съ весной преображаю Дни разлуки и тоски,
Все съ улыбкой вспоминаю И цѣлую лепестки.
11.
Въ небѣ весна золотая,
Сердце съ весною цвѣтетъ... Развѣ тоска, наплывая,
Сердце мнѣ болью сожметъ? Грустный и свѣтло-усталый Понялъ я слово: - прости... Розѣ, когда-то увялой, Снова дано зацвѣсти!..
III.
Холодныхъ дней зимы прошли буруны,
Моей любви не погубя,
И сладко знать, что вновь запѣли струны,
Опять, какъ прежде, для тебя. Пусть ты, любимая, проходишь мимо
Моихъ измѣнчивыхъ путей, Но роза бѣлая неопалима
Огнями всѣхъ безумныхъ дней!
Николай Ашукинъ.

Довѣрчивый мужъ.

Новелла Р. Бракко.
- Я начинаю раскаиваться въ томъ, что вышла за тебя замужъ, потому что ты смѣшной мужъ. Да, смѣшной, смѣшной! Я говорю тебѣ это совершенно сознательно! Съ глупымъ хвастовствомъ увѣреннаго супруга ты ежедневно твердишь о моей непоколеби
мой вѣрности и о своей твердой увѣренности, что я никогда тебѣ не измѣню, даже если бы ты окружалъ меня Адонисами и Донъ- Жуанами! У тебя такой видъ, точно ты каждый день кричишь всѣмъ проходящимъ мимо; „Знайте, что моя жена мнѣ вѣрна до глупости! А если вы сомнѣваетесь въ моихъ словахъ, то войдите, войдите сюда всѣ мужчины всѣхъ возрастовъ и всѣхъ положеній. Попытайтесь, и тогда вы увѣритесь!
И дѣйствительно, ты никогда не упускаешь случая познакомить меня со своими новыми друзьями и счастливъ, когда они начинаютъ за мной ухаживать...
Это была одна изъ ея обычныхъ колкихъ рѣчей всегда на ту-же тему. Въ большинствѣ случаевъ, выслушивая ихъ, графъ Фаустино Рочелли, сохранялъ непоколебимо-спокойный видъ и сидѣлъ улыбаясь, изящный и гордый, только по временамъ пожимая плечами.
Но иногда, когда на него нападала охота, какъ въ этотъ день, поболтать, онъ заводилъ съ ней цѣлую полемику. И его защитительные доводы были тѣмъ спокойнѣе, чѣмъ желчнѣе и злобнѣе были нападки его жены.
- Ты не понимаешь, моя дорогая, того безумнаго наслажденія, которое доставляетъ мнѣ видѣть, какъ разбиваются, одна за другой, всѣ надежды твоихъ ухаживателей и какъ каждый день гибнутъ, подобно безполезнымъ вѣтвямъ больного дерева, всѣ пожеланья, всѣ проклятія и предсказанья тѣхъ, кто считаетъ меня достойнымъ твоей невѣрности. И если-бы ты поняла это мое ненасытное наслажденье, то ты простила бы мнѣ то, что я кажусь смѣшнымъ. Да и правда ли собственно, что я кажусь смѣшнымъ?.. Ты въ этомъ увѣрена?.. Словомъ, вполнѣ ли ты увѣ
рена, что человѣкъ, имѣющій рѣдкостную возможность твердо разсчитывать на безспорную и непоколебимую вѣрность своей очаровательной жены, долженъ непремѣнно казаться смѣшнымъ отъ того, что ему доставляетъ наслажденіе бросать вызовъ въ лицо всему самонадѣянному мужскому племени?.. Неужели для того, чтобы доставить ему удовольствіе я долженъ притворяться,
что боюсь его? Чтобы доставить ему удовольствіе я долженъ притворяться, что я тебѣ не довѣряю и сомнѣваюсь въ твоей вѣрности?
- Въ моей вѣрности! - прервала его съ желчной рѣзкостью донна Вирджинія. - Ты разсчитываешь такъ непоколебимо на мою, вѣрность, потому, что ты слишкомъ высокаго мнѣнія о себѣ са
момъ, о томъ самонадѣянномъ мужскомъ племени, которому ты бросаешь вызовъ и котораго ты же самъ являешься самымъ яркимъ представителемъ.
- Нѣтъ, моя нѣжная супруга, - замѣтилъ онъ слегка шутливо, - я совсѣмъ не такого высокаго мнѣнія о себѣ, но, въ качествѣ твоего мужа, я нахожусь, просто, въ наилучшихъ усло
віяхъ. Я знаю, что ты вышла за меня замужъ по любви, даже по страстной любви; я знаю, что во время нашего медоваго мѣ
сяца я тебѣ блестяще доказалъ, что твоя любовь нашла самый горячій откликъ въ моемъ сердцѣ; я знаю, что мнѣ тридцать восемь лѣтъ, но, что возлѣ тебя я чувствую себя двадцатипяти
лѣтнимъ юношей, я знаю, что ты находишь меня красивымъ мужчиной и что ты заставила меня сбрить мою бороду и усы.
Но я знаю еще и другое: это то, что ты рождена и создана для вѣрности. У тебя овальное блѣдное лицо, съ розоватымъ оттѣн
комъ, длинныя дугообразныя брови, не сросшіяся и не особенно густыя, большіе сѣро-голубые глаза, очень тонкіе каштановые волосы, слегка вьющіеся и мягкіе, покорные гребню.,, или ласкѣ. Маленькій, короткій носикъ. Маленькій ротикъ. Крошечное ушко. Яркія, созданныя для поцѣлуевъ, губы. Прямая тонкая шея. Падающія плечи. Прозрачныя, тонкія руки... Все это, научно, обозначаетъ вѣрность. Ученый-спеціалистъ попросилъ бы у тебя позволенья снять съ тебя портретъ, и подписалъ бы подъ нимъ: „Типъ женской анормальности. Вѣрная жена“.
- Ты напрасно говоришь о моей вѣрности, - отвѣтила она. Ты заставляешь меня завидовать тѣмъ женамъ, которыхъ мужья застаютъ въ объятіяхъ ихъ любовниковъ!
Въ отвѣтъ на это преступное заявленіе графъ Фаустино разразился громкимъ хохотомъ и подойдя послѣ короткаго молчанья къ своей женѣ, сказалъ ей нѣжно: