Вѣрочка никому не думала писать письмо и сама не знала, для чего писала все это. Но она отерла глаза и стала писать дальше.
- Видитъ Богъ, - писала она дальше - всѣмъ сердцемъ своимъ я только и желала, чтобы Вы не только не тяготились моей любовью и заботливостью, но даже не замѣчали бы ихъ, когда Вамъ не хотѣлось замѣчать - и какъ всегда я пугливо и втайнѣ тревожилась о Васъ! Развѣ я не знала, что вы широкій, свобод
ный и смѣлый человѣкъ? Развѣ я не знала, что Вамъ нужны и веселіе, и пиршества, и странствованія, и охоты, и приклю
ченія? Развѣ это не было счастьемъ для меня быть одной и ждать Васъ, и тосковать, и больно волноваться, и знать, что Вы сейчасъ уже не помните обо мнѣ, что сердце Ваше все безъ остатка и безпечно, какъ у дитяти, занято тѣмъ, что передъ Вашими глазами, но что пройдетъ время и Вы снова вспомните и вернетесь ко мнѣ? И развѣ я не знала, что, кромѣ меня, Вы интересовались и Вамъ нужны были и другія женщины? Ихъ
было немного, но онѣ были. А можетъ быть, и много, а можетъ быть, и очень, очень много. Что знаю я? Это такъ. Я ничего не знаю, ничего, и это больно, т.-е. больно, конечно, что я не знаю, а не то, сколько ихъ - Вы это понимаете. Но я не то... Что я хотѣла? Да, я хотѣла только сказать, что Вамъ надо было дѣ
лать такъ, какъ Вамъ было надо, и развѣ я не прощала Васъ и развѣ не улыбалась и не радовалась Вамъ, принимая Васъ отъ другой? и, Боже мой, чего бы я не могла простить Вамъ. И какъ я мучилась тѣмъ, что Вы мучились послѣ сожалѣніемъ и раская
ніемъ, какъ хотѣлось мнѣ всегда утѣшить Васъ и говорить Вамъ, чтобы Вы не мучились ничѣмъ, не раскаивались бы и не стыдились, и какъ было трудно не смѣть этого сказать, ибо Вы скрывали все отъ меня!
Вѣрочка опять утерла глаза и написала еще очень скоро:
- Но Богъ не захотѣлъ дать мнѣ вашего имени и Вы ушли - ушли, какъ и всѣ. Господи мой, Господи! Да что же это, что?
Дальше Вѣрочка уже не могла писать отъ слезъ. Забывши про написанный листокъ, который остался на окнѣ, она легла на кровать и долго лежала лицомъ въ подушку.
Внизу подъ окномъ захлопали въ ладоши и закричали: - На кругъ! на кругъ! Вѣрочка, на кругъ!
Вѣрочка, перемогая себя, вытерла глаза, припудрила красныя вѣки и вышла въ садъ. Луна закрылась большимъ облакомъ и вечеръ былъ очень тихъ, теменъ и нѣженъ. Верхи осинъ трепе
тали чуть слышно, гдѣ-то били часы и съ полей тянуло рожью, влажной травой, листьями, сосновымъ духомъ и запахомъ бур
наго цвѣтенія. Густымъ трубнымъ звукомъ прокричали въ черной вышинѣ журавли, очевидно, перелетая на ночлегъ въ низину.
Всѣ пошли на кругъ и гуляли въ толпѣ. Вѣрочка разговаривала и даже смѣялась и никто не могъ замѣтить, что было въ это время у нея на душѣ. А ей у каждаго, на кого она ни смотрѣла, такъ видны, такъ понятны были всѣ тайныя желанія, и такой скорбный смыслъ былъ во всѣхъ нихъ. Вотъ высокая, прелестно-юная дѣвушка идетъ подъ руку съ низенькимъ, пух
лымъ офицеромъ. У офицера нафабренные, какъ лыко, усы и жирныя, очень плотно обтянутыя ляжки. Онъ говоритъ какія-то плоскости, а дѣвушка смѣется отъ всего сердца.каждому его слову и радуется ему вся, и любуется. И Вѣрочка такъ ясно видитъ въ ней, что она любитъ первый разъ и еще очень - очень недавно. Она совсѣмъ не знаетъ кто это, и глаза ея съ восхищеніемъ и удивленіемъ спрашиваютъ у его глазъ:
- Но кто же ты, такой удивительный и непохожій на другихъ? Кто ты, который такъ мнѣ дорогъ?
И у Вѣрочки такою болѣзненною жалостью къ ней сжимается грудь.
- Не надо, не надо! Ахъ ты, бѣдная, бѣдная! - думаетъ она.
Вотъ другая молоденькая дѣвушка, гимназистка, сидитъ одна въ аллеѣ среди мягкой темноты и томнаго дурмана цвѣтовъ. Она наклонила немного на бокъ русую головку и тихо улыбается, и Вѣрочка видитъ, какъ сердце бьется въ ней и все говоритъ,
говоритъ ей что-то невнятно и стыдясь, но очень настойчиво, а она улыбаясь, вслушивается въ смутныя слова его и жадно, и пугливо.
- Что, что? - спрашиваетъ она у сердца, силясь вникнуть въ сладкія и безпокойныя слова его.
- Не надо, не надо! - думаетъ Вѣрочка, очень жалѣя ее. - Ахъ, ты, бѣдная, бѣдная! Ты не знаешь еще!
Послѣ круга къ кому-то на вечеринку, но Вѣрочка уже не имѣла итти съ ними. Она простилась и вышла одна въ поле.
Облако сошло съ луны, и стало опять очень свѣтло и на землѣ, и на небѣ. Вѣрочка шла по тропинкѣ во ржи. Рожь была ей по плечо и передъ самыми глазами ярко серебрилась во всѣ
концы, словно рыбья чешуя, и тайной пропадала сразу вдали. По тропинкѣ лежали недвижимо тонкія, сѣтчатыя тѣни отъ чегото таинственнаго, о чемъ нельзя было догадаться, и съ боковъ выползали лягушата, блестя на мѣсяцѣ стеклянными глазами. Все было странное, свое особенное, ночное, что жило и не знало, что есть человѣческая мука, тоска и одиночество, и ему все равно, живы ли люди на свѣтѣ или давно вымерли всѣ.
По тропинкѣ Вѣрочка спустилась къ рѣкѣ и сѣла у самой воды. Безъ думъ, все съ той же прежней болью въ душѣ она долго сидѣла на сыромъ берегу и смотрѣла безучастно, какъ длиннымъ бѣлымъ столбомъ отражается въ темной водѣ мѣсяцъ, какъ загадочно блестятъ края широкихъ водяныхъ листьевъ, какъ туманъ бродитъ по тому берегу, прикидываясь то привидѣніемъ, то чьей-то длинной рукой, то однимъ носомъ безъ лица, и какъ на той сторонѣ стоитъ нагнувшись и смотритъ въ воду кто-то высокій и черный, цапля ли, человѣкъ ли, дерево ли - не разберешь.
Разъ Вѣрочка взглянула вверхъ, въ высокое небо и представила себѣ, что тамъ - за звѣздами и мѣсяцемъ. Ей представились безконечныя пространства, полныя одного вѣчнаго мрака, въ которомъ тонутъ всѣ солнца вселенной, одного вѣчнаго холода и тишины, тишины, въ которую никогда не долетаетъ ни одинъ го
лосъ, ни одинъ житейскій звукъ. И ни одной живой души нѣтъ въ этой ужасной пустынѣ, никто не услышитъ ее, Вѣрочку, искав
шую счастья, а нашедшую одну душевную скорбь и умираніе. Такое ничтожество была она со всей своей жаждой радости и своей скорбью.
- Не надо, не надо - подумала она, прижимая къ груди руки - ничего не надо.
Вѣтеръ глухо зашумѣлъ вершинами деревьевъ, травой и водой. Съ лѣвой стороны надвигалась большая туча, гдѣ-то вдали со
всѣмъ низко надъ полемъ, блеснула свѣтло, весело и страшно молнія и отразилась въ дальнемъ неосвѣщенномъ концѣ рѣки, какъ въ черномъ зеркалѣ. Толстые края тучи, свѣтло озаренные луной, медленно и тяжело, но неутомимо, выстраивали башни, снѣжныя горы, колокольни, холмы, разрушали все это и вновь строили ихъ безцѣльно. На той сторонѣ еще разъ загудѣлъ де
ревьями вѣтеръ, перелетѣлъ черезъ рѣку, буйно заколыхалъ всею рожью, добѣжалъ до Вѣрочкинаго дома, схватилъ здѣсь съ открытаго окна листки, понесъ ихъ по землѣ, трепля и подкидывая на кругъ и здѣсь бросилъ ихъ на песчаной дорожкѣ.
- Вечеромъ вода бываетъ очень теплая - подумала Вѣрочка и сняла башмаки.
Она попробовала ногой воду, вода была очень теплая, и Вѣрочка, снявъ кофточку и платье, въ одной сорочкѣ вошла въ воду. Она еще не знала, что она дѣлаетъ и зачѣмъ, и очень торопилась, чтобы не дать себѣ времени остановиться и опо
мниться. Она бросилась въ воду и стройными, голыми руками стала разсѣкать ее и водоросли и поплыла вдоль рѣки. Она плыла такъ до тѣхъ поръ, пока не выбилась изъ силъ. Тогда она сложила руки на груди и сказала горячо, отъ всего сердца:
- Прости мнѣ, Господи!
Вода какъ то сразу ворвалась ей въ ротъ и легкія; торжествующая тьма, торопясь и ликуя, бросилась въ голову, и началось удушье и мученія. И вдругъ далекій, очень тонкій, яркій и ра
дужный лучъ прорѣзалъ тьму воды и тѣла, въ лучѣ этомъ горячее и ясное поднебесье вдругъ раскинулось надъ землею и громко за
кричали въ поднебесьи журавли. Послышалась мелодія того самаго романса, который пѣли вечеромъ подъ Вѣрочкинымъ окномъ два голоса, мужской и женскій, но мелодію эту словно бы слышала Вѣрочка не вчера, а когда то давно-давно, и тутъ же прошелъ еще какой то господинъ съ трубкой, котораго Вѣрочка видѣла гдѣ то уже на самомъ дѣлѣ очень давно. И вслѣдъ за этимъ Вѣрочка увидѣла вдругъ, что сама она совсѣмъ не Вѣрочка Свѣт
ланова и никогда не была ею, и все время очень ошибалась,
думая такъ, а что она просто какая то маленькая дѣвочка съ голубыми глазами и бѣлыми волосиками. Эта дѣвочка нарвала теперь полевыхъ цвѣтовъ, и букетъ такъ великъ, что она насилу обнимаетъ его ручонками и тащитъ, пыхтя и отдуваясь.
- Мама! - пищитъ тоненькимъ голоскомъ эта маленькая дѣвочка - Мама! Меня цвѣты задавили!
- Какъ же? А то? - очень удивилась настоящая Вѣрочка Свѣтланова и увидѣла, что ничего того не было, а вмѣсто того, что было, на самомъ дѣлѣ было что то совсѣмъ иное, да и то какъ бы только во снѣ, а отдаленность этого сна даже трудно было и представить себѣ.
На зарѣ новаго утра около Вѣрочкинаго дома сталъ продолжаться все тотъ же скучный и ненужный сонъ. На зарѣ теноръ и мандолинистъ возвращались съ вечеринки. Отъ нихъ отъ обоихъ
- Видитъ Богъ, - писала она дальше - всѣмъ сердцемъ своимъ я только и желала, чтобы Вы не только не тяготились моей любовью и заботливостью, но даже не замѣчали бы ихъ, когда Вамъ не хотѣлось замѣчать - и какъ всегда я пугливо и втайнѣ тревожилась о Васъ! Развѣ я не знала, что вы широкій, свобод
ный и смѣлый человѣкъ? Развѣ я не знала, что Вамъ нужны и веселіе, и пиршества, и странствованія, и охоты, и приклю
ченія? Развѣ это не было счастьемъ для меня быть одной и ждать Васъ, и тосковать, и больно волноваться, и знать, что Вы сейчасъ уже не помните обо мнѣ, что сердце Ваше все безъ остатка и безпечно, какъ у дитяти, занято тѣмъ, что передъ Вашими глазами, но что пройдетъ время и Вы снова вспомните и вернетесь ко мнѣ? И развѣ я не знала, что, кромѣ меня, Вы интересовались и Вамъ нужны были и другія женщины? Ихъ
было немного, но онѣ были. А можетъ быть, и много, а можетъ быть, и очень, очень много. Что знаю я? Это такъ. Я ничего не знаю, ничего, и это больно, т.-е. больно, конечно, что я не знаю, а не то, сколько ихъ - Вы это понимаете. Но я не то... Что я хотѣла? Да, я хотѣла только сказать, что Вамъ надо было дѣ
лать такъ, какъ Вамъ было надо, и развѣ я не прощала Васъ и развѣ не улыбалась и не радовалась Вамъ, принимая Васъ отъ другой? и, Боже мой, чего бы я не могла простить Вамъ. И какъ я мучилась тѣмъ, что Вы мучились послѣ сожалѣніемъ и раская
ніемъ, какъ хотѣлось мнѣ всегда утѣшить Васъ и говорить Вамъ, чтобы Вы не мучились ничѣмъ, не раскаивались бы и не стыдились, и какъ было трудно не смѣть этого сказать, ибо Вы скрывали все отъ меня!
Вѣрочка опять утерла глаза и написала еще очень скоро:
- Но Богъ не захотѣлъ дать мнѣ вашего имени и Вы ушли - ушли, какъ и всѣ. Господи мой, Господи! Да что же это, что?
Дальше Вѣрочка уже не могла писать отъ слезъ. Забывши про написанный листокъ, который остался на окнѣ, она легла на кровать и долго лежала лицомъ въ подушку.
Внизу подъ окномъ захлопали въ ладоши и закричали: - На кругъ! на кругъ! Вѣрочка, на кругъ!
Вѣрочка, перемогая себя, вытерла глаза, припудрила красныя вѣки и вышла въ садъ. Луна закрылась большимъ облакомъ и вечеръ былъ очень тихъ, теменъ и нѣженъ. Верхи осинъ трепе
тали чуть слышно, гдѣ-то били часы и съ полей тянуло рожью, влажной травой, листьями, сосновымъ духомъ и запахомъ бур
наго цвѣтенія. Густымъ трубнымъ звукомъ прокричали въ черной вышинѣ журавли, очевидно, перелетая на ночлегъ въ низину.
Всѣ пошли на кругъ и гуляли въ толпѣ. Вѣрочка разговаривала и даже смѣялась и никто не могъ замѣтить, что было въ это время у нея на душѣ. А ей у каждаго, на кого она ни смотрѣла, такъ видны, такъ понятны были всѣ тайныя желанія, и такой скорбный смыслъ былъ во всѣхъ нихъ. Вотъ высокая, прелестно-юная дѣвушка идетъ подъ руку съ низенькимъ, пух
лымъ офицеромъ. У офицера нафабренные, какъ лыко, усы и жирныя, очень плотно обтянутыя ляжки. Онъ говоритъ какія-то плоскости, а дѣвушка смѣется отъ всего сердца.каждому его слову и радуется ему вся, и любуется. И Вѣрочка такъ ясно видитъ въ ней, что она любитъ первый разъ и еще очень - очень недавно. Она совсѣмъ не знаетъ кто это, и глаза ея съ восхищеніемъ и удивленіемъ спрашиваютъ у его глазъ:
- Но кто же ты, такой удивительный и непохожій на другихъ? Кто ты, который такъ мнѣ дорогъ?
И у Вѣрочки такою болѣзненною жалостью къ ней сжимается грудь.
- Не надо, не надо! Ахъ ты, бѣдная, бѣдная! - думаетъ она.
Вотъ другая молоденькая дѣвушка, гимназистка, сидитъ одна въ аллеѣ среди мягкой темноты и томнаго дурмана цвѣтовъ. Она наклонила немного на бокъ русую головку и тихо улыбается, и Вѣрочка видитъ, какъ сердце бьется въ ней и все говоритъ,
говоритъ ей что-то невнятно и стыдясь, но очень настойчиво, а она улыбаясь, вслушивается въ смутныя слова его и жадно, и пугливо.
- Что, что? - спрашиваетъ она у сердца, силясь вникнуть въ сладкія и безпокойныя слова его.
- Не надо, не надо! - думаетъ Вѣрочка, очень жалѣя ее. - Ахъ, ты, бѣдная, бѣдная! Ты не знаешь еще!
Послѣ круга къ кому-то на вечеринку, но Вѣрочка уже не имѣла итти съ ними. Она простилась и вышла одна въ поле.
Облако сошло съ луны, и стало опять очень свѣтло и на землѣ, и на небѣ. Вѣрочка шла по тропинкѣ во ржи. Рожь была ей по плечо и передъ самыми глазами ярко серебрилась во всѣ
концы, словно рыбья чешуя, и тайной пропадала сразу вдали. По тропинкѣ лежали недвижимо тонкія, сѣтчатыя тѣни отъ чегото таинственнаго, о чемъ нельзя было догадаться, и съ боковъ выползали лягушата, блестя на мѣсяцѣ стеклянными глазами. Все было странное, свое особенное, ночное, что жило и не знало, что есть человѣческая мука, тоска и одиночество, и ему все равно, живы ли люди на свѣтѣ или давно вымерли всѣ.
По тропинкѣ Вѣрочка спустилась къ рѣкѣ и сѣла у самой воды. Безъ думъ, все съ той же прежней болью въ душѣ она долго сидѣла на сыромъ берегу и смотрѣла безучастно, какъ длиннымъ бѣлымъ столбомъ отражается въ темной водѣ мѣсяцъ, какъ загадочно блестятъ края широкихъ водяныхъ листьевъ, какъ туманъ бродитъ по тому берегу, прикидываясь то привидѣніемъ, то чьей-то длинной рукой, то однимъ носомъ безъ лица, и какъ на той сторонѣ стоитъ нагнувшись и смотритъ въ воду кто-то высокій и черный, цапля ли, человѣкъ ли, дерево ли - не разберешь.
Разъ Вѣрочка взглянула вверхъ, въ высокое небо и представила себѣ, что тамъ - за звѣздами и мѣсяцемъ. Ей представились безконечныя пространства, полныя одного вѣчнаго мрака, въ которомъ тонутъ всѣ солнца вселенной, одного вѣчнаго холода и тишины, тишины, въ которую никогда не долетаетъ ни одинъ го
лосъ, ни одинъ житейскій звукъ. И ни одной живой души нѣтъ въ этой ужасной пустынѣ, никто не услышитъ ее, Вѣрочку, искав
шую счастья, а нашедшую одну душевную скорбь и умираніе. Такое ничтожество была она со всей своей жаждой радости и своей скорбью.
- Не надо, не надо - подумала она, прижимая къ груди руки - ничего не надо.
Вѣтеръ глухо зашумѣлъ вершинами деревьевъ, травой и водой. Съ лѣвой стороны надвигалась большая туча, гдѣ-то вдали со
всѣмъ низко надъ полемъ, блеснула свѣтло, весело и страшно молнія и отразилась въ дальнемъ неосвѣщенномъ концѣ рѣки, какъ въ черномъ зеркалѣ. Толстые края тучи, свѣтло озаренные луной, медленно и тяжело, но неутомимо, выстраивали башни, снѣжныя горы, колокольни, холмы, разрушали все это и вновь строили ихъ безцѣльно. На той сторонѣ еще разъ загудѣлъ де
ревьями вѣтеръ, перелетѣлъ черезъ рѣку, буйно заколыхалъ всею рожью, добѣжалъ до Вѣрочкинаго дома, схватилъ здѣсь съ открытаго окна листки, понесъ ихъ по землѣ, трепля и подкидывая на кругъ и здѣсь бросилъ ихъ на песчаной дорожкѣ.
- Вечеромъ вода бываетъ очень теплая - подумала Вѣрочка и сняла башмаки.
Она попробовала ногой воду, вода была очень теплая, и Вѣрочка, снявъ кофточку и платье, въ одной сорочкѣ вошла въ воду. Она еще не знала, что она дѣлаетъ и зачѣмъ, и очень торопилась, чтобы не дать себѣ времени остановиться и опо
мниться. Она бросилась въ воду и стройными, голыми руками стала разсѣкать ее и водоросли и поплыла вдоль рѣки. Она плыла такъ до тѣхъ поръ, пока не выбилась изъ силъ. Тогда она сложила руки на груди и сказала горячо, отъ всего сердца:
- Прости мнѣ, Господи!
Вода какъ то сразу ворвалась ей въ ротъ и легкія; торжествующая тьма, торопясь и ликуя, бросилась въ голову, и началось удушье и мученія. И вдругъ далекій, очень тонкій, яркій и ра
дужный лучъ прорѣзалъ тьму воды и тѣла, въ лучѣ этомъ горячее и ясное поднебесье вдругъ раскинулось надъ землею и громко за
кричали въ поднебесьи журавли. Послышалась мелодія того самаго романса, который пѣли вечеромъ подъ Вѣрочкинымъ окномъ два голоса, мужской и женскій, но мелодію эту словно бы слышала Вѣрочка не вчера, а когда то давно-давно, и тутъ же прошелъ еще какой то господинъ съ трубкой, котораго Вѣрочка видѣла гдѣ то уже на самомъ дѣлѣ очень давно. И вслѣдъ за этимъ Вѣрочка увидѣла вдругъ, что сама она совсѣмъ не Вѣрочка Свѣт
ланова и никогда не была ею, и все время очень ошибалась,
думая такъ, а что она просто какая то маленькая дѣвочка съ голубыми глазами и бѣлыми волосиками. Эта дѣвочка нарвала теперь полевыхъ цвѣтовъ, и букетъ такъ великъ, что она насилу обнимаетъ его ручонками и тащитъ, пыхтя и отдуваясь.
- Мама! - пищитъ тоненькимъ голоскомъ эта маленькая дѣвочка - Мама! Меня цвѣты задавили!
- Какъ же? А то? - очень удивилась настоящая Вѣрочка Свѣтланова и увидѣла, что ничего того не было, а вмѣсто того, что было, на самомъ дѣлѣ было что то совсѣмъ иное, да и то какъ бы только во снѣ, а отдаленность этого сна даже трудно было и представить себѣ.
На зарѣ новаго утра около Вѣрочкинаго дома сталъ продолжаться все тотъ же скучный и ненужный сонъ. На зарѣ теноръ и мандолинистъ возвращались съ вечеринки. Отъ нихъ отъ обоихъ