А тамъ приподнявъ занавѣски, Двѣ пары голубенькихъ глазъ
Глядятъ. И драгуны ужъ знаютъ, Что будетъ не мало проказъ ...
Слыхали здѣсь и новую пѣсню артиллеристовъ. Но ее знали только первый куплетъ:
„Артиллеристъ, конечно, конный, Карьеромъ жизнь его кипитъ
И на картечь, иль выстрѣлъ полный Съ улыбкой на смерть онъ глядитъ .
Затѣмъ слѣдовалъ живой, радостный, припѣвъ:
„Живѣй, ребята, на картечь, Поводья подтяни,
Кому придется въ полѣ лечь, Того Богъ помяни .
Рокотали колеса длиннаго - въ сорокъ вагоновъ поѣзда - люди ѣхали за новой работой, такой же утомительной и серьезной, какъ предыдущая, а пока что, въ перерывѣ, смѣялись, весело разговаривали, пѣли.
* * *
Я видѣлъ женщину-солдата. Жена одного изъ запасныхъ пробралась вмѣстѣ со своимъ мужемъ, упросила начальство и ее оставили при полку въ качествѣ санитара.
- Что ей дѣлать у насъ? - кипятился докторъ второго баталіона. - Еще бабы здѣсь не доставало.
Потомъ оказалось, что „баба была чуть ли не съ высшимъ образованіемъ, женщина очень интеллигентная. Нашлась ей и работа: кормить раненыхъ, послѣ перевязки поить чаемъ. Ее на
рядили въ солдатскую форму. Жила она съ санитарами. Жилось ей, кажется, не особенно удобно. Но она переносила все это, не ропща.. Солдаты иной разъ подшучивали и надъ ней, и надъ
ея мужемъ, но скоро все это прекратилось и вотъ по какому поводу.
Женщинѣ-санитару старшій врачъ разрѣшилъ ея вещевую сумку везти въ лазаретной линейкѣ.
Какъ-то ночью полкъ неожиданно выступилъ въ походъ. Ѣздовые въ этотъ день раздобыли сѣна и всѣ повозки были туго набиты сухимъ сѣномъ.
Женщина-санитаръ подошла къ своей линейкѣ, видитъ, что тамъ сѣно и некуда дѣвать сумки. Тогда она стала выбрасывать сѣно.
Ѣздовой вскипѣлъ.
- Эй, кто тамъ, что за ... сѣно сбрасываетъ. Затѣмъ слѣдовала такая приправа изъ „соли ругательствъ, что даже остальные ѣздовые опѣшили.
Секунда тишины и женщина бросаетъ въ темноту: - Да ты не ..., тебя здѣсь никто не боится.
Ѣздовой смолкъ, позволилъ выбросить, сколько нужно было, сѣна, и инцидентъ былъ исчерпанъ.
Но это все слыхали санитары и съ тѣхъ поръ и къ женщинѣ и къ ея мужу ихъ отношеніе измѣнилось.
- Ты ее не замай, она бой-баба. Кириченко такъ отчитала, что тотъ до сихъ поръ помнитъ...
Мелкія услуги, всевозможные дѣльные совѣты такъ и сыпались на эту парочку. Это были мелочи, но онѣ значительно облегчали имъ обоимъ трудную походную жизнь.
Георгій Фурманъ.
Ничто и никогда не забывается и всякія разглагольствованія о забвеніи, о томъ, что можно бѣжать отъ самого себя, все это глубоко-суетная неправда.
- Ахъ, такъ, значитъ, вы бѣжали отъ самого себя? Разска
жите мнѣ это.
А онъ, любуясь ею, повторялъ мысленно:
- Ты, вся созданная изъ слезъ и солнца, изъ росы печальныхъ ирисовъ, ты блѣдная, гибкая, стройная госпожа моя. Она сердилась.
- Почему вы ничего не отвѣчаете?
- Присядьте, пожалуйста, въ этомъ уютномъ и тихомъ уголкѣ мы будемъ одни - вы на козеткѣ, а я далеко-далеко въ креслѣ - хорошо?
- Что это значитъ бѣжать отъ самого себя?
- Это значить быть глубоко обиженнымъ; видѣть похороны своихъ хорошихъ, добрыхъ желаній и самому присутствовать на этихъ похоронахъ. Это значитъ оглянуться вокругъ себя, и ощущать такую пустоту, такое одиночество, какъ будто бы тебя живого замуровали въ обширномъ склепѣ...
- А потомъ?
- А потомъ покидаютъ родную страну и туманъ позорныхъ слезъ, тѣхъ слезъ, которыя льютъ отъ стыда за свои невольныя страданія, и уходятъ въ толпу чужихъ и чуждыхъ людей. Вотъ что значить бѣжать отъ самого себя.
- А тамъ, среди чужихъ, развѣ есть забвеніе? Пауза.
- Развѣ можно забыть? Мнѣ кажется, что если бы я видѣла чужіе края, такіе далекіе и такъ далеко была... то я бы забыла. - Нѣтъ, маркиза.
Легкій, легкій румянецъ и жестъ нетерпѣнія. - Почему вы называете меня маркизой?
- Потому, что вы, панна Іола, портретъ печальной, золото волосой маркизы съ томными и гордыми очами.
- Я васъ очень прошу называть меня ни Іола, ни маркиза, это такъ просто и легко сказать: пани.
- Да, я забылъ, простите меня, пожалуйста. Я забылъ, что есть такія пропасти, которыхъ не можетъ покрыть хотя бы лег
кимъ туманомъ даже самый искренній и дружескій разговоръ... ничто, ничто ихъ не можетъ укрыть.
Она взглянула - глаза гордо вспыхнули голубоватымъ огнемъ и погасли.
- Вернемся къ нашему разговору...
- Итакъ, вы не убѣжали отъ самого себя?
- А было это такъ. Я взбирался на крутыя альпійскія вершины; меня уносило на своихъ волнахъ бурное море; привѣт
ствовали меня тріумфальныя арки Парижа; я стоялъ въ восторгѣ передъ Венерой Милосской и тихо палъ лицомъ ницъ передъ Лаурой Діанти божественнаго Тиціана... Гордыя развалины Мад
рида пѣли мнѣ свою элегію вѣковъ, о мою бѣдную и бездомную грудь разбились вихри Сахары и... послѣ долгихъ лѣтъ блужданій, я думалъ, что наконецъ я убѣжалъ отъ самого себя.
И вотъ однажды, странная, безумная мысль овладѣла мною, она разъѣдала меня, какъ кислота. А если бы вернуться домой?
- И вы вернулись?
- Да, но какъ это было удивительно. Я добрался до Вѣны, сѣлъ въ ближайшій поѣздъ, отходившій въ Краковъ. Это было
поздно вечеромъ, я заснулъ въ вагонѣ, какъ камень, не слушая гудѣвшей вокругъ меня нѣмецкой рѣчи. Когда я впервые открылъ
глаза, то поѣздъ остановился на какой-то станціи. Слушаю и не вѣрю собственнымъ ушамъ. Кричатъ по-польски: „кофе . „Свѣжая вода . „Во -о-да , неистовымъ голосомъ вопитъ чей-то мальчишескій голосъ.
Я бросился къ окну, хотѣлъ кричать, что, не знаю самъ, но не могъ. Какая-то жгучая волна приливала къ моей груди и... вы пожалуй будете смѣяться надо мною? я заплакалъ.
Она посмотрѣла. Склонила на грудь свою золотистую головку и гордые голубые глаза тщательно закрыла рѣсницами.
Молчаніе, потомъ холодный безцвѣтный вопросъ.
- Итакъ, вы, вернулись на родину, успокоенный? Значитъ бѣгство отъ самого себя было успѣшно?
- Нѣтъ, мар... простите, нѣтъ, пани. Въ ту минуту, когда я услышалъ звукъ родной рѣчи, мое глупое сердце говорило мнѣ: „Видишь, вотъ новая родина, а гдѣ новое счастье?
- А развѣ оно было когда-нибудь? - Счастье мое? Было, пани... - Какое?
- Пурпурное, какъ цвѣтущій макъ, пламенное, какъ іюльская жара. О, вы совершенно иная...
Снова легкій румянецъ вспыхнулъ на бѣломъ, какъ лилія, лицѣ, глаза полуоткрылись и онъ услыхалъ гордыя и горькія слова:
- О, да. Я кое-что совершенно иное, а то ваше счастье, это
совсѣмъ другая вещь. Она встала.
- Вы еще долго пробудете въ Варшавѣ?
- Нѣтъ, пани, я скоро уѣду, немного посмотрю на карнавалъ, который собственно еще не начинался.
- Первый большой балъ въ субботу. - Вы будете? - Буду.
- Я прошу у васъ первую кадриль.
Долгое колебаніе. Безсознательно она окинула его взглядомъ
съ головы до ногъ, потомъ страшно смутилась.
Глядятъ. И драгуны ужъ знаютъ, Что будетъ не мало проказъ ...
Слыхали здѣсь и новую пѣсню артиллеристовъ. Но ее знали только первый куплетъ:
„Артиллеристъ, конечно, конный, Карьеромъ жизнь его кипитъ
И на картечь, иль выстрѣлъ полный Съ улыбкой на смерть онъ глядитъ .
Затѣмъ слѣдовалъ живой, радостный, припѣвъ:
„Живѣй, ребята, на картечь, Поводья подтяни,
Кому придется въ полѣ лечь, Того Богъ помяни .
Рокотали колеса длиннаго - въ сорокъ вагоновъ поѣзда - люди ѣхали за новой работой, такой же утомительной и серьезной, какъ предыдущая, а пока что, въ перерывѣ, смѣялись, весело разговаривали, пѣли.
* * *
Я видѣлъ женщину-солдата. Жена одного изъ запасныхъ пробралась вмѣстѣ со своимъ мужемъ, упросила начальство и ее оставили при полку въ качествѣ санитара.
- Что ей дѣлать у насъ? - кипятился докторъ второго баталіона. - Еще бабы здѣсь не доставало.
Потомъ оказалось, что „баба была чуть ли не съ высшимъ образованіемъ, женщина очень интеллигентная. Нашлась ей и работа: кормить раненыхъ, послѣ перевязки поить чаемъ. Ее на
рядили въ солдатскую форму. Жила она съ санитарами. Жилось ей, кажется, не особенно удобно. Но она переносила все это, не ропща.. Солдаты иной разъ подшучивали и надъ ней, и надъ
ея мужемъ, но скоро все это прекратилось и вотъ по какому поводу.
Женщинѣ-санитару старшій врачъ разрѣшилъ ея вещевую сумку везти въ лазаретной линейкѣ.
Какъ-то ночью полкъ неожиданно выступилъ въ походъ. Ѣздовые въ этотъ день раздобыли сѣна и всѣ повозки были туго набиты сухимъ сѣномъ.
Женщина-санитаръ подошла къ своей линейкѣ, видитъ, что тамъ сѣно и некуда дѣвать сумки. Тогда она стала выбрасывать сѣно.
Ѣздовой вскипѣлъ.
- Эй, кто тамъ, что за ... сѣно сбрасываетъ. Затѣмъ слѣдовала такая приправа изъ „соли ругательствъ, что даже остальные ѣздовые опѣшили.
Секунда тишины и женщина бросаетъ въ темноту: - Да ты не ..., тебя здѣсь никто не боится.
Ѣздовой смолкъ, позволилъ выбросить, сколько нужно было, сѣна, и инцидентъ былъ исчерпанъ.
Но это все слыхали санитары и съ тѣхъ поръ и къ женщинѣ и къ ея мужу ихъ отношеніе измѣнилось.
- Ты ее не замай, она бой-баба. Кириченко такъ отчитала, что тотъ до сихъ поръ помнитъ...
Мелкія услуги, всевозможные дѣльные совѣты такъ и сыпались на эту парочку. Это были мелочи, но онѣ значительно облегчали имъ обоимъ трудную походную жизнь.
Георгій Фурманъ.
Маркиза.
Мечиславъ Срочевскій.
Ничто и никогда не забывается и всякія разглагольствованія о забвеніи, о томъ, что можно бѣжать отъ самого себя, все это глубоко-суетная неправда.
- Ахъ, такъ, значитъ, вы бѣжали отъ самого себя? Разска
жите мнѣ это.
А онъ, любуясь ею, повторялъ мысленно:
- Ты, вся созданная изъ слезъ и солнца, изъ росы печальныхъ ирисовъ, ты блѣдная, гибкая, стройная госпожа моя. Она сердилась.
- Почему вы ничего не отвѣчаете?
- Присядьте, пожалуйста, въ этомъ уютномъ и тихомъ уголкѣ мы будемъ одни - вы на козеткѣ, а я далеко-далеко въ креслѣ - хорошо?
- Что это значитъ бѣжать отъ самого себя?
- Это значить быть глубоко обиженнымъ; видѣть похороны своихъ хорошихъ, добрыхъ желаній и самому присутствовать на этихъ похоронахъ. Это значитъ оглянуться вокругъ себя, и ощущать такую пустоту, такое одиночество, какъ будто бы тебя живого замуровали въ обширномъ склепѣ...
- А потомъ?
- А потомъ покидаютъ родную страну и туманъ позорныхъ слезъ, тѣхъ слезъ, которыя льютъ отъ стыда за свои невольныя страданія, и уходятъ въ толпу чужихъ и чуждыхъ людей. Вотъ что значить бѣжать отъ самого себя.
- А тамъ, среди чужихъ, развѣ есть забвеніе? Пауза.
- Развѣ можно забыть? Мнѣ кажется, что если бы я видѣла чужіе края, такіе далекіе и такъ далеко была... то я бы забыла. - Нѣтъ, маркиза.
Легкій, легкій румянецъ и жестъ нетерпѣнія. - Почему вы называете меня маркизой?
- Потому, что вы, панна Іола, портретъ печальной, золото волосой маркизы съ томными и гордыми очами.
- Я васъ очень прошу называть меня ни Іола, ни маркиза, это такъ просто и легко сказать: пани.
- Да, я забылъ, простите меня, пожалуйста. Я забылъ, что есть такія пропасти, которыхъ не можетъ покрыть хотя бы лег
кимъ туманомъ даже самый искренній и дружескій разговоръ... ничто, ничто ихъ не можетъ укрыть.
Она взглянула - глаза гордо вспыхнули голубоватымъ огнемъ и погасли.
- Вернемся къ нашему разговору...
- Итакъ, вы не убѣжали отъ самого себя?
- А было это такъ. Я взбирался на крутыя альпійскія вершины; меня уносило на своихъ волнахъ бурное море; привѣт
ствовали меня тріумфальныя арки Парижа; я стоялъ въ восторгѣ передъ Венерой Милосской и тихо палъ лицомъ ницъ передъ Лаурой Діанти божественнаго Тиціана... Гордыя развалины Мад
рида пѣли мнѣ свою элегію вѣковъ, о мою бѣдную и бездомную грудь разбились вихри Сахары и... послѣ долгихъ лѣтъ блужданій, я думалъ, что наконецъ я убѣжалъ отъ самого себя.
И вотъ однажды, странная, безумная мысль овладѣла мною, она разъѣдала меня, какъ кислота. А если бы вернуться домой?
- И вы вернулись?
- Да, но какъ это было удивительно. Я добрался до Вѣны, сѣлъ въ ближайшій поѣздъ, отходившій въ Краковъ. Это было
поздно вечеромъ, я заснулъ въ вагонѣ, какъ камень, не слушая гудѣвшей вокругъ меня нѣмецкой рѣчи. Когда я впервые открылъ
глаза, то поѣздъ остановился на какой-то станціи. Слушаю и не вѣрю собственнымъ ушамъ. Кричатъ по-польски: „кофе . „Свѣжая вода . „Во -о-да , неистовымъ голосомъ вопитъ чей-то мальчишескій голосъ.
Я бросился къ окну, хотѣлъ кричать, что, не знаю самъ, но не могъ. Какая-то жгучая волна приливала къ моей груди и... вы пожалуй будете смѣяться надо мною? я заплакалъ.
Она посмотрѣла. Склонила на грудь свою золотистую головку и гордые голубые глаза тщательно закрыла рѣсницами.
Молчаніе, потомъ холодный безцвѣтный вопросъ.
- Итакъ, вы, вернулись на родину, успокоенный? Значитъ бѣгство отъ самого себя было успѣшно?
- Нѣтъ, мар... простите, нѣтъ, пани. Въ ту минуту, когда я услышалъ звукъ родной рѣчи, мое глупое сердце говорило мнѣ: „Видишь, вотъ новая родина, а гдѣ новое счастье?
- А развѣ оно было когда-нибудь? - Счастье мое? Было, пани... - Какое?
- Пурпурное, какъ цвѣтущій макъ, пламенное, какъ іюльская жара. О, вы совершенно иная...
Снова легкій румянецъ вспыхнулъ на бѣломъ, какъ лилія, лицѣ, глаза полуоткрылись и онъ услыхалъ гордыя и горькія слова:
- О, да. Я кое-что совершенно иное, а то ваше счастье, это
совсѣмъ другая вещь. Она встала.
- Вы еще долго пробудете въ Варшавѣ?
- Нѣтъ, пани, я скоро уѣду, немного посмотрю на карнавалъ, который собственно еще не начинался.
- Первый большой балъ въ субботу. - Вы будете? - Буду.
- Я прошу у васъ первую кадриль.
Долгое колебаніе. Безсознательно она окинула его взглядомъ
съ головы до ногъ, потомъ страшно смутилась.