Александр ЯШИН
Говорит
ААосква

 
	Далеко не тихий океан

В берег бъет.

А берег наш широк.

Солнце, пробиваясь сквозь туман,
К первым к нам приходит ва порог,
	Это мы сегодня—Новый Свет,
Впереди столетий наш народ,

И на светлый ‘братский пир побед

К первым к нам приходит Новый год.
	Скатерти узорные белы.

Мы гостей умеем принимать.
Ломятся дубовые столы —
Вин и снехи нам нё занимать.
	В клубах и в квартирах до утра
Елкам разнаряженным гореть.
Скоро полночь.

Близится пора —

Загремит на Спасской башне медь.
	Поднимаемся к плечу плечо,
«С Новым годом! = первые слова.
Расстоянья ночи нипочем —
Всюду слышно:
«Говорит Москва»,
		«С Новым годом!» —

Это Новый год

Первые свси слова сказал.

Это время нас зовет вперед,
За победы подняло бокал.
	Это песней, полной торжества,
Голос наш за рубежи летит.
«С Новым годом!»—говорит М
Это Новый век

говорит.
		Валентин КАТАЕВ   Е () R
	„.Тогда я выскочил из ниши и быстро по-
зернул за угол. Они меня не заметили
хотя прошли в двух шагах. Я даже почув-
ствовал их запах, очень типичный запах
румынской казармы и какого-то жира —
вероятно, ворвани, — которым они обычно
смазывают свои сапоги зимой. Кажется
они считали, что ворвань предохраняет от
холода или что-то в этом роде. Я ненави-
дел этот запах, который меня преследовал.
всюду. Меня от него тошнило. Было гра-
дусов пятнадцать ниже нуля при сильном
норд-осте. Но я не чувствовал холода.
Меня прошиб горячий пот. Сердце колоти-
Noch.

По роду своей службы и по своей
человеческой природе я не трус. Но меня
ужасала мысль опять попасть к ним в :ру-
«и — после того как я так здорово. от них
ушел. Это было бы просто глупо. У меня
была надежная явка. Опа находилась в
противоположном конце города; Там я мог
отсидеться. Мне нужно было’ пересечь го-
род. Я решил итти напролом, через центр.
Инстинкт и опыт подсказывали мне, что
это самое безопасное. Риск. правда, был
громадный. Но вы сами понимаете, что в
нашем ‘деле без риска не ‘обойдешься.
Нужно только иметь крепкие нервы. Нер-
вы у меня были крепкие. Расчет состоял
в ТОМ, ЧТО человек, который совершенно
открыто идет ночью по городу, об’явленно-
му на осадном положении, меньше всего
может возбудить подозрение. Раз’ человек
идет так открыто и так спокойно, значит
он «имеет право». Я знал по опыту, что
патрули редко останавливают такого чело-
века.  

Я шел четким военным шагом. Эхо
шагов громко отражалось, как бы отскаки-
вало от черных фасадов, почти сливавших-
ся со звездным небом, ‘по которому со
свистом проносился ледяной. норд-ост.
Внешне я очень подходил для роли чело.
века, который «имеет право». На мне был
короткий романовский полушубок, крепко
подлоясанный широким ремнем, кубанка и
почти новые румынские офицерские сапо-
ги. Всего этого, конечно, нельзя было рас-
смотреть в темноте; HO при слабом лью-
щемся свете звезд мой силуэт должен был
внущать полное доверие ‘любому патрулю.
Мне нехватало шпор, и я возмещал
их отсутствие громкими, четкими звуками
строевого шага. Каждый шаг причинял мне
адскую боль, так как чужие сапоги были
не совсем ладно скроены и грубый шов
между голенищами и головкой до такой
степени. натер под’ем правой ноги, что я
готов был кричать. Мне казалось, что
мясо на ноге протерто до кости. Иногда
мне хотелось плюнуть на все, сесть на
тротуар и снять сапог. О, какое бы это
было блаженство! Мне приходилось. соби-
рать всю свою волю, чтобы заставить себя
итти дальше, И я шел, шел, Я даже не
мог позволить. себе роскошь итти медлен-
но, ступая не на всю подошву больной но-
ги, а лишь на носок. Тогда бы у меня бы-
ла жалкая, хромающая походка, ия бы
уже не был человеком, химеющим право».

Кроме того, когда я выпрыгнул из грузо-
вика, перескочил через’ кладбищенскую
ограду и потом бежал, виляя между кре-
стов и памятников, по мне открыли
пальбу, и одна пуля зацепила левую руку
немного пониже: плеча. Тогда я’ не обратил
на это внимания и почти не почувствовал
боли. Я тогда почувствовал лишь неболь-
шой удар и ожог. Но теперь плечо начи-
Hato сильно болеть. Оно опухло, горело,
сочилось. Весь рукав сорочки был мокрым.
И мне уже трудно было размахивать ру-
кой на ходу. Я заложил ее за пояс. Kpo-
ме того, я несколько дней не`ел, не умы-
вался, не брился, не ‘раздевался. Это все
создавало во мне тягостное: ощущение фи-
зической нечистоплотности и подавленно-
сти, с которым я боролся, собирая все свои
душевные силы. :

Вероятно, у меня начинался жар,
так как в голове мутно‘ шумело
и я чувствовал повыше ключицы бы-
строе стрекотание пульса. ‘Наступил мо-
мент, когда мне’ стало Tak плохо, что я
готов был забраться в развалины первого
попавшегося дома, лечь среди скрученных
железных балок и кусков известняка и
уткнуться лицом в битое стекло, так неж-
но и так соблазнительно мерцавшее при
голубом свете звезд. Но в тот же миг я
заставил себя еще тверже ударить по-
	дошвой в тротуар и в такт шагов громко
на всю улицу засвистел мотив из оперетты
«Граф Люксембург», совершенно не отве-
чавший моим вкусам, но в высшей степе-
ни свойственный тому человеку, «имеюще-
му право», в которого я превратился в эту
ледяную, смертельно опасную полночь.
Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне

кажется совершенно невероятным, каким.

образом мие удалось пройти почти через
весь город и ни ‘разу не быть остановлен-

ным ни одним патрулем. А этих патрулей’
на моем пути попалось по крайней мере.

три, и ни один не остановил меня. Я про-
щел мимо них, стуча сапогами. и свистя
из «Графа Люксембурга», так легко и про-
сто, как будто бы на мне была шапка-не-
видимка,

Одна ‘мысль, одно чувство  владе-
ло мною: сознание ответственности пе-
ред Родиной, которая доверила мне жизнь
нескольких десятков CBOHX лучших,
храбрейших сынов. — Членов моей подполь-
ной организации, — связь с Москвой, адре-
са, явки, одним словом, все то, что помо-
тало победе, в особенности сейчас, в дни
решительного перелома Ha всех фронтах,
Минутами я даже переставал. чувствовать
тяжесть. своего измученного тела, переста-
вал чувствовать боль, и Меня как бы несло
на крыльях сквозь развалины этого страш-
ного мертвого города, иногда встававшие
на моем пути, как беспорядочное скопле-
ние черных декораций, осыпанных воспа-
ленными звездами; :

Я помню громадный сквер в центре горо-
да. Тонкие деревья, согнутые в AYTy,
дрожали от норд-оста. Помню широкую
авфальтовую дорожку, проложенную по
диагонали через этот сквер, помню высокий
черный памятник Воронцову в илаще, седом
от инея, Узкая фигура Воронцова, как бы
слабо начертанная мелом на фоне звездного
неба, проплыла мимо меня в воздухе, как
прозрачный призрак. Я прошел по диагонали
через весь сквер и снова стал переходить из
улицы в улицу. В тех местах, где были раз-
рушенные дома, становилось немного свет-
лее. Светлее было и на перекрестках. Там
было больше звезд,
	когда ‘увидел перед собой на УГЛУ
две ’ человеческие фигуры. Onn kak
раз в ту минуту  закуривали. Маленький
огонек зажигалки среди кромешной тьмы
показался мне большим, как костер. При
его свете я хорошо’ рассмотрел этих двух.
Я сразу понял, кго это такие. ЭТО. несом-

ОЛ Е одни
	я РА у ВОРА РР и ата 1
ненно, были лва агента, совершающие свой
тайный почной обход. Они всегда ходят
попарно. На перекрестке они разделяются:
Олин идет по олной улице, другой по дру“
той. Таким образом они обходят квартал
й снова встречаются на перекрестке. Че-
Nobex, попавшийся на их пути, никуда не
может уйти от них, если бы даже он и
	повернул назад, Они обменялись несколь-
кими словами и разошлись. Один свернул
за угол, а другой пошел прямо на меня.
Я уже слышал стук его сапог и запах
ворвани. Его силуэт по очереди закрывал
	выбеленные стволы акаций. Несомненно,
он тоже видел меня. Встреча была неиз-
бежна. Переходить на другую сторону
	улицы не стоило. Он все равно остановил
бы, меня. А у меня не было никакого ору-
жия. Ах, если бы у меня был хотя бы
простой перочинный нож. Сейчас он подой-
дет ко мне вплотную, осветит фонариком
и потребует ночной пропуск. Тогда я сде-
лал единственное, что мог сделать. He
меняя шага и продолжая свистеть из «Гра:
фа Люксембурга», я круто повернул и по-
дошел к первым попавшимся воротам.

Я попытался открыть их, но они были за-
перты. Тогда я взялся за толстую прово-
локу звонка и несколько раз дернул за
нее. Проволока зашуршала, завизжала, рас:
качивая где-то в глубине двора колоколь-
чик, и через несколько мгновений коло-
кольчик раскачался и зазвенел. Я никогда
не забуду резкий, неровный звук этого
медного  валдайского колокольчика. В
мертвой тишине мертвого города он пока:
зался мне громким, как набат. Я еще раз
нетерпеливо дернул за проволоку, и в эту
минуту меня осветили` фонариком. _

— Документы, — негромко сказал про-
стуженный голос по-русски, но © омерзи-
тельным румынским акцентом.
	Я не видел человека Я видел только
	свет фонарика, бившего мне в лицо,
я чувствовал запах ворвани. Теперь
у меня оставался только олин вы-
	ход. Я собрал все свои силы, развернулся
	и наугал ударил в темноту кулаком. К
счастью, я не промахнулея. Я был так
раз`ярен, что не почувствовал ни малей-
	шеи боли, хотя мой кулак. изо всех сил
ударился в его костлявую скулу. Я в тем-
ноте схватил его’ за плечи, нашел его гор-
ло и, преодолевая боль раненой левой ру-
ки, обеими руками задушил его. Коло-
кольчик в глубине двора еше не перестал
качаться и побрякивал. Я взял труп сзади
потмышки и поволок к лестнице, которая
вела с улицы в подвал, и столкнул его
вниз. Надо было торопиться. Я опять He-
	терпеливо позвонил. На этот раз в глубине.
	двора послышались тяжелые шаркающие
таги. Я почувствовал что-то под. ногами.
Это была, повидимому, «его» шапка. Я
поднял шапку и швырнул вслед’ за ним в
подвал. Это была такая же кубанка, как
и у меня. От нее тоже пахло —ворванью.
Меня чуть не стошчило. В эту минуту во-
рота открылись. С тем же, не покидавшим
меня ни на один миг чувством человека,
для которого нет и не может быть ника-
ких поепятствий, я, громко свистя из «Гра-
фа Люксембурга», прошел мимо дворника
BO двор. Впрочем, я не зчаю, был ли это
дворник или дворничиха. Я, не останавли-
ваясь, как призрак, прошел мимо какой-то
маленькой, согбенной, что-то  старчески
бормочущей фигуры, закутанной в тулуп и
позванивавитей связкой больших ключей.
услышал за собой тягостный кашель и та-
кой горестный, такой глубокий, скрипучий
вздох, что у меня сердце перевернулось от
жалости к этому не известному мне человеку,
которого я даже не успел рассмотреть. Но
мне почудилось, что все горе растерзанного
и лишенного души города выразилось в этом
тягостном, скрипучем кашле и вздохе.
	‚Совершенно не сбдумывая своих постунп-
ков, я прошел строевым шагом через весь
двор; обогнув обледеневший фонтан с камен-
ной пирамидой посредине и с чугунной цан-
лей на этой ноздреватой пирамиде. Корпус
	четырехэтажного ‘дома находился в глубине
	двора. При слабом, льющемся свете звезд,
во своими слепыми, черными окнами, он
	показался мне мертвым, угрожающе страш-
ным и вместе с тем почему-то до ужаса
знакомым, хотя я мог бы поклясться, что
никогда злесь не был.
	Единственная наружная дверь вела в дом.
Она была открыта. Она резко чернела. Я
поднялся по трем обледеневшим ступеням
и вошел в лестничную клетку. Входя, я
слышал, как дворник, гремя ключами, . за-
пирал ворота. ‘ ,

В лестничной клетке было совершенно
темно. Я протянул руку в сторону и нашу-
пал косяк какой-то двери. Я провел рукой
по рваной клеенке и натолкнулся. на поч-
товый Ящик. Не отдавая себе отчета в
том, что делаю, я постучал кулаком в
дверь. Я постучал не робко, но и не тре-
бовательно. Я постучал так, как стучат
знакомые. `И тотчас дверь открылась.
Можно было подумать, что меня ждут.

— Прошу вас, — сказал, женский голос
из темноты.  — Извините, у нас темно,
опять нет тока. Пойдемте. Не ударьтесь.

Она закрыла дверь на ключ и на цепоч-
ку. взяла меня за рукав и повела по тем-
ному коридору, сильно пахнущему дезин-
фекцией. В глубине слабо светилась полу-
открытая дверь.
	— Я была уверена, что вы уже не при
дете. Я не знала, что у вас есть ночной
пропуск. И все-таки вас ждала, ждала, —
шопотом говорила женщина. — Она толь-
ко что заснула. Она весь день странно ме-
талась. Я думала, что сойду с Ума.
клала ей на голову лед. Я правильно по-
ступила?

Мы вошли в маленькую, страшно холод-
ную комнату, показавшуюся мне черной от
копоти. На обеденном столе без скатерти,
в блюдечке с маслом горел фитиль, скру-
	чевный из ваты. Маленький язычок пламе-
	 

ma, шатая на стенах громадные тени
стульев и решетки кровати. Стены смугло
искрились, как бы посыпанные бертолето-
вой солью. Я понял, что стены заиндеве-
AH. :

Женщина взяла блюдечко с огоньком. и
подняла его над кроватью. Тени на стенах
переместились, и стены заискрились еще
волшебней. Женщина была в валенках, в
пальто, в платке. Ее лица почти не было
видно, Торчал только заострившийся нос.
Но судя по голосу, это была молодая жен-
щина. ;

На кровати, укрытая горой шуб, ле-
жала на спине девочка лет тринадцати
с очень нежным, очень прозрачным и вме-
сте с тем воспаленным лицом, с потрескав-
шимися губами, ’казавшимися совсем чер-
ными, с остановившимися, ничего не видя-
щими светлыми глазами за решетка“
ми слишиихся ресниц. На ее лбу лежал
свисший на сторону пузырь со льдом. Она
стонала и быстро разговаривала в бреду,
двигая мучительно сжатыми бровями и ди-
ко озираясь по сторонам. Женщина попра-
вила на голове девочки пузырь со льдом
и обратила ко мне глаза, полные слез. ,
	— Вы видите? — сказала она шопотом
и вдруг впервые увидела меня.

Ее глаза расширились. Она вскрикнула.
Бе рука с блюдечком задрожала. Е

—_ Кто вы такой! — закричала она в
ужасе. .— Что вам здесь надо?

И в тот же миг я увидел в углу ком-
наты свое отражение в узком  туалетном
зеркале, туманном от холола. Страшный,
небритый, © красными   воспаленными глаза-
ми, с расцарапанным лицом, с засохшей
кровью Ma пальцах левой руки, в грязном
полушубке и с кубанкой, надвинутой на
лоб, — я сам. показался себе страшным. А
	мог сопротивляться. Потом она поставила на
пол эмалированную миску с нагретой во-
дой и заставила поставить в нее ногу.
Стоя на коленях и уронив на лицо‘ каштз-
новые волосы, она мыла мою ногу, и я
чувствовал блаженство от прикосновения
к воспаленной ноге : душистой мыльной
пены. Она принесла откуда-то пару муж-
ского белья, синий шевиотовый костюм,
от которого пахло нафталином, — старые
еше довольно хорошие штиблеты. Она за-
	ставила меня переодеться. Теперь я сидел
	на маленькой скамеечке за раскаленной печ-
кой, и меня одолевал сон. Ах, если бы вы
знали, какое это было блаженство! Она но-
ставила передо мной на стул бритвенный
прибор -и зеркальце. Она заставила меня
побриться. Я коё-как побрился, и она вы-
терла своими маленькими горячими руками
мое лино ‘одеколоном. Она припудрила мое
лицо. Это было очень хорошо, так как пуд-
ра скрыла царапины на щеках. Плавным
движением руки она велела мне отвернуть-
ся: Я отвернулся. Она стала что-то делать
за моей спиной, Я насторожился. Я осто-
рожно посмотрел в мутное зеркало туалет-
ного стола.
	Комната отразилась почти целиком. Я.
	увидел ее. Она ходила по комнате, роясь в
углах и отыскивая какие-то вещи. Ona
двигалась по комнате плавно, неторопливо,
но безостановочно, как бы кружась в непо-
нятном для меня ритме, похожем на мед-
лительное кружение крупного снега. Иног-
да в ее руках появлялось что-то цветное,
пестрое, легкое, воздушное. Она открыла
зеркальный шкаф. Вся комната двинулась
A поплыла в зеркале. Я видеп, как она за-
нгла за то движущееся зеркало и теперь
стояла за зеркалом. Она стала невидимой,
Вместо нее была качаюжтаяся комната, он-
летенная золотистой паутинкой  ночника.
Она там за зеркалом что-то делала Я
увидел ее голую руку, которая выбросила
из-за зеркала пальто, платок и валенки.
Иногда ее обе руки подымались над зер-
калом, две прекрасные нежные кисти,
смугло освещенные ночником. Это продол-
жалось очень долго, и я, не переставая,
наблюдал за ее скрытыми, невидимыми
движениями. Стукнули’ каблучки туфель.
Тогда я понял, что она переодевается. Я
успокоился и перестал следить за ней.
	Меня разбудил воздушный шорох платья,
	летавшего по комнате. Она ходила
по комнате в легком, нестром праздничном
платье, с оголенными руками, ‘с волнисты-
ми, разлетающимися каштановыми волоса-
ми. В туфельках на высоких каблуках оча
казалась более рослой, стройной. ЭЖархий,
душистый ветер веял по комнате от ее
развевающегося платья, А я опять сидел на
скамеечке за печкой и следил за тем, как
она набрасывала на стол чистую скатерть с
украинской вышивкой. Потом в ее руках
появились маленькие елочные свечки — то-
ненькие огарочки какой-то давней’ елки,
вероятно, хранившиеся на память в НИиЖ-
нем ящике гардероба. Она зажигала их и;
накапав цветного парафина, прилепляла к
подоконнику, к туалетному столу, к буфе-
ту. Скоро золотистые ряды огоньков, учет-
веренные двУмя зеркалами, мягко затепли-
лись, наполняя комнату елочным сиянием.

Она села на корточки перед буфетом и
достала с нижней полки блюдо холодной
жареной рыбы. Рыбы было совсем мало,
два или три кусочка. Но по той важности,
сияющей скромности, с которой она при-
гласила меня к столу, я понял, что это не
просто ужин, а ужин, связанный с каким-то
лалеким-далеким, чудесным праздничным
воспоминанием. Мы сели друг против друга
ий стали есть. Мне было совестно, но я ни-
чего не мог поделать со своим аппетитом.
Я не ел три дня. Стараясь не торопиться, я
жевал рыбу, показавшуюся мне лучшей ры-
бой в мире. А она совсем почти неё’ ела. Она
смотрела на меня сияющими глазами, пови-
димому, наслаждаясь тем, что впервые за
все эти черные годы сидит за одним столом
сосвоим человеком и ужинает. Потом она
поставила на стол два бокала и с грусг-
ной улыбкой наполнила их водой из гли-
няного кувшина. Она отдала мне всю еду,
которая была в ее некогда зажиточном, а
теперь обнищавшем доме, но она не могла
предложить мне вина.

Она подняла бокал и сказала:

— С Новым годом.

_Я с недоумением посмотрел на нее. Она
улыбнулась мне своей открытой, сияющей и
вместе с тем бесконечно печальной улыбкой.

С Новым годом, — повторила она. —
Вы разве не знаете, что сегодня Новый
ron? —

И я вдруг понял значение этих малень-
ких елочных свечек. наполнявших комнату
	своим ясным, живым трепетом, я понял
значение этого воздушного, пестрого,
‘праздничного платья. от которого веяло
	женским запахом духов «Красная Москва»,
я понял блеск этих прекрасных глаз, в ко-
торых как бы отражались какие-то пру-
гие — радостные, сияющие огни прошлого
и будущего... И мою душу впервые за
столько лет охватило такой нежностью,
таким теплом.
—С Новым годом! — сказал я.

Мы подняли бокалы, глядя друг другу
в глаза, выпили холодную воду, которая
при блеске свечей показалась мне золо-
тистой, как шампанское.

Девочка вдруг встрепенулась, сделала
попытку вскочить. Ее глаза расширились, и
она очень тоненьким и очень слабым го:
лоском испуганно закричала:

— Маруся! Елка загорелась! Туши, ту-
ши! Горит вата. Пожар!

Женщина подбежала к сестре и стала ее
успокаивать. Пока она возилась с пузы-
рем, меняя в нем лед, я положил руки на
стол, положил на них ‘голову и заснул.

Вероятно, я спал долго. Когда я проснул-
ся, жейщина сидела против меня, положив
острый подбородок на стиснутые, перепле-
тенные пальцы рук, и плакала, Она плака-
ла совершенно беззвучно. Слезы бежали
по ее лицу, и мне казалось, что в каждой
слезе отражается чистый, теплый огонек
	свечечки. Все лицо ее блестело текучими
	огоньками ‘и сияло, как  догорающая ел-
ка. Вдруг она подошла к окну, занавешен-
ному одеялом, и прислушалась. Я тоже
прислушался. Я услышал звук отпираемых
ворот и кашель дворника.

— Вам нужно итти, — сказала она, — уж

утро,

Она проводила меня до дверей.

—С Новым годом, — сказал я, поцело-
вал ее нежную руку и вышел.

Ворота уже были открыты. Но было еще
темно, как ночью. Аквамариновая звезда,
все это время стоявшая над’ фонтаном с
цаплей, высоко в небе, тронулась вместе
со мной и вывела меня на улицу. Ветра
уже не было: Немного  таяло, как STO
часто бывает в новогоднюю ночь на юге.
Чуть-чуть светало. И вновь великая силя,
владевшая моей душой все эти годы, под-
хватила меня и. как на крыльях, понесла
сквозь сумрачный. полуразрушенный город,
оыпанный умирающимя звездами. Но те-
перь этот город уже не казался мне ли-
шенным души.
	она стояла передо мной, дрожа всем те*
лом, и продолжала кричать, повторяя:
— Что вам здесь надо? Кто вы такой?

Я совершенно не представлял себе, ку*
да я попал и что надо теперь делать. Я
только знал, что если она не перестанет
кричать, то она разбудит весь дом, и тогда,
	wo всей вероятности, я погиб. И яв
пёрвый и, по всей вероятности, в послед-
ний раз в жизни растерялся. В самом де-
ле, что можно «было сделать? Я почув-
ствовал, как силы оставляют меня. ,

Для того, чтобы не потерять сознание,
я схватился за стол и сел на первый. по-
павшийся стул. Я снял шапку, положил
руки на стол, положил голову на`руки и,
теряя! сознание, успел только пробормо-
тать:
	— Простите. Я сейчас уйду. Только раз
ди бога не кричите, я вас очень прощу.

И я потерял ‚ сознание. Но я потерял
сознанне всего на несколько секунд. Это
был очень короткий обморок. Но когда он
прошел, голова моя была так тяжела, чтс
я все никак не мог поднять ее от стола.
Женщина уже не кричала. Я слышал не-
далеко от себя ее тихое дыхание. Нако-
нец, я поднял голову. Она сидела прогив
меня за столом, охватив руками спинку
высокого ‘резного стула. Светильник стоял
на столе между нами. Она смотрела на
меня ширеко раскрытыми, но уже не ис-
пуганными и не удивленными глазами. Этс
были прекрасные глаза — большие, светло-
зеленые, сероватого оттенка, блестящие мо-
лодо и нежно. У больной девочки были точ-
но такие же глаза, Но это не были мать
и лочь. Женшина казалась слишком моло-
	дой, чтобы иметь такую большую дочь.
Я не сомневался, что это сестры. Стар-
шая сестра продолжала молча смотреть
	на меня, двигая сжатыми бровями, так же
точно, как двигала младшая. Очевидно,
‚в ней происходила усиленная умственная
‘работа. Тонкие, широко и красиво раз-
`летевшиеся брови придавали ее лицу вы-
`ражение решительного ‘спокойствия. Она
была бы красавица, если бы не горестно
сжатый бесформенный рот и две слишком
резкие. черты, соединяющие крылья носа с
‘углами искусанных губ. Наши глаза встре-
‘тились. Ее лицо медленно побледнело. Я
‘думаю, что в эту минуту она совершенно
‘отчетливо поняла, кто я такой, почему я
здесь и что ей грозит, если меня найдут
в ее квартире. Ona видела перед. собой
смерть,

  -— Простите. Я сейчас уйду, — сказал я.
	трясла головой. В ee глазах мелькнул
страх. Я понял, что она напугалась не TO-
го, что может случиться с ней, а того,
что я могу уйти. Она выбежала из комна-
ты, и я услышал стук каких-то запоров.
Повидимому, она запирала дверь на допол-
нительные крючки. Когда она вернулась,
она приложила палец к губам и некоторое
время стояла передо мной; прислушяваясь
к тому, что делается в доме. Но в доме
было тихо. Подобие улыбки скользнуло по
ее маленьким, бесформенным, искусанным
губам.
_ Я незаметно вытянул под столом но-
ги, хотелось снять тесный сапог, чтобы
хоть немного ‘облегчить жгучую, немысли-
мую боль. Мне казалось, что вся нога
распухла. Она горела, как  раскаленная.
Женшина подошла ко.мне внлотную’ й

Она замахала руками и отрицательно за-
 
 
	озабоченно заглянула мне в лицо. Я совсем
перестал владеть собой. Правда, я еще не
	стонал, но я уже был близок к этому.
— Вам больно? — прошептала она.
—Я кивнул головой.
	—~ Uro?

—Hora

— Вы ранены?

— Натер. Я не могу снять сапог.

— Давайте сюда:

Она села передо мной на корточки и
взялась ‘за мой сапог. Мне было стыдно,
	но я уже не имел сил сопротивляться. Я
	только кряхтел. У нее были маленькие
нежные руки с пальцами, очень тонкими
на конпах: Я` заметил ее ноготки со следа-
ми облезшего: краёного лака, Наверное, она
очень давно Не делала себе маникюра. Она
прикусила губы и тянула изо всех сил
тесный сапог, который никак не поддавал-
ся. Она обливалась потом. Все-таки она
его в конце концов стащила. Я ужаснулся,
увидев портянку, которую она развернула
двумя пальцами, — грязную, окровавленную
тряпку с черными восковыми отпечатками
пятки и пальчев. Она с отвращением бро-
сила её в угол. Но я почувствовал, что
это отвращение не относилось ко мне, оно
относилось к чему-то другому. Рана на но-
те была довольно глубокая, но не такая
страшная, как я себе представлял. Как
только сняли сапог, рана перестала
болеть. Я почувствовал блаженство. Но в
	ту же минуту новая боль заставила меня
застонать. Это была раненая рука, о кото-
рой я почти забыл, Я не мог ею двичуть.
Женщина внимательно осмотрела меня с
ног ло головы и показала глазами на ру-
кав моего полушубка, который был разо-
рван пулей пониже плеча. г

—A это? — сказала она,

— Пуля, — сказал я.
Она покачала головей.
— А еще?

— Больше нет.
— Хорошо,—шолотом сказала она.—Си-
дите. :

И она снова вышла из комнаты. Она вы-
шла легкими, бесшумными шагами. Меня
ололевал сильный жар, меня начало зно-
	бить, я едва соображал, что происходит
вокруг.
Я  потеряя власть над временем,
	Время то неслось с невероятной быстро-
той, то вдруг останавливалось, и в этих
бесконечно тягостных паузах остановивше-
гося времени я слышат быстрое, неразбор-
чивое бормотанье больной девочки, ее
вскрики, шорох шуб, которые она пыта-
лась сбросить с себя в беспамятстве. Я
почувствовал, что больше не в состоянии
сидеть. Я боялся, что потеряю сознание и
упаду. С трудом снял с себя полушу-
бок, бросил его на пол к стене и лег. Она
несколько раз приходила и выходила. Она
что-то делала в комнате. Я несколько раз
впалал в забытье.
	Один раз я очнулся OT резкого
каменноугольного дыма. Она сидела. на
корточках перед маленькой печуркой, за-
жигала в печурке бумагу и сыпала На нее
сверх мелкий каменный уголь. Уголь не за-
жигался Тогда она закусив губу, колола
на полу кухонным ножом пенал. Это был
именно пенал. Я хорошо запомнил его. Он
был с переводной картинкой на крышке.
Это, наверное, был пенал больной девочки.
Я вилел. как горели лучины, наколотые из
пенала, а потом печка загуделе Вэлшеб-
ный зной распространялся по комнате, Иск-
рящиеся стены потемнели. Коленчатая тру-
ба стала сумрачно-вишиевого ивета, и по
ней бегали золотые искорки,

Я помню, как женщина раздевала меня и
как она лила нод на пулевую рану. Мне было
стыдно своего ужасающего белья, но я не
	ИИ НИШИНИНИОИНа
	Георгий БЕРЕЗКО
	Конец одиночества
	Из многих прозаических произведении,
появившихся в 1947 году, я, пожалуй, с
наибольшим удовольствием и волнением
	 

прочитал роман Ш. Павленко «Счастье». и

`не только потому, что он очень хорошо на-

 

 

писан, — с первых же страниц романа мы
вместе с его героями оказываемся вовле-
ченными в трудную, но богатую знамена-
тельными событиями интереснейтую
жизнь. Мне кажется, писателю удалось
правдиво рассказать в книге ‘о самом глав-

  HOM—-0 большом ечастье, равно доступном

каждому на советской земле.

В сущности говоря, вся литература про-
шлого была литературой о тщетных по-
исках счастья. Одинокие люди искали его
каждый для себя, только для себя, и не на-
ходили. У Бальзака мир предотает перед
нами, как поле сражения всех против всех.
Трудно вообразить себе что-либо более пе-
чальное, более бесплодное, чем действи-
тельность, увиденная глазами Флобера. И
ничего, кроме животного эгоизма,  живот-
ного страха нет в Шизофренической лите-
ратуре современного капитализма. Да ина
че и быть не могло, Ибо капитализм это не
только эксплоатания большинства мень-
шиянством, не только нищета или полуни-
ета народа, но и ‘бесконечное духовное
оскудение.

Среди многих чудес, происходящих Ha
советской земле, едва ли не самым удиви-
тельным являётся чудо преображения чело»
	веческого сознания. Оно обнаруживается во.
	всем — в отношении наших людеи к труду,
к государству, друг к другу, к своему жиз-
ненному долгу. «Мы» не вытесняет «я» В
сознании советского человека, но  Ин-
дивчдуальное «я» раскрывается с особен-
ной полнотой только в форме «мы». На на-
щих глазах происходит действительное вы-
свобождение личности. обретшей  возмож-
ности нового роста и цветения.

Во время войны и в послевоенные годы
наши советские люди побывали за рубе-
жом. И произошло примерно то же, что
случилось с Гулливером, очутившимея У
лилипутов. Пока Гулливер находилея сре:
ли с20е подобных. он не замечал, что он
великан, он понял это, едва лишь увидел
карликов.

В испытаниях войны черты духовного
облика социалистического человека с OCO-
бенной ясностью открылись миру. Полное и
большое счастье приходит только, как
всеобщее, только через социализм. Что это
так — ежедневно убеждает наша действи-
тельность. Об этом говорит и роман Пав-
ленко,

Полковник Воропаев потерял как будто
все, что делает людей счастливыми, — здо-
ровье, возможность. заниматься яюбимой
профессией, надежду на семью. Воропаев
приезжает на юг, к морю, чтобы отдыхать
и лечиться, Он собирается приобрести
	Чарли ЧАПЛИН
	«свой дом» — приют вынужденного одино-
чества. Вскоре, однако, вокруг полковника
сосредоточивается жизнь всего района. Это
происходит потому, что коммунист Bopo-
паев не смог, не в силах был почувствовать
себя одиноким. Утратив на войне многсе,
он сохранил главное — горячий интерес к
жизни, чувство ответственности за все про-
исходящее рядом, любовь-к людям и жела-
ние видеть их счастливыми. Люди, в свою
эчередь, окружают Воропаева настойчивыми
заботами. Один из колхозов района прини-
мает решение «отстроить ему к лету . до-
мишко», винодельческий совхоз приглашает
полковника к себе, обешает «дачу». В го-
роде Воропаев также получает дом. «Сколь-
ко у него теперь намечалось домов, только
бы жить. Да, впрочем, он и так уже жил
в меру своих сил»: То, что случилось с Во-
ропаевым, происходит в болыней или мень-
щей степени и с другими персонажами ро-
мана. Вспомните юных Поднебеско, дове-
денных невзгодами военной сульбы до весь-
ма печальных жизненных  обстозтельств.
Люди колхоза, люди новых социалистиче-
ских отношений приходят к ним на помощь.
Совершается то, о чем двадцать пять лег
назад только мечтал Маяковский;
	‚.. Чтоб вся
на первый крик:
: товари! —
Оборачивалась земля.
Мне также припомнились эти строки,
когда я читал очерк О. Черного «Курское
лето», где рассказывается о замечательном
	почине /\. Шаталовой, председательницы
колхоза. В деревне, сожженной немцами,
Шаталова решила на свои трулодни ог-
	строить дом семье колхозника, жившей в
землянке. Это вовсе не было филантропи-
ческим актом. Здесь говорил, если хотите,
инстинкт самосохранения, но неё узкый, а
тот, что присущ новому человеку, — то-
есть распространившийся на все общество,
в котором человек живет. Вслед за Шатз-
ловой уже не один колхозник другому, а
колхоз — колхозу, район — району помогал
восстанавливать‘ разоренное войной хозяй-
ство. Вот так «на первый крик: товарици»
и оборачивается советлкая земля.

Оказывается, никакие личные неудачи не
могут сломить человека, если его личные, —
я подчеркиваю это, — личные интересы
простираются далыне его собственной лич-
ной судьбы, дальше ее возможностей и сро-
ков. Полковнику Воропаеву так и не уда-
лось одиночество и именно поэтому уда-
лась счастье.
	Впервые личность человека стала ›у Hae
полностью. свободной от одиночества, от
изолированного, порождавшего многочислен-
ные большие и малые трагедии бытия. И;
освободившись, она стала богаче, сильнее,
прекраснее. В великой общности нашей
жизни и наших целей она и находит на-
стоящее счастье.
	 
	С меня хватит Голливуда!
			который не хочет приспособиться и идет
своими путями, не считаясь с предоетере-
жениями крупных дельцов кинематогра-
фии, ни в коем случае не может добиться
успеха в Голливуде:

Не думайте, что я имею в виду самого
себя.  Возъмем, для примера, Opcona
Уэллса *. Разумеется, я не придерживаюсь
совершенно одинаковых с ним взглялов на
искусство кино. Но он осмелился сказать
«нет» крупным дельцам. Й теперь он —
конченный человек в Голливуде.

Голливуд ведет ныне свой последний
бой, и он проиграет его, если не решит раз
ий навсегда отказаться от стандартизация
своих картин, если он не осознает, что ше-
девры искусства нельзя выпускать массо-
вой продукцией, как тракторы.

Я считаю, — совершенно об’ективно,—
что пришло время вступить на новый путь,
чтобы деньги не являлись больше всемогу-
щим богом прогнившего общества.

Возможно, что я екоро‘покину Соединен-
ные Штаты. И в стране, куда я отправлюсь
закончить свой дни, я буду стараться пом-
НИТЬ, ЧТО я такой же человек, как осталь-
ные, и, следовательно, имею право на такое
же уважение, каки они.
	+ Крупный американский режиссер и кино-
актер.
	Мы публикуем перевод статьи Чар-
ли Чаплина, напечатанной в англий-
— ской газете «Рейнольдс Ньюс».
	Я реших раз и Навсегда об’явить
войну Голливуду и его обитателям. Я ue
лю(лю жаловаться — это кажется мне са-
моналеянным и бесполезным, — но так как
	у меня нет больше ни капли доверия к Гол-
	ливуду вообще и к американскому кино в
частности, я считаю нужным. сказать 00
этом.
	Вы знаете, какой прием ветретил в неко-
торых американских кинотеатрах, и в 069-
бенности в Нью-Йорке, мой последний
фильм «Месье Верду». Вы знаете, что не-
мало дурзков начало называть меня «ком-
мунистом» и «антиамериканцем». Все это
лишь потому, что я не могу и не буду
мыслить, как все остальные; потому что
«большие господа» Голливуда все еще ду-
мают, что им все может сойти безнаказач-
но.  Но скоро они утратят свои иллюзий и
начнут замечать некоторые факты действя-
тельности. ‘
	Вот что я хочу сказать. Я, Чарли Чап-
лин, утверждаю, что Голливуд умирает. Он
не занимается больше производетвом кино-
фильмов, представляющих собой известное
искусство, а лишь выпуском миль и миль
целлулойла. Я могу добавить, что человек,
	ИСПРАВЛЕНИЕ
	В статью М. Бажана «За критику и са-
мокритику в украинской литературе» («Ли-
тературная газета» № 67 от 27 декабря
1947 года) вкралась опечатка. :
	В последнем абзаце второй колонки
третью фразу следует читать так; «Украин-
ские фашисты восхваляли растленную, че-
ловеконенавистническую, насквозь прогнив-
шую «культуру» империалистического За-
	пада, одновременно стремясь посеять вра*
жду и недоверие между украинским и рус-
ским народами, принизить и оклеветать пе
редовую культуру братского русского наз
рода».
	ЛИТЕРАТУРНАЯ ГАЗЕТА
№ 68 _ ыы 3