Яблони.

Жилъ дѣдъ въ большомъ саду, гдѣ, кромѣ старыхъ, корявыхъ яблонь, не было никакихъ другихъ деревьевъ, и славился этотъ садъ лѣтъ 30 тому назадъ своими яблоками по всему уѣзду.
Давно пришелъ сюда дѣдъ: въ то время бѣгали еще по Волгѣ маленькіе пароходы, а по лѣсамъ, таясь отъ начальства, въ скитахъ и пещерахъ, молились старцы — раскольники австрійскаго толку.
Былъ дѣдъ тогда молодъ, здоровъ и помогалъ отцу въ садовомъ дѣлѣ, однако любилъ онъ больше всего въ предразсвѣтные часы въ тихихъ, глубокихъ заводяхъ Волги ло
вить золотистыхъ сазановъ. Послѣ смерти отца остался дѣдъ караулить садъ, и позабылись скоро золотистые сазаны, лозняки, Волга, беззаботныя скитанья по лугамъ.
Время, какъ бусы, нанизывало на нить прожитого дни, недѣли, года... Незамѣтно, безъ бурь, безъ тяжелыхъ испы
таній протекала въ садовой сторожкѣ, подъ тѣнью яблонь, долгая, мирная жизнь дѣда. Состарился онъ, и побѣлѣла его борода, а однажды зимой пришла неожиданно хворость, тоскливая, нудная, и, задумываясь о смерти, заспѣшилъ дѣдъ управиться съ садомъ; обмотыжить его во — время весной, окурить противъ букарки, а когда изъ города приходилъ его сынъ, служившій приказчикомъ въ мучномъ лабазѣ, водилъ его дѣдъ по саду отъ яблони къ яблонѣ, разсказывая ему, что надо дѣлать въ случаѣ его, дѣдовой, смерти.
Зналъ дѣдъ каждую яблоню, хорошо помнилъ, когда зацвѣтаетъ она, какъ цвѣтетъ, въ какомъ году была она, без
плодна, изнуренная зловредной букаркой; какое дерево какіе давало плоды: румяныя, сладкія, или кислыя, крѣпкія — зимнія яблоки.
Пышно, радостно цвѣли въ началѣ мая яблони, было весело и шумно въ саду отъ птичьяго гомона, отъ жужжа
нія пчелъ.... Но были полны тревоги тѣ дни, дни яблочнаго цвѣтенья: боялся дѣдъ вѣтровъ, прилетавшихъ сухими вихрями изъ заволжскихъ степей, боялся дождя, утреннихъ безпощадныхъ морозовъ, букарки и мглы.
На дачѣ подъ зеленой заржавленой крышей жили сначала владѣльцы сада, богобоязненные старые люди, когда же на
стало положенное время — умерли старики, и дѣти ихъ стали сдавать домъ дачникамъ. Всѣмъ пріѣзжавшимъ въ садъ господамъ старымъ, молодымъ, веселымъ, серьезнымъ, всѣмъ имъ строго — на — строго наказывалъ дѣдъ беречь яблони, не кушать яблоковъ до Спаса, не скоблить ножичкомъ коры. Никому не позволялъ онъ также обрывать яблоневъ цвѣтъ, считая это грѣхомъ, горькой обидой для яблонь.
Одинъ молодой славный художникъ нарисовалъ картину съ дѣдовыхъ яблонь, нарисовалъ, какъ стояли онѣ, купаясь
въ лучахъ лѣтняго солнца, отягощенныя румяными плодами. Осенью уѣхалъ художникъ, а дѣдъ все думалъ, все сомнѣ
вался, какъ бы послѣ этого не зачахли яблони: можетъ быть, вся плодоносная сила ихъ перешла на картину... Передъ Рождествомъ получилъ дѣдъ отъ художника письмо, писалъ онъ, что въ столицѣ на выставкѣ смотрѣло его Яблони много народу, и присудили ему за нихъ первую награду.
— Дѣдъ! — писалъ художникъ — твои яблони сдѣлали меня счастливымъ. —
И прислалъ онъ за что-то дѣду денегъ; подивился надъ всѣмъ этимъ дѣдъ; захотѣлось ему еще одного человѣка
сдѣлать счастливымъ, и послѣ Крещенья на эти деньги дѣдъ женилъ сына.
Когда выстроили дачи въ сосновомъ лѣсу на горахъ и за городомъ, вдоль берега Волги, перестали совсѣмъ пріѣз
жать къ дѣду въ садъ дачники. Господа, пріѣзжавшіе все больше изъ шумныхъ, душныхъ городовъ любили сосновый ароматъ, просторъ Волги, купанье.
Нравилось имъ также, когда мимо дачъ, гордо раздувъ паруса, снизу, отъ Каспія, плыли нефтянки, или вечеромъ, всѣ въ огняхъ, пробѣгали пароходы, или шли верховые плоты и бѣляны, послѣдніе пережитки Волжской старины.
Садъ дѣда стоялъ въ сторонѣ отъ большой дороги. Вилась тропинка за плетнемъ; еще недавно здѣсь никто не ѣздилъ, проходили развѣ бабы съ ночевками спѣлой малины изъ сосѣднихъ садовъ, да изрѣдка мужики для сокращенія пути везли въ городъ мѣлъ съ горныхъ вершинъ.
Теперь же проложили около сада дорогу къ дачамъ, и каждый день туда проѣзжали извозчики. Пропылилась, при
мялась колесами придорожная травка, и въ сильный вѣтеръ сѣрѣли яблоневые листья. Неспокойнѣе стало у дѣда въ саду, часто заходили прохожіе, иногда просились ночевать.
Почти каждую ночь до хрипоты лаялъ состарѣвшійся, посѣдѣвшій на цѣпи лохматый Мирошка, а когда однажды промчался въ горы, подпрыгивая на кочкахъ диковинный экипажъ безъ лошадей, Мирошка, бѣснуясь, едва не обор
валъ цѣпь, едва не удавился, затянувъ ее вокругъ шеи. Долго еще послѣ промчавшагося экипажа крутился по землѣ удушливый дымъ вмѣстѣ съ облаками взлохмаченной пыли.
Испугался дѣдъ, вышелъ за ворота безъ шапки, распоясанный, въ розовыхъ штанахъ. — Экъ, его носитъ! — ворчалъ
онъ. — Дороги ему что-ли другой нѣтъ, можетъ, отъ этого самаго воздуха яблонямъ вредъ будетъ. —
Въ базарный день узналъ дѣдъ въ городѣ, что много такихъ экипажей ѣздятъ по большимъ городамъ, калѣчатъ,
давятъ людей, но любятъ ихъ господа за то, что мчатся они быстрѣе тысячныхъ рысаковъ, быстрѣе птицъ небесныхъ.
Вернулся дѣдъ къ своимъ яблонямъ печальный, ничего не случилось, но затосковалъ онъ, понявъ, что всему ста
рому скоро наступитъ конецъ, что вмѣстѣ съ ревущими автомобилями, пугающими покой тихихъ проселковъ, идетъ, что-то новое, грозное, еще непонятное, еще далекое, но жутко — неизбѣжное, отъ чего, позабытые, зачахнутъ и заглохнутъ яблоневые сады.
По полю раскатились волны земного прибоя — зеленые бугры, а дальше выростали горы съ нѣжными березками и темнымъ соснякомъ, мѣстами хмуро и величаво бѣлѣя мѣ
ловыми плѣшами. Вправо, до самыхъ горъ, а влѣво до город
скихъ дымныхъ кузницъ разбѣгались цѣпью, плетень къ плетню, старые плодовые сады.
Они были прекрасны, когда окуривали ихъ въ синемъ пряномъ дыму, въ багряномъ заревѣ вечернихъ зорь, въ лучистые часы лѣтняго полудня, въ сумерки. Они были прекрасны въ уютныхъ, теплыхъ сугробахъ, искрящагося снѣга, въ молодой зелени майскихъ дней; но всего прекрас
нѣе, всего богаче были они осенней порой, подернутые старымъ червоннымъ золотомъ, съ красными пятнами виш
невыхъ кустовъ, затканные паутиной, спокойные, усталые, свершившіе свой лѣтній, тяжелый чередъ.
Еще старики помнятъ то время, когда знаменитъ былъ городъ своими яблоками. Съ верховьевъ Волги пріѣзжали съемщики садовъ, а на второй Спасъ, въ день большого яблочнаго базара, не хватало въ городѣ ни номеровъ, ни квартиръ, ни постоялыхъ дворовъ. Ночевали подъ откры
тымъ небомъ, на площади подъ телѣгами, въ шалашахъ, раскинутыхъ на берегу Волги.
Долго служили всенощную въ монастырѣ, уже гасла алая заря, когда народъ выходилъ изъ церкви. Шли тихо темнѣющими улицами умиленные долгой молитвой, шли — и говорили о яблокахъ.
На берегу Волги зажигались костры, кадился дымъ къ предъ-осеннему синему небу. А въ садахъ не спали всю ночь, лаяли собаки, мелькали огни между деревьями, и упруго падали