А. Дмитриев

ВСТРЕЧА С АДІИИРАЛОМ ВИРЕНОМ

После споров в кают-компачии военком ушел в каюту. Спорили о преимуществах воспитания командиров в старой и новой школе. Имена прошлого подняли в Василие Тарасыче вереницу воспоминаний. Базанов силился представить себе фи
гуру адмирала Вирена. Ведь это он воспитал этих, тогда еще молодых, а теперь потрепанных жизнью людей. Но чем старательнее он вспоминал, тем расплывчатее был образ адмирала. Военком сел в глубокое и мягкое кожаное кресло и, чтобы отделаться от назойливой мысли о Вирене, начал вслу
шиваться в корабельные шумы. Эго не помогало. Он рассердился:
— Проклятый старик! Стало быть я тебя крепко ненавидел, что так плотно улегся ты в моих мозгах. Ну и пошел к чорту...
Военком пересгал думать, и Вирен появился рядом у кресла. Эго Василий Тараеыч ощутил сргзу же и нисколько не удивился. Базанов не видел лица адмирала. Эго лицо, казалось военкому, было прикрыто чем-то похожим на клочок тумана. Потом облако рассеялось. Старик стоял таким же, каким помнит его Василий Тараеыч. Вот он маленький, щупленький, в бушлате и шапке с большой офицерской кокардой. Бушлат длинен и застегнут на все пуговицы. Орлы на пуговицах выпуклы и четки. Большие адмиральские погоны с орлами необычайно вынесены вперед от плачевных швов. Эго нужно было. Погоны матрос должен был видеть издалека, чтобы во время стать во фронт.
Базанов замечает — адмирал не одни. Он держит под руку свою длинную как мачта жену и сам будто прячется за ее локоть.
Василий Тараеыч видит, что у Вирена зашевелились закрученные черненькие усики. И Вирен говорит:
— Ты мало мне стоял во фронт. Я забыл, но ты еще чего-то не делал.
— Тебе да — мало. Я больше стоял во фронт твоему автомобилю и серой кобыле, — ответил Базанов и смело улыбнулся страшному адмиралу.
Вирен недоволен дерзким ответом. Он сердится как еж, а Василий Тарасыч вспоминает, как дико шарахались матросы во дворы и подворотни, когда видели большой, черный автомобиль Вирена. Кто не успевал — вытягивался жилой, глядел на автомобиль, как на выпущенную торпеду. И командиры, ведя батальоны навстречу автомобилю, кричали смирно. Они взме
тывали руки к козырькам, а матросы в строю выворачивали шеи, из всех сил гвоздили толстыми каблуками сапог чугунную мостовую крондштадтской улицы.
Недавно Базанов, на суббогнике, взрывал эту мостовую. Ее продал порт Рудметаллторгу как утиль. Это тоже вспомнилось теперь.
Автомобиль Вирена пролетал, и все видели, что в нем никого нет. Все, и командиры и матросы чувствовали себя в дураках, но свирепо молчали, глотая злобу.
Василий Тараеыч смеется прямо в лицо адмиралу. Тот, словно испугавшись смеха военкома, уже откровенно прячется за локоть громадной жены.
Базанов перестал смотреть на Вирена. Этот призрак принес с собой клочки картин семнадцатого года. Тогда Вирена казнили в первую очередь. Метнулся было адмирал из Кронштадта, надеясь на торпедную скорость своего черного лиму
зина, но было поздно. Ледяную дорогу залива перерезали густые матросские заставы. Вирен за пропуск давал 30 тысяч, но его вернули назад, а потом скопом пошли к адмиралу, чтоб нести его на казнь.
И помниг Василий Тараеыч, как тогда Вирен вышел из своего губернаторского дома. Увидев вооруженную толпу матросов, он самоуверенно закричал:
— Братцы! Дозвольте мне вам речь держать.
— Довольно... Поговоришь после... Знаем твою речь... Тащи его, гада, вниз, ставь ему банки... Берите, чего ждете?.. — закричали матросы.
Все сметалось в сплошном реве злобы. Покрывая голоса толпы, адмирал кричал:
— Эй! Бунтовщики... Слушать мою команду! Смирно...
Но матросы наступили на упрямого адмирала. Кто-то сорвал у Вирена орластые погоны. Его окружили и повели по звенящей чугунной улице. Он все еще требовал дать ему „подержать речь“, но его никто не слышал. На белую кокарду адмирала опустился приклад трехлинейки. Вирен устоял под неловким ударом и это взорвало матросов.
Тогда к его телу, со всех сторон, жадно склонились штыки. Матросы подняли адмирала высоко вверх. Так и несли его, как знамя мести, на Якорную площадь, где расправлялась братва с мордобойщиками и шкурами и где пылали уже первые костры революции.
Площадь несколько дней жила местью затираненных, в конец задранных людей.
Вирена бросили в овраг и всем стало вдруг легче.
Эта длинная старуха, слоняясь у оврага, тогда просила: — Братцы, дайте мне схоронить мужа...
На женщины не давали ей трупа. Они проходили плевать адмиралу в лицо. Им тоже было за что мстить.
Назойливая старуха теперь снова пришла к Василию Тарасычу и что-то шепчет. Базанов невольно прислушивается и различает слова:
— Отдайте мне мою дочь...
Василий Тараеыч спрашивает, зачем мертвецам дочери, а Вирен сердится, топорщит свои закрученные усы и обдаег его гнилым дыханием.
Военком хохочет. Адмирал пробует защитить жену от смеха Базанова. Его маленькие прозрачные кулачки сжимаются и исчезают. Вирен кажется почти безруким, а его жена дрожиг и рассылается мелкими и легкими как пыль крупинками.
Военкому все это надоело и его раздражаег сгук над головой. Он чувствуег, что у него закрыты веки. Он пытается открыть веки. Этому помогает стук над головой. Базанов решигельно просыпается. Все ясно: он видел еон.
В дверь стучали. Военком кричит: — Войдите, не закрыто.
В каюту вошел Гришха Неетеров. — Отдыхаете? Так я приду после.
— Садись, садись, чего там после! — удержал Нестерова Базанов.
— Я тут присел в кресло, а оно меня так это незаметно и усыпило. И, знаешь, видел паршивый сон: Вирена с бабой.
Пришли ко мне, брызжутся, грозят... Какая только дрянь не бродит в мозгах у спящего. Тьфу!
Военком аккуратно сплюнул в никелированную плевательницу.
— Дагла, — промычал Несторов. — Я вот стенгазету вам принес. Надо вывешивать. Просмотрите.
Военком почему-то промолчал. Гришка спросил:
— Правда, Василий Тараеыч, что Вирен издевался над матросами? Про него как начнут рассказывать, так просто не верится.
— Вам трудно все это представить, ребятки, а что вам говорят старики, все это правда, в квадрате правда. Этот шальной адмирал держал всех в самом диком трепете. Собаки и те ему на дороге попадаться не смели. Самодур.
— Рассказывают, он мстил матросам за дочку? — присел на диван Несторов.
— Мстил, говорят. Свирепость увеличивал свою, когда его дочка с одним матросом убежала. Только тут не в этом должна быть суть, а такой был он сам по себе, среда таким его выковала.
Но Гришку интересовало другое. Он продолжал: — А вы, Василий Тараеыч, эту историю с дочкой знаете? — Знаю, слыхал.
И военком расеказал Гришке Нестерову „историю с дочкой коменданта крепости Кронштадта, генерал-губернатора, командира военных портов, его превосходительства генерала адмирала фон-Вирена.
— Старшая дочка у него, как все признавали, была красавицей. В доме Вирена стояла радиостанция и в числе радистов оказался лихой парень, очень видный собой матрос. Он и при
глянулся виреновой дочке. Как рассказывают, она втыкалась в него и не хотела ни на кого смотреть, а ухажеров у нее из офицерства было много.
Покудова можно было, они роман свой держали в секрете, а все-таки, в конце-то концов, Вирен нронюхал. Тогда он вызвал к себе дочку для допроса. Она конечно отперлась. Все это, говорит, сплетня и чушь. Сгарик нажал на нее но девка держалась крепко, не сдавала и он решил повременить с рас
правой. Как говорят, думал он было упрятать парня куда
нибудь на Камчатку, да видно этого ему было мало. Он хотел найти способ другой, чтоб унизить магроса перед дочкой, показать ей его противным.
И этот способ oн нашел.
Военком остановился на минуту, закурил. У Гришки копились вопросы, но он ждал конца рассказа. Молчал.
— Один раз, в какой-то праздник, — продолжал Базанов,— Вирен предложил гостям и семье своей посмотреть радиосганцию. Все согласились. Дочка старшая пошла со всеми тоже.
Когда пришли на станцию, Вирен радистов — шпиговать, а этого, возлюбленного-то дочки своей, подозвал к себе и говорит ему:
„Покажи, матрос, какой срок у тебя обмундирования?