Оба эпизода построены так, что в центр их поставлен размышляющий, взвешивающий, делающий выводы Шахов. Он ничего не знает о том, что Земцов провокатор и шпион, о том, что он враг. Наблюдая за Земцовым, расспра
шивая его, он догадывается об этом, проверяет его, пока, наконец, окончательно не утверждается в своем подозре
нии. То же самое в сцене с Авдеевым. У Шахова пока только впечатление, что в деле с Авдеевым «нечисто», что вышло «нехорошо», И весь дальнейший разговор с Авде
евым окончательно убеждает его, что это действительно так, и одновременно заставляет его задуматься над логикой поведения Авдеева.
«Я вас опрашиваю, — говорит он, обращаясь к Кацу и Земцову, — если есть глупые драги, которые занимаются
стрельбой в секретарей крайкома, то могут быть умные, которые действуют иначе».
Диалог в рабочем сценарии был построен значительно более подробно, нежели в фильме. В фильме нарочито подчеркнуты неожиданные переходы от одной мысли к другой, от Авдеева к тому движению, которое возникло на заводе «Красный металлист». Именно это движение стремятся дезорганизовать и уничтожить враги народа во главе с Боровским, Авдеевым, Карташовым.
Моральная физиономия Авдеева окончательно проясняется для Шахова в этом разговоре. В конце разговора он спрашивает Авдеева, кого из работников завода мож
но было бы выдвинуть на пост директора. Авдеев мнется, а когда Шахов называет фамилию Колесниковой, отвечает с пренебрежительным удивлением: «Надежда Филиппов
на?». И эта интонация окончательно убеждает Шахова в том, что Авдеев прохвост, что все его поведение пресле
довало какие-то очень темные цели, убеждает в том, что именно Колесникова должна быть назначена директором завода.
Если Авдеев даже и не пытается драться и возражать против предложения уйти с завода, значит он действи
тельно неправ, значит, выступая на заводе, он руководился какими-то очень сомнительными целями. Шахов напряженно думает и пытается решить эту задачу и решает ее правильно, сняв Авдеева и назначив директором завода Надю Колесникову.
События подтверждают его правоту, потому что Авдеев действительно оказывается прохвостом и вредителем. Чутье Шахова не обмануло его, высокая мораль, с точки зрения которой он осудил Авдеева, позволила ему разглядеть в этом человеке те пакостные и грязные намерения, которые он тщательно скрывал от Шахова.
История разоблачения Авдеева и Земцова дана отнюдь не как своеобразный процесс следствия, в котором следо
ватель тщательно собирает улики и приметы виновности подсудимого. Вспомним, что именно как процесс следствия построен был разговор Николая Мироновича с кулаком в фильме Крестьяне. Совсем иное в Великом гражданине. Самая мысль о том, что перед ним враги, в сознании Шахова возникает почти внезапно, вовсе не под влиянием очевидных и непререкаемых улик, во потому, что и в поведении и в психологии этих людей он неожи
данно наталкивается на черты, которые представляются ему органически чуждыми психологии и морали советского человека. Речь идет даже не о чертах, но скорее о ка
ких-то деталях, которые сразу же производят неприятное впечатление на Шахова, которые сразу же вызывают его отрицательную эмоциональную реакцию. Так, сразу же заставляет его насторожиться тирада Земцова по поводу того, что секретаря крайкома «битый час допрашивали как преступника». Так, окончательно убеждает его в том, что Земцову есть, что скрывать, страшный крик Земцова: «дело шьете, склоку затеваете!».
«Я никогда не думал, что ты можешь так кричать», — спокойно отвечает Шахов.
Ему мучительно трудно представить себе, что человек, который работал с ним рядом, которому он доверял, мо
жет оказаться провокатором, лжецом, скрывающим от партии свое прошлое. В начале разговора, почувствовав, что Земцов путается в вопросе о сроках своего пребывания в Омске, Шахов сразу же переводит разговор на тему о том, кто именно мог предупредить человека, прихо
дившего к леснику, чтобы он больше туда не являлся. И только после того как Земцов пытается навести подозре
ния Шахова на других лиц, присутствовавших на допросе лесника, он снова возвращается к вопросу об Омске.
Таким образом реплика Шахова о том, что «самокритика есть основной моральный закон советского человека», и все, что он говорит по этому поводу, отнюдь не является только репликой на теоретические темы, характеристикой взглядов Шахова. Из темы она становится существенной чертой образа, из декларируемого героем принципа она становится принципам его собственного мышления, его психологии.
Эти два эпизода могут быть самым ярким и наглядным примером того, как снимается в творчестве Эрмлера противоречие между психологией и публицистикой, как публицистическая тема становится одновременно и темой
психологической, как принцип превращается в характер, определяя не только идею этого характера, но и мельчай
шие его душевные движения, его эмоциональный строй, всю логику его поведения.
Мы можем теперь ответить на поставленный выше вопрос. Мера глубины в разработке типа, характера становится в данном случае и мерой его индивидуального свое
образия. Глубина и деятельность типизации определяют собой яркость индивидуальных черт.
Так построен образ Шахова, образ политического деятеля ленинского типа; образ, в котором зритель узнает знакомые, близкие и бесконечно дорогие ему черты Кирова. Образ, в котором свойства, обязательные для всяко
го подлинного большевика: преданность партии и народу, священная ненависть к врагам, высокий оптимизм челове
ка, которому поручено будущее человечества, моральная чистота — эти свойства осмыслены как органические черты, как признаки характера особого типа человека, называемого большевиком. Это образ того лучшего человека, того нового человека, которого воспитала и вырастила многовековая история борьбы угнетенного человечества за право на труд и на жизнь.
Заслуженный деятель искусств режиссер
Ф. Эрмлер
шивая его, он догадывается об этом, проверяет его, пока, наконец, окончательно не утверждается в своем подозре
нии. То же самое в сцене с Авдеевым. У Шахова пока только впечатление, что в деле с Авдеевым «нечисто», что вышло «нехорошо», И весь дальнейший разговор с Авде
евым окончательно убеждает его, что это действительно так, и одновременно заставляет его задуматься над логикой поведения Авдеева.
«Я вас опрашиваю, — говорит он, обращаясь к Кацу и Земцову, — если есть глупые драги, которые занимаются
стрельбой в секретарей крайкома, то могут быть умные, которые действуют иначе».
Диалог в рабочем сценарии был построен значительно более подробно, нежели в фильме. В фильме нарочито подчеркнуты неожиданные переходы от одной мысли к другой, от Авдеева к тому движению, которое возникло на заводе «Красный металлист». Именно это движение стремятся дезорганизовать и уничтожить враги народа во главе с Боровским, Авдеевым, Карташовым.
Моральная физиономия Авдеева окончательно проясняется для Шахова в этом разговоре. В конце разговора он спрашивает Авдеева, кого из работников завода мож
но было бы выдвинуть на пост директора. Авдеев мнется, а когда Шахов называет фамилию Колесниковой, отвечает с пренебрежительным удивлением: «Надежда Филиппов
на?». И эта интонация окончательно убеждает Шахова в том, что Авдеев прохвост, что все его поведение пресле
довало какие-то очень темные цели, убеждает в том, что именно Колесникова должна быть назначена директором завода.
Если Авдеев даже и не пытается драться и возражать против предложения уйти с завода, значит он действи
тельно неправ, значит, выступая на заводе, он руководился какими-то очень сомнительными целями. Шахов напряженно думает и пытается решить эту задачу и решает ее правильно, сняв Авдеева и назначив директором завода Надю Колесникову.
События подтверждают его правоту, потому что Авдеев действительно оказывается прохвостом и вредителем. Чутье Шахова не обмануло его, высокая мораль, с точки зрения которой он осудил Авдеева, позволила ему разглядеть в этом человеке те пакостные и грязные намерения, которые он тщательно скрывал от Шахова.
История разоблачения Авдеева и Земцова дана отнюдь не как своеобразный процесс следствия, в котором следо
ватель тщательно собирает улики и приметы виновности подсудимого. Вспомним, что именно как процесс следствия построен был разговор Николая Мироновича с кулаком в фильме Крестьяне. Совсем иное в Великом гражданине. Самая мысль о том, что перед ним враги, в сознании Шахова возникает почти внезапно, вовсе не под влиянием очевидных и непререкаемых улик, во потому, что и в поведении и в психологии этих людей он неожи
данно наталкивается на черты, которые представляются ему органически чуждыми психологии и морали советского человека. Речь идет даже не о чертах, но скорее о ка
ких-то деталях, которые сразу же производят неприятное впечатление на Шахова, которые сразу же вызывают его отрицательную эмоциональную реакцию. Так, сразу же заставляет его насторожиться тирада Земцова по поводу того, что секретаря крайкома «битый час допрашивали как преступника». Так, окончательно убеждает его в том, что Земцову есть, что скрывать, страшный крик Земцова: «дело шьете, склоку затеваете!».
«Я никогда не думал, что ты можешь так кричать», — спокойно отвечает Шахов.
Ему мучительно трудно представить себе, что человек, который работал с ним рядом, которому он доверял, мо
жет оказаться провокатором, лжецом, скрывающим от партии свое прошлое. В начале разговора, почувствовав, что Земцов путается в вопросе о сроках своего пребывания в Омске, Шахов сразу же переводит разговор на тему о том, кто именно мог предупредить человека, прихо
дившего к леснику, чтобы он больше туда не являлся. И только после того как Земцов пытается навести подозре
ния Шахова на других лиц, присутствовавших на допросе лесника, он снова возвращается к вопросу об Омске.
Таким образом реплика Шахова о том, что «самокритика есть основной моральный закон советского человека», и все, что он говорит по этому поводу, отнюдь не является только репликой на теоретические темы, характеристикой взглядов Шахова. Из темы она становится существенной чертой образа, из декларируемого героем принципа она становится принципам его собственного мышления, его психологии.
Эти два эпизода могут быть самым ярким и наглядным примером того, как снимается в творчестве Эрмлера противоречие между психологией и публицистикой, как публицистическая тема становится одновременно и темой
психологической, как принцип превращается в характер, определяя не только идею этого характера, но и мельчай
шие его душевные движения, его эмоциональный строй, всю логику его поведения.
Мы можем теперь ответить на поставленный выше вопрос. Мера глубины в разработке типа, характера становится в данном случае и мерой его индивидуального свое
образия. Глубина и деятельность типизации определяют собой яркость индивидуальных черт.
Так построен образ Шахова, образ политического деятеля ленинского типа; образ, в котором зритель узнает знакомые, близкие и бесконечно дорогие ему черты Кирова. Образ, в котором свойства, обязательные для всяко
го подлинного большевика: преданность партии и народу, священная ненависть к врагам, высокий оптимизм челове
ка, которому поручено будущее человечества, моральная чистота — эти свойства осмыслены как органические черты, как признаки характера особого типа человека, называемого большевиком. Это образ того лучшего человека, того нового человека, которого воспитала и вырастила многовековая история борьбы угнетенного человечества за право на труд и на жизнь.
Заслуженный деятель искусств режиссер
Ф. Эрмлер