Давно, давно онъ не цѣловалъ такъ горячо ея маленькія смуглыя ручки. Она была поражена. Обвиненія и упреки застыли на губахъ. Она только повторяла растерянно и недоумѣвающе:
- Такъ какъ же? а?.. Какъ же это все было? Такъ ты скажи, какъ же это? Пятьсотъ, говоришь ты, пятьсотъ! Такъ и сказалъ профессоръ, пятьсотъ жалованья?.. О, Боже мой!.. Да, вѣдь, это!.. - Она смѣялась дѣтскимъ короткимъ смѣхомъ.
Онъ вскользь упомянулъ объ этихъ деньгахъ, для него вся сущность была, вѣдь, не въ этомъ, а въ томъ, что и онъ пріобщится къ лику „живыхъ . Онъ суевѣрно испугался ея преждевременной радости.
- Вѣдь, я же не могу такъ увѣренно... И дѣло вовсе не въ этомъ. Совсѣмъ въ другомъ.
Она не дала ему договорить, затормошила, заласкала, какъ кошка, какъ опьяненный ребёнокъ.
- Вѣдь у насъ никогда, нѣкогда столько денегъ въ рукахъ не бы. вало... Ты только вникни... Бѣлобрысенькій, бѣлобрысенькій, уу! бѣлячекъ!.
Идущая отъ разныхъ источниковъ, но все же единая по своему существу радость объединила ихъ, обновленный и помолодѣвшій онъ отдавался ея жгучимъ дѣтскимъ ласкамъ, ея цѣломудренной чистой страсти.
Всѣ сомнѣнія, все разъѣдающее вѣру они прогнали прочь, они повѣрили, что все сбудется по ихъ желанію. Это была ихъ первая святая брачная ночь за все десятилѣтіе супружества...
На другой день Таничка вела себя очень странно и таинственно. Молчала, мурлыкая про себя разные напѣвы, и загадочно улыбалась.
- - Да что съ тобой сегодня? - спросила, наконецъ, Марья Петровна, когда Таничка осталась равнодушна даже къ крупной хозяйственной не
пріятности: обѣщавшій наканунѣ принести рыбу рыбакъ - обманулъ и надо было сызнова придумывать обѣдъ.
- Вотъ и полагайся на шельмецовъ, - негодовала Марья Петровна. Сообщенная дочерью новость нисколько не усмирила ея раздраженія. Она всплеснула руками, широко раскрыла глаза и возмутилась:
- Еще что придумали, извольте видѣть!.. Тогда ужъ накинулась на нее Таничка:
- Вамъ хорошо, мамочка, разговаривать, когда вы ужъ старая. Вамъ бы только тихенько, да тепленько, а я жить хочу, - понимаете, красиво, изящно жить!.. Нарядной жизни хочу я, понимаете, безъ сквалыжничанья, безъ высчитыванія грошей; безпечной, красивой! - кричала она и въ черныхъ глазахъ метались молніи.
- Когда я вижу красивыхъ нарядныхъ людей, улыбающихся, изящныхъ - мнѣ жить хочется!.. А когда все сѣрое, сѣрое... Лохмотья и гроши, и все зудитъ и ноетъ... какъ зубная боль... бр... - не хочу!
Она страстнѣе и нетерпѣливѣе самого Семена Ивановича сошла съ ума на мечтахъ о предстоящей славѣ. Она ликовала и радовалась за свою будущность жены извѣстнаго пѣвца... О, непремѣнно извѣстнаго... Она заложила нѣкоторыя изъ своихъ дешевыхъ золотыхъ вещицъ и сдѣлала у хорошей портнихи платье. Она объѣздила всѣхъ знакомыхъ и съ особой гордостью посвятила ихъ въ свою тайну. Но вездѣ и со всѣми разговаривала только о томъ, о единственномъ, что ее интересовало. Она чув
ствовала себя какъ бы отмѣченной среди этого сборища обыкновенныхъ заурядныхъ сѣрыхъ людей и говорила о Семенѣ Ивановичѣ, о его занятіяхъ и вообще о музыкѣ, о пѣніи гордо и авторитетно, какъ знатокъ:
- Конечно, пѣвецъ всегда долженъ думать о публикѣ, но публика сама и понятія не имѣетъ, до чего это трудно, ахъ какъ трудно...
- Да, да, конечно, - сочувственно кивали ей головами ея слушатели.
Отношеніе ея къ мужу тоже измѣнилось. Минутами онъ ослабѣвалъ,