Речь - не об этом. Речь - о костюме. Нэпманы, сидящие в трамвае, решительно взбунтовались как-раз именно насчет костюма.
- То-есть, - говорят, - не можно к нему прикоснуться совершенно, то-есть, отпечатки бывают.
Василий Тарасович резонно отвечает:
- Очень, говорит, то-есть, понятно, - раз масляная краска на олифе, то отпечатки завсегда случаются. Было бы, говорит, смертельно удивительно, если-б без отпечатков.
Тут, конечно, одна нэпманша из кондукторов трезвонит, конечно, во все свои звонки и вагон останавливает. Останавливает вагон и хамским голосом просит сойти Василия Тарасовича.
Василий Тарасович говорит:
- Трамвай для публики, или публика для трамвая, - это же, говорит, понимать надо. А я, говорит, может, в 5 часов шабашу. Может, я маляр?
Тут, конечно, происходит печальная сцена с милицией и обер-стрелочником. И кустаряпролетария Василия Тарасовича Растопыркина сымают, как сукинова сына, с трамвайной площадки, мордой задевают об полустойку и высаживают. Ой, до чего докатились!
- То-есть, - говорят, - не можно к нему прикоснуться совершенно, то-есть, отпечатки бывают.
Василий Тарасович резонно отвечает:
- Очень, говорит, то-есть, понятно, - раз масляная краска на олифе, то отпечатки завсегда случаются. Было бы, говорит, смертельно удивительно, если-б без отпечатков.
Тут, конечно, одна нэпманша из кондукторов трезвонит, конечно, во все свои звонки и вагон останавливает. Останавливает вагон и хамским голосом просит сойти Василия Тарасовича.
Василий Тарасович говорит:
- Трамвай для публики, или публика для трамвая, - это же, говорит, понимать надо. А я, говорит, может, в 5 часов шабашу. Может, я маляр?
Тут, конечно, происходит печальная сцена с милицией и обер-стрелочником. И кустаряпролетария Василия Тарасовича Растопыркина сымают, как сукинова сына, с трамвайной площадки, мордой задевают об полустойку и высаживают. Ой, до чего докатились!