У Левона.
Рубен, Мустафа и Левон стоят у окна. Асмик качает люльку с ребенком.
— В городе только и говорят о поезде, — говорит Рубен, — Дабахову и Арамяну не так-то легко будет отправить поезд из города.
— Они постараются пойти на провокацию, чтобы замести следы.
Входит старик. Лицо его сияет.
— Видел... — говорит он еще в дверях. — Видел моего мальчика...
Асмик бросается к нему. — Где?
— В казарме. Его повели солдаты получать новый чин. Ему хорошо.
— Да... да... — растерянно говорит Асмик, — хорошо... Стук в дверь.
Мустафа становится к окну. Он опускает руку в карман.
— Войдите, — говорит Левон. Входит доктор Аветисян.
— Сюда вызывали врача?
— Войдите, доктор, — говорит Левон, — у меня больна дочка.
Доктор проходит за перегородку. Пауза.
Через несколько секунд он выходит.
— Мне нечего здесь делать. Девочке нужно только усиленное питание. Масло, яйца, молоко. Побольше мо
лока. Мне больно это говорить вам. Я не могу давать советы, которые нельзя выполнить. Может быть, из американского поезда...
— Значит, нет для нее другого спасения, чем молоко? — говорит Асмик.
— Боюсь, что нет, — отвечает доктор. Ему трудно произнести эту фразу.
— Я достану молока, — говорит старик, — я пойду и достану молока.
Он выходит из комнаты.
— Куда он пошел? — спрашивает Асмик.
На задних путях вокзала стоит железнодорожный состав. Вдоль него ходит маузерист.
На открытых платформах консервы с клеймом «АРА». На маузеристе английский френч, в его руках канадская винтовка.
Он охраняет американскую муку и молоко. С другой стороны состава, с другой точки из-под вагона вылезает мальчик лет десяти. Это он на базаре подбегал к Асмик.
Он озирается по сторонам и деловито прыгает на платформу.
Здесь он осторожно взламывает ящик и набивает свои карманы банками со сгущенным молоком .
По другую сторону состава ходит ничего не замечающий маузерист.
К вагону подходит старик. Это отец Левона.
— Здравствуй, Осеп-джан, — говорит он маузеристу и низко кланяется.
— Здравствуй, — небрежно отвечает маузерист и проходит дальше.
Старик идет за ним. Старик говорит с трудом, запинаясь на отдельных словах и делая паузы.
— Внучка моя очень больна... Она скоро умрет, Осеп, Доктор сказал, что ей нужно молоко... Позволь мне взять одну банку, Осеп-джан. Ведь тебе ничего не стоит это сделать для меня... Помнишь, мы всегда покупали у твоего отца, Осеп...
Маузерист перекладывает винтовку в другую руку.
— Проходи отсюда.
Мальчик на платформе высунулся из-за ящика. Он с интересом смотрит на эту сцену.
— Я не могу вернуться домой без молока... — повторяет старик одну и ту же фразу.
Он подходит к платформе и берет банку молока из открытого ящика.
— Назад! — коротко говорит маузерист и щелкает затвором.
— Я не могу вернуться без молока, — умоляюще говорит старик.
— Назад, — еще раз говорит маузерист и вскидывает винтовку.
— Внучка моя умирает... — со страшной силой говорит старик. — Я прошу тебя...
Здесь его взгляд встречается с черной дырочкой в стволе винтовки.
Хрипло крикнув, он бросается бежать вдоль состава. Мальчик скрывается за ящиком.
Прижав к себе банку с молоком, старик бежит странными зигзагами.
Выстрел... другой... Мы не видим бегущего. В кадре только маузерист. Он опускает винтовку и выходит из кадра.
Через несколько секунд он возвращается и ставит банку на место.
Потом, после раздумья, берет ее снова, вскрывает штыком и начинает пить.
Мальчик с другой стороны прыгает на землю и убегает.
В городском саду между деревьями натянуты фонарики, развешаны дашнакские флаги.
Панорамой движется аппарат мимо столиков, за которыми сидят старички в канотье и пикейных жилетах. Они пьют кофе, курят и, оживленно размахивая руками, все сразу о чем-то говорят. В ротонде сидит оркестр музыки, состоящий из четырех человек. Среди них мы узнаем тромбониста. В паузах он закусывает сыром и запивает вином из бутылки, стоящей под стулом.
За столиком перед ротондой сидит маузерист. На нем френч с поясом и белая низкая папаха. Это — Амо. Он сидит, картинно облокотись о столик. Закинув ногу на ногу и выставив их в проходе, он провожает возгласом «оэйф!» каждую проходящую девушку.
Мимо него проходит доктор Аветисян. Старомодный плащ с застежками, широкополая фетровая шляпа и седая голова выделяют его из толпы.
За несколькими сдвинутыми столами сидят подполковник Дабахов, крупный торговец Арамян, его жена, пра
порщик — адъютант Дабахова, провинциальные франты из базарных торговцев, их дамы, одетые по моде 1915 года.
Центральное место занимает немолодой уже иностранец, по виду клерк, с обвисшими .усами и катаральным лицом. Когда ему подливают вино, он умоляюще жестикулирует руками, которые плохо ему повинуются. Обилие банкетов, вероятно, расшатало его хрупкое здоровье.
Сейчас, кроме восторженных «О-о, сэр!» или «О-е, мэм», он не способен выговорить ни слова. Арамян встает с бокалом.
— Братья! Друзья! Господа! Сыновья и дочери армянского народа! В годы неслыханных лишений, в по
токах крови и слез родилась великая Армянская республика. Мы окружены врагами. На юге и западе — турки, на севере — грузины, на востоке — тюрки и Красная ар
мия. Народ наш сражается на фронтах, и дети, и вдовы армян лишены необходимых средств к существованию. Но у нас...
Здесь Арамян внезапно обратился к иностранцу, который от испуга икнул.
— ...у нас есть друзья. Уже давно дружба связывает народы англо-саксонской расы с армянским народом. Имя Гладстона священно для нас! — воскликнул Арамян и строго посмотрел на сидящих за столом.
В тишине только слышны икание и слабый голос иностранца:
— О-о, сэр!
— Мы получили транспорт оружия, амуниции и продовольствия. Теперь мы с новыми силами бросимся на наших врагов. Да здравствует Армения от моря до моря! Да здравствует наш гость мистер Смит, который сего
дня отбывает, выполнив свою благородную миссию. Ура! Кецце!
Когда смолкли аплодисменты, иностранец встал и поднял бокал.
— О-о, леди энд джентльмен! — сокрушенно сказал он. — Ай уон слип! — и сел, удивленно озираясь по сторонам.
Музыканты ударили туш.
Молодой адъютант встал и объявил:
— Я переведу присутствующим тост мистера Смита. Он говорит, что недалек тот час, когда великие державы признают суверенитет нашей республики. Он говорит, что границы недостаточны для нормального существования нашего народа. «От моря до моря!» — сказал он, но... Отходит аппарат. Стоят официанты с подносами. Они терпеливо ждут, когда можно будет начать обносить кофе.