РЕЦЕНЗИИ

„БОРИС ГОДУНОВ
Возобновление в репертуаре Большого театра оперы «Борис Годунов» Мусоргского, которая должна была бы не сходить с подмостков ни на один сезон, и к 1927 году даже порядочно «надоесть», стало каким-то праздником,
почий «именинами сердца» для нашей музыкальной критики, покорно и безропотно слушающей изо дня в день «Дубровских», «Аид», «Салтанови «Травиат» с «Демонами»...
В этом смысле никакой особенной заслуги театра в этом возобновлении нет. Мало располагает к именинным настроениям еще одно соображение: престарелый театр осуществил эту постановку «такой натугой, вложил в нее столько
явных усилий, что, думается, пройдет очень зна
чительное время, пока у него накопится энергии для... хотя бы обещанных «Трех апельсинов» и еще там чего-то. О, если бы большинство коллектива этого театра всю ту бешеную энергию, какую оно развило в только что затихшей кампа
нии по части «внутренних трений», использовало на обогащение театра новыми постановками, мы имели бы, вероятно, первый в мире по качеству и количеству репертуара оперный театр.
Мусоргского нам «открывать» не приходится: его музыка достаточно часто исполняется, а ра
дио особенно широко ее популяризирует. «Борис Годунов» еще с шаляпинских времен «открыт» и раскрыт в полной мере, — и в старом репертуаре нет оперы, которая была бы, как говорится, более
созвучной революционной эпохе — и по тематике и по музыкальному оформлению.
За революционные годы, мы помним, было всего две постановки «Бориса Годунова»: одна — совершенно халтурная в Большом театре (для гастролей резидировавшего тогда в Питере Ша
ляпина), другая — замечательная постановка в тогдашнем театре Совета рабочих депутатов (ныне Экспериментальном) Ф. Коммисаржевского.
Особенно памятна последняя сцена «под Кромами». Это была откровенная модернизация, насилие над историей: бунт под Кромами возглав
лялся Варлаамом, держащим речь к народу с красным знаменем в руках. Но этот легкий анахронизм компенсировался зато сугубой историче
ской правдой: показанное в спектакле народное восстание было народной революцией — полно
кровной (как того требовала музыка Мусоргского), яркой, красочной, при полном свете разыгрывающейся...
В постановке Комиссаржевского народ был непокорен и «бунтовал» с самого начала — сквозь всю оперу. Что нам показал в Большом театре режиссер Лосский?
Мы видим безликую толпу серозеленых существ, тесно сжатых в какую-то компакт
ную массу, забитую, вечно на коленях или носом в придорожную пыль, от цвета которой она мало отличается, — все на одно лицо, на один костюм, на один жест. А поверх этих... «калибанов» каких-то прохаживается царь не царь, а прямо золоченый самовар какой-то (сцена у Василия Бла
женного).. «Идея» ясная: вот какое распроклятое самодержавие — что оно делало с народом!
Увы, это дешевая и наивная агитка нимало не соответствует ни исторической действительно
сти, ни тому, что черным по белому отпечатано в тексте и в нотных строчках партитуры Мусоргского.
Лосский пошел к проблеме народа в своей постановке, во-первых, от современных гравюр, иллюстрировавших события начала XVII века, а во-вторых, — от пресловутой ремарки, которой и заканчивается пушкинский «Борис Годунов»: «народ безмолвствует»...
С пушкинской ремаркой, из которой режиссер сделал определенные выводы, совсем получился курьез. Во-первых, как известно, в этой «народной музыкальной драме» народ не только не без
молвствует, а... очень много поет, — хор является, можно сказать, гвоздем и главным персонажем этой оперы. Во-вторых, менее всего ассоциируется с «безмолвием» темпераментная (в изумительно смелых «хоровых речитативах») — вся в энергиче
БОЛЬШОЙ ТЕАТР БОРИС ГОДУНОВ
СЦЕНА У ВАСИЛИЯ
БЛАЖЕННОГО