поэтому, приписывать и взваливать на ответственность людей то, что выше их сил. Только дружная товарищеская работа актера, критика и
самого зрителя могут обеспечить и правильный путь, и здоровое разрешение поставленных задач.
Подводя итог десятилетнему росту общественника-актера, нам следовало бы перечислить те роли, которые он создал, но для читателя наше
го журнала это излишне. Мы слишком часто и помногу об этом уже говорили. Но мы должны с чувством удовлетворения отметить, что, как ни
сурова, а подчас и несправедлива, была иногда театральная критика—со стороны актера и, в осо
бенности, со стороны актера-общественника мы не запомним неприязненных выходок. Он про
щал ее промахи, потому что понимал, что в ней его сила и поддержка. И, наоборот, с горечью мы должны отметить недружелюбные выпады режиссуры, претендующей на непогрешимость своих концепций, являющихся верно плодом усид
чивой, добросовестной и компетентной работы, но не всегда идущих в ногу с поступью масс.
Слева СОВЕТ ДИРЕКТОРОВ УМЗП. Сидят: К. Серебряков, И. Зубцов, В. Маркичев, Г. Холмский, Е. Любимов-Ланской. Справа: НОВЫЕ АКТЕРЫ ТЕАТРА им. МГСПС. Слева направо средний ряд (сид т) арт.: Готарский, Пясецкий, Сашин; артисты вспомогательного кадра — верхний ряд—Волынский, Гарин. Фалеев, Липский, Журули. Внизу: — Миха
ленко, Артишевский, артистки вспомогательного кадра Бируля, Евстратова, Оарик


ОТ АРКАШКИ и ШМАГИ...


Прошлой зимой на одном из актерских собраний режиссер Гриппич в своей речи отметил разницу, которая произошла в актере даже чисто внешне. «Мы, —говорил он,—вот хотя бы в этом
собрании уже ничем не отличаемся от других трудящихся, от совслужащих, от учительства, мы скинули пошленькую тогу жреца».
Правильно! Чехов где-то весьма остроумно отмечает, что русский актер, достигнув положения,
надевает цилиндр и считает себя осью земли. Я читал где-то (не припомню сейчас где) воспоминания об известном трагике Мамонте Дальском.
Когда автор этих воспоминаний встретил Дальского в дни февральской революции 1917 г. и хотел в наплыве чувств от совершившихся со
бытий обнять его, Дальский величественным же
стом показал на свою спину и сказал: «Да, но У трагика Дальского lumbago (прострел)». Он считал, что болезнь крестца актера Дальского в зна
чительной степени омрачает и умаляет для России значение февральской революции.
Виноват ли был в этом актер? Конечно нет! Виноваты были те условия, которые ставили его в такое положение, которые, как будто вознося его в сан некоего «жреца», на самом деле, канальски третировали его.
Разве не третировал холодного и голодного актера Робинзона тот купчик в «Бесприданни
це» Островского, который заставлял его на потеху себе изображать, вывалявшись в пуху, дикого.
Идеалист Несчастливцев из «Леса» патетически обещает Авсюше: «если половину этих сокровищ ты бросишь публике, театр развалится от рукоплесканий». А «гнусная рассейская действитель
ность», в лице ее представителя антрепренера Мигаева («Таланты и поклонники» Островского), рассуждала- на практике -совсем иначе и эксплоатирует в актрисе Негиной—женщину. Для них
«талант» актрисы без богатых «поклонников»— миф.
Все это, конечно, развращает и самую актерскую среду. Актер горд,—говорит Шмага («Без вины виноватые»),—его место в буфете».
— «И все это ты стяжал?»—указывает в. «Лесе» трагик Несчастливцев на узелок комика Счастливцева.
— «И за грех не считаю,—обиженно отвечает Счастливцев,—жалованье задерживают»!
И в самом деле, что было делать в этом «лесеобщественных отношений поместно-дворянской
России отверженному Аркашке Счастливцеву, этому вольному бродяге, питающемуся унизительными подачками со стола «Гурмыжских»?..
Ведь по существу Геннадий Несчастливцев и Аркашка Счастливцев—лишь две ипостаси единого русского актера того времени, в его соци
альном противоречии. Несчастливцев—выспрен
ная декламация об искусстве, а Счастливцев— подлинная оценка «господами положения» того же искусства. Это то, чем характеризуется положе
ние актера не только среди дворянских вотчин,
но и позже, в атмосфере купеческою города, когда в книжках и на банкетах говорятся высокие слова о «святом» искусстве, а театр превращается,—по словам Мелузова в «Талантах и Поклонниках»,—-в «сферу красивых женщин, сферу шампанского, букетов...»
— «Чего мы, братец, с тобой сегодня не пили?»—спрашивает в тех же «Талантах и поклонниках» трагик своего «поклонника Васю.
— «Чего? Да уж, кажется, все, окромя купороса»!
Не высшая ли это точка презрения к театру, превращения его в культ развлечения и плото
угодия? И мудрено ли, если «хозяева жизнисквозь все слова о «высоком и прекрасном», о