воря, экзотики сколько угодно. Правда, газеты наши полны китайскими делами, у нас есть общество „Руки прочь от Китая! , у нас есть китайские студенты. Но все же это чужая, далекая страна.
Первая и самая главная заслуга театра им. Мейерхольда это та, что нам без ка
кой бы то ни было острой приправы был показан простой хлеб китайских буден: он оказался черств, горек и скуден. Оказы
вается, косые глаза так же прямо смотрят на мир, как и наши, и так же плачут.
Кули с необычайной быстротой таскали кули. И если в театре они достигли такой лов
кости занятиями биомеханикой, то в Китае их учит этому жестокая необходимость, за
ставляющая за десять центов работать чуть ли не десять часов. А в это время здесь же на пристани течет своя жизнь, здесь стря
пают, бреют, просят милостыню, торгуются из-за монеты, которая меньше нашей по
лушки, продают сласти, продают старые рабочие руки и молодые девичьи плечи. Здесь нет экзотики, а есть подлинная чу
жая жизнь, совершенно простая. И рядом грубость американцев.
Она дана совершенно реально, как вещь. Ее молено ощупать и понюхать, как тол
стый американский башмак, который создан для того, чтобы наступать.
Американцы в пьесе продают, покупают, курят, танцуют фокс-трот (это самое сла
бое). Но нигде американская грубость так не ощутительна, как в фигуре журналиста. У него на груди, на ремне, фотографический аппарат, неумолимый, как пушка-„Кокчефера“. Китаец может извиваться червем, мо
жет, наконец, умирать, —спокойный объектив уловит его предсмертное содроганье для купившей его газеты.
Мартинсон талантливо, как и все что он делает, показал нам этого „мирного завоевателя с библией и долларом, нет, даже Бой, китайский мальчик—БАБАНОВААма, торговка детьми—СЕРЕБРЯНИКОВА
Рис. Волобуева.
Капитан—ШУЛЬГИН.