мечте, которой в канун 1905 года нельзя было не придавать и политической окраски, Горький про
тивопоставляет сухой рационализм и практицизм омещанившихся слоев русской интеллигенции. Ряд пьес написан на эту тему—«Мещане(1901 г.), «Дачники» (1904 т.), «Дети солнца(1905 г.), «Варвары» (1906 г.). Очень верную ха
рактеристику этой полосы творчества Горького дал В. В. Боровский в статье «Из истории новейшего романа». «В основе вражды Горького к интел
лигенции,—говорит Боровский,—лежит, конечно, не формальное различие между романтикой автора «Песни о соколе» и исконным реализмом рус
ской интеллигенции. Причина ее гораздо глубже. Сам выйдя из того ада, который называется жизнью народной, пройдя все девать кругов мытарств и страданий, полагающихся на долю среднего пролетария, Горький вынес оттуда крик без
донного горя и жгучую ненависть к виновникам этого горя. И тут-то на благоустроенной поверхно
сти жизни с негодованием заметил он, что между
страдающими низами и торжествующими верхами стоит плотной толпой особый слой—пресловутая интеллигенция, успевшая к тому времени опу
ститься, разжиреть, опошлиться и устроить себе сытое мещанское благополучие. И с ненавистью бросил он дерзкие слова этой интеллигенции, продавшей свое почетное социальное первородство за чечевичную похлебку материальных благ».
Горький бичует «детей солнца» за то, что пока они «благоустроенно мечтают о прекрасном будущем и его «солнце», рядом с ними провинциальный городок гниет в невежестве и устраивает холерный бунт. Он клеймит «варварами» инженеров, приехавших в захолустный угол строить же
лезную дорогу и принесших с собой -— карты, пьянство, кутежи, разврат... «Мы, дачники,—говорит о себе героиня «Дачников» Варвара Михай
ловна.—мы, дачники, в нашей стране... какие-то приезжие люди. Мы суетимся, ждем в жизни удобных мест... мы ничего не делаем и отвратительно много говорим».
Сколь многое из этого близко к натуре, показывает одна из бесед Горького с таким крупным представителем интеллигентской,—и даже худо
жественно-интеллигентской,—мысли, как тот же Леонид Андреев.
— Чего гы хочешь?—спросил Горький Андреева.
— Не знаю,—ответил он, пожав плечами и закрыв глаза.
— Но ведь есть же у тебя какое-то желание, оно или всегда впереди других, или возникает более часто, чем все другие.
— Не знаю,—повторил Андреев.—Кажется нет ничего подобного. Впрочем, иногда я чувствую,
что для меня необходима слава, много славы, столько, сколько может дать весь мир. Тогда я концентрирую ее в- себе, сжимаю до возможных
пределов и, когда она получит силу взрывчатого вещества, я взрываюсь, освещая мир каким-то новым светом. И после этого люди начнут жить новым разумом.
Разве это не портрет из галлереи горьковских «Детей солнца».
Весь этот цикл интеллигентских (вернее антиинтеллигентских) пьес сравнительно с «На днепроходит и литературно, и сценически менее замеченным. Горький не умеет в уста инженера или доктора в «Варварах» или «Дачниках» вложить всю ту яркость и красочную эмоциональность языка, которыми заткан словесный узор «На дне», где каждое слово объемно. каждая фраза звучит до какой-то осязаемости, до желания унести ее. Точно так же и фигуры этих интеллигентских пьес Горького схематичнее, рассудочнее и потому
М, Горький. Портрет работы Репина.
скучнее. В то время как «На дне» одна из популярнейших пьес репертуара русского театра и до сегодняшнего дня, ни «Дачников», ни «Мещанвы на афише уже не увидите.
Третий этап драматургии Горького—его приход к идеям коллективизма и организованного труда. «Человек—работник всему миру». В драме «Враги» (1907 г.) Горький берет уж непосредствен
ной темой—классовую борьбу рабочих. И заканчивает ее словами: «эти люди победят».
Если и к перечисленным пьесам добавить еще прошедшие мало замеченными «Вассу Железно
ву», «Последние», «Дети», «Зыковы», «Чудаки» я поставленную в 1919 году в московском Малом театре пьесу «Старик» — этим драматургическое творчество Горького пока исчерпывается.
***
По своей фактуре пьесы Горького должны быть отнесены к литературному театру, то-естъ к такому, где слово, рассказ берут верх над действием. Где, по существу, этого действия, интри
ги, подчас и нет совсем. И, может быть, поэтому они, если хотите, даже и не театр. Но с другой стороны, именно такой литературной компози
цией пьес отмечена целая полоса русского театра, связанная главным образом с именем Чехова и юностью Художественного театра. «Переходя от рассказов к драме, Горький,—говорит Боровский,— не создает своей манеры, а пользуется выработанной А. Чеховым формой: те же сцены настрое
ний, те же звуковые эффекты, разговоры вместо действия, толпа разрозненных персонажей вместо отдельных героев.
Драматическая форма не принадлежит к особенно удачным у Горького. За исключением «На дне»—вещи художественно цельной и сильной—остальные пьесы не производят того впе
чатления, на какое должен был -рассчитывать автор, избирая именно драматическую форму. Возможно, что здесь автору вредит чеховская ма
нера композиции: она пригодна только для определенного материала, для изображения застойной жизни. Там же, где выступают лица и группы, способные к активному историческому действию,
вряд ли можно вместить их жизнь в сценическую форму бездействия». Эту же мысль Франц Мерин г
развивал по поводу берлинской постановки «На дне»: «драматическое искусство,—писал он,—не
может заключаться в одном лишь изображении состояний, оно нуждается .в действии, которое является его существом». ЭМ. БЕСКИН
тивопоставляет сухой рационализм и практицизм омещанившихся слоев русской интеллигенции. Ряд пьес написан на эту тему—«Мещане(1901 г.), «Дачники» (1904 т.), «Дети солнца(1905 г.), «Варвары» (1906 г.). Очень верную ха
рактеристику этой полосы творчества Горького дал В. В. Боровский в статье «Из истории новейшего романа». «В основе вражды Горького к интел
лигенции,—говорит Боровский,—лежит, конечно, не формальное различие между романтикой автора «Песни о соколе» и исконным реализмом рус
ской интеллигенции. Причина ее гораздо глубже. Сам выйдя из того ада, который называется жизнью народной, пройдя все девать кругов мытарств и страданий, полагающихся на долю среднего пролетария, Горький вынес оттуда крик без
донного горя и жгучую ненависть к виновникам этого горя. И тут-то на благоустроенной поверхно
сти жизни с негодованием заметил он, что между
страдающими низами и торжествующими верхами стоит плотной толпой особый слой—пресловутая интеллигенция, успевшая к тому времени опу
ститься, разжиреть, опошлиться и устроить себе сытое мещанское благополучие. И с ненавистью бросил он дерзкие слова этой интеллигенции, продавшей свое почетное социальное первородство за чечевичную похлебку материальных благ».
Горький бичует «детей солнца» за то, что пока они «благоустроенно мечтают о прекрасном будущем и его «солнце», рядом с ними провинциальный городок гниет в невежестве и устраивает холерный бунт. Он клеймит «варварами» инженеров, приехавших в захолустный угол строить же
лезную дорогу и принесших с собой -— карты, пьянство, кутежи, разврат... «Мы, дачники,—говорит о себе героиня «Дачников» Варвара Михай
ловна.—мы, дачники, в нашей стране... какие-то приезжие люди. Мы суетимся, ждем в жизни удобных мест... мы ничего не делаем и отвратительно много говорим».
Сколь многое из этого близко к натуре, показывает одна из бесед Горького с таким крупным представителем интеллигентской,—и даже худо
жественно-интеллигентской,—мысли, как тот же Леонид Андреев.
— Чего гы хочешь?—спросил Горький Андреева.
— Не знаю,—ответил он, пожав плечами и закрыв глаза.
— Но ведь есть же у тебя какое-то желание, оно или всегда впереди других, или возникает более часто, чем все другие.
— Не знаю,—повторил Андреев.—Кажется нет ничего подобного. Впрочем, иногда я чувствую,
что для меня необходима слава, много славы, столько, сколько может дать весь мир. Тогда я концентрирую ее в- себе, сжимаю до возможных
пределов и, когда она получит силу взрывчатого вещества, я взрываюсь, освещая мир каким-то новым светом. И после этого люди начнут жить новым разумом.
Разве это не портрет из галлереи горьковских «Детей солнца».
Весь этот цикл интеллигентских (вернее антиинтеллигентских) пьес сравнительно с «На днепроходит и литературно, и сценически менее замеченным. Горький не умеет в уста инженера или доктора в «Варварах» или «Дачниках» вложить всю ту яркость и красочную эмоциональность языка, которыми заткан словесный узор «На дне», где каждое слово объемно. каждая фраза звучит до какой-то осязаемости, до желания унести ее. Точно так же и фигуры этих интеллигентских пьес Горького схематичнее, рассудочнее и потому
М, Горький. Портрет работы Репина.
скучнее. В то время как «На дне» одна из популярнейших пьес репертуара русского театра и до сегодняшнего дня, ни «Дачников», ни «Мещанвы на афише уже не увидите.
Третий этап драматургии Горького—его приход к идеям коллективизма и организованного труда. «Человек—работник всему миру». В драме «Враги» (1907 г.) Горький берет уж непосредствен
ной темой—классовую борьбу рабочих. И заканчивает ее словами: «эти люди победят».
Если и к перечисленным пьесам добавить еще прошедшие мало замеченными «Вассу Железно
ву», «Последние», «Дети», «Зыковы», «Чудаки» я поставленную в 1919 году в московском Малом театре пьесу «Старик» — этим драматургическое творчество Горького пока исчерпывается.
***
По своей фактуре пьесы Горького должны быть отнесены к литературному театру, то-естъ к такому, где слово, рассказ берут верх над действием. Где, по существу, этого действия, интри
ги, подчас и нет совсем. И, может быть, поэтому они, если хотите, даже и не театр. Но с другой стороны, именно такой литературной компози
цией пьес отмечена целая полоса русского театра, связанная главным образом с именем Чехова и юностью Художественного театра. «Переходя от рассказов к драме, Горький,—говорит Боровский,— не создает своей манеры, а пользуется выработанной А. Чеховым формой: те же сцены настрое
ний, те же звуковые эффекты, разговоры вместо действия, толпа разрозненных персонажей вместо отдельных героев.
Драматическая форма не принадлежит к особенно удачным у Горького. За исключением «На дне»—вещи художественно цельной и сильной—остальные пьесы не производят того впе
чатления, на какое должен был -рассчитывать автор, избирая именно драматическую форму. Возможно, что здесь автору вредит чеховская ма
нера композиции: она пригодна только для определенного материала, для изображения застойной жизни. Там же, где выступают лица и группы, способные к активному историческому действию,
вряд ли можно вместить их жизнь в сценическую форму бездействия». Эту же мысль Франц Мерин г
развивал по поводу берлинской постановки «На дне»: «драматическое искусство,—писал он,—не
может заключаться в одном лишь изображении состояний, оно нуждается .в действии, которое является его существом». ЭМ. БЕСКИН