лого офицерства и того же мещанства,—как первая сцена «Бронепоезда», так и целый ряд реплик Незеласова и Обаба в дальнейших?! В по
вести Вс. Иванова ничего подобного первой сце
не и условно оправдывающим белое офицерство черточкам—не было.
При переделке повести в пьесу все это было специально дописано и чисто-механически, белы
ми нитками пристегнуто к. спектаклю, который во всех отношениях только выиграл бы от их отсутствия. Разве белое офицерство «Бронепоез
да»—злые и волевые наши враги? Такие враги нам никогда не были бы, да и не могли быть опасны. Тот «Человек», что мастерски показы
вается МХА Том в Незеласове, не вызывает не только г. советски-настроенном, но и в рабочем зрителе, ничего, кроме легкого презрения и жалости. Больной неврастеник, задерганный, звер
ствующий интеллигент—он просто не находит, не видит выхода. Показом таких врагов не соз
дается воля к борьбе и победе. Незеласовых нет нужды бить, как врагов—им указывают выход, их лечат.
Ту же линию реабилитации продолжает театр и в «Унтиловске». Гниющее человеческое болото, Кучка людей, выброшенных революцией, никому и ни для чего не нужных, не представляющих никакой даже животной ценности, медленно. в полном бездействии изживает себя. Упадочная философия, мрачный пессимизм, безысход
ность—вот основные тона пьесы, в которой «мефистофельствующий.» Черваков пытается подве
сти какую-то базу, оправдать настроения былых людей. Тупик, из которого нет выхода. Впереди только «великая дырка». «В дырку лететь, чего же дырке радоваться»? Через триста лет, через миллион лет, человек будет смирен, потому что будет скучно. Будет пустота, бессмыслица, дырка. Таков смысл Черваковских поучений, в ко
торых «дырка»—это та революция, то грядущее светлое будущее, которого не понимает и в которое—лишенная привычного бытика и ушибленная революцией—обывательщина не верит и по
верить не может. II не является ли конечная победа. унтиловской черваковщицБг, — одержанааянад пытавшимся вырваться и» этого болота, но. в итоге попавшим в лапы гулящей девки Вассы, тюфом-раст-ригоп Бусловым, быть может, единственным из всей унтиловщины почувствовав
шим за «дыркой» не пустоту, а нечто иное,—- знаменательной в плане утверждения «внутричеловеческой», с точки зрения театра, правоты вымирающих отбросов?-
Далее—«Растратчики». Из всех- персонажей повести Катаева, автор и театр, в ущерб общей выразительности и типичности, основную акцен
тировку сочли нужным сделать опять-таки на людях прошлого, по «человечеству» своему таких хороших и милых. Показ бывшего штаб-ротмистра, а ныне бухгалтера Прохорова—неплохо
го человека, полуавантюри-стического романтика от скуки мещанских дней—в плане раикюыти.я
психологии случайного растратчика, позволяет МХАТ’уЛ делать своего очередного подзащитного все время выше окружающей его среды, вы
ставлять случайной жертвой «зеленого змия», но все же милым человеком и вызывающим толыжалость. И в то же -время, в противовес ему, театр дает представителя «пролетариата», курьера Никиту, «демоническую» личность сознатель
ного и волевого преступника, вымогателя не только умело, обделывающего свои делишки, но и подталкивающего «падающих» бывших людей.
Нам кажется, что-необходимо очень серьезно задуматься над этими характернейшими штриш
ками в путях беспомощно запутавшегося и «человеке и его натуре», в противопоставляющем
современности ее отображение в преломлении субъективного «я», носителя былой культуры— МХАТ I. Задуматься и помочь ему положить предел тем, быть может, бессознательным устремлениям, которые ярко и характерно обрисовы
вают всю работу этого театра и не менее ярко пгюовучалп уже в мотах катаевокого Вй:нички из «Растратчиков»:-—«Дай боже, чтоб завтра тоже»-.
В. РОДЭ -
тепю из общей прессы, признав последнего, между прочим, «совершенно неудовлетворительным и ПОЛИТИЧЕСКИ вредным художественным руководителем».
Также подтвердились антисемитские и шовинистические заявления гр. Голованова.
ПРЕЗИДИУМ ЦК РАБИСА НА СВОЕМ ЗА­ СЕДАНИИ 3 МАЯ С. Г. ЕДИНОГЛАСНО ПОСТА­ НОВИЛ ДАННУЮ ПРОФСОЮЗНОЙ КОМИС­ СИЕЙ «ОЦЕНКУ ПОЛОЖЕНИЯ В ГАБТ’е ПРИ­ ЗНАТЬ ПРАВИЛЬНОЙ».
А вот, в подтверждение ПРАВИЛЬНОСТИ этой оценки ряд заявлений САМИХ ГОСПОД ШАХТИНЦЕВ на совещаниях в ГАБТъе:
Артист Мигай:
— На нашем внутреннем споре выигрывает третья сипа. Эта сила использует те распри, ко
торые мы выносим из своей среды. Эта сила... профсоюзы. Я сам присутствовал на заседании месткома и заявляю, что ничего более отвратительного я не видел... Юдин:
— При царе условия были другие. Артисты могли заниматься только своим голосом, искусством и больше ничем. Никаких месткомов, никакой общественности от артистов никто не требовал, и я всецела присоединяюсь к словам Голованова: «Я—художник, и никакая общественность меня не интересует...
А Пирогов, узнав, что на собрании будет представитель прессы, ведет следующий разговор по телефону:
— «Алло... Говорит Пирогов... Что? К нам представитель прессы? А мы его выгоним!.. Да, это не его дело!.. Это наше, частное, депо... Соберем
ся и поговорим о последних событиях... Нет, нет, не пустим»...
А царь—тоже ваше ЧАСТНОЕ дело, господа шахтинцы?
Его-то вы пустите, силенок, вот, только не хватает, а представителя советской прессы— «мы выгоним».
Нужны ли более выпуклые доказательства тому, что указания т.т. Бухарина и Сталина о том, что «шахтинские штучки», пожалуй, можно прощупать еще кое-где, попадают в точку.
Не важно, что Головановы не получали жалованья от заграничных хозяев. Тенденция и смысл ими содеянного одни и те же, что и v
шахтинцев: они разваливали производство, они взрывали на своем «маленьком фронте» со всею добросовестностью советский строй, они это делали изо всех своих маленьких силенок.
Будем надеяться, что «шахтинцам от искусства» впредь не удастся продолжать свое черное дело, что всем безобразиям в ГАБТ’е будет реши тельно положен предел,