стве; а если у нее и возникают подобные пристрастия, то она по крайней мере не оправдывает их ссылками на вечные законы искусства. Оловом,
она объективна, как физика, и именно потому чужда всякой метафизики. И вот эта-то объективная критика, говорим мы, оказывается публици
стической именно постольку, поскольку она является истинно «научной» (курсив везде Плеханова).
Этим методом определения социологического эквивалента некоторые критики могут злоупо
треблять, могут искривлять его. И делают это. «Но где же,—спрашивает Плеханов,—тот метод,
которым нельзя было бы злоупотреблять? Его нет и быть не может. Скажу больше: чем серьезнее
данный метод, тем нелепее те злоупотребления им, которые позволяют себе люди, плохо его усвоившие. Но разве это довод против серьезного метода. Люди много злоупотребляли огнем. Но человечество не могло бы отказаться от его употребления, не вернувшись на самую низкую ста
дию культурного развития» (предисловие к третьему изданию «За двадцать лет»).
Если нельзя быть застрахованным от «дружеского» извращения социологического метода критики, еще труднее обезопасить себя от нападений враждебных, пытающихся изобразить марк
систскую критику, как теорию, сводящую все исключительно к «социологическому эквиваленту» и не желающую якобы считаться с художе
ственной природой произведения. Плеханов сразу парирует этот удар,—доказав, что «социология должна не затворять двери пред эстетикой, а, напротив, настежь растворять их пред него. Вторым актом верной себе материалистической критики должна быть оценка эстетических до
стоинств разбираемого произведения. Если бы критик-материалист отказался от этой оценки под тем предлогом, что он уже нашел социологи
ческий эквивалент данного произведения, то этим он только обнаружил бы свое непонимание той точки зрения, на которой ему хочется утвер
диться». Почему? А потому что — «особенности художественного творчества всякой данной эпохи всегда находятся в самой тесной причинной связи с тем общественным настроением, которое в нем выражается. Общественное же настроение всякой данной эпохи всегда обусловливается свойствен
ными ей общественными отношениями. Это как
нельзя лучше показывает вся история искусства и литературы. Вот почему определение общественного эквивалента всякого данного литературного произведения осталось бы неполным, а сле
довательно и неточным, в том случае, если бы критик уклонился от оценки его художественных достоинств. Иначе сказать, первый акт мате
риалистической критики не только не устраняет надобности во втором акте, но предполагает его, как свое необходимое дополнение».
Эстетические взгляды Плеханова—тема особой статьи. Они весьма близки в своих истоках к теории Чернышевского об отношении искусства к действительности, впервые подводившей под эстетику материалистическую базу зависимо
сти искусства от общественно-экономических отношений. Но само собой разумеется, что зна
чение Чернышевского по отношению к работам Плеханова в значительной мере значение сырья, значение аналогичное материализму Фейрбаха по отношению к диалектическому материализму Маркса.
ЭМ. БЕСКИН
засоренные мозги, как хороший вентилятор проветривает спертый комнатный воздух. Она совершеннейшее выражение радостного утвержде
ния жизни, целая философия душевного здоровья и душевной свободы.
Праздничности и жизнерадостности—вот чего очень не хватает нашему театру. Вот чего у нас нет. Это то, чем мы не вправе пренебрегать, то, что мы должны особенно ценить и лелеять в нашем искусстве.
Да и так-ли нужна нам сатира? Сатирическое отношение к действительности привилегия скованной и обиженной мысли. Это—свойство порабощенного сознания. Классу-хозяину жизни ни
где не предписано смеяться только сатирическим смехом. Признаки независимого сознания и силы—это именно шутка и легкий юмор.
Оперетта вместе с тем романтична. Она никогда не бывает лишена налета искреннего лири
ческого раздумья и трогательной поэтической грусти. Впрочем эти моменты только еще силь
ней оттеняют ее изумительную жизнерадостность. Такова идеальная оперетта. Таковы, конечно, лишь лучшие и немногочисленные образцы, так называемой, классической оперетты. Такую оперетту может создать только молодой и творческий класс.
И мы думаем, что такой оперетта может и должна стать теперь на нашей советской сцене.
А тянуть ее в чуждую природе этого жанра область бытовой и политической сатиры, а равно
и всякого идейного глубокомыслия не следует. Не в этом ее смысл и сила.
Ее легкомыслие принципиально. Она сознательно иллогична. О чрезвычайной непринуж
денностью говорит и поет она обо всем, смеется надо всем, пародирует все. Она все воспринимает через иронию, для нее не существует святынь, она не знает авторитетов. Открыто или исподтишка она обнажает и дискридитирует все каноны.
В этом ее смысл и ценность. Наморщенный лоб и сдвинутые брови еще не свидетельствуют об истинном глубокомыслии. Большею частью за так особо-подчеркнутой, боящейся улыбнуться и не позволяющей улыбаться другим серьез
ностью,—прячется скудомыслие, душевная скука или малокультурность. Это требование от искус
ства сугубой серьезности во что бы то ни стало и во всех случаях жизни, не требование класса— диктатора, а показатель внутренней мрачности
и душевной бескрылости отдельных советских моралистов, считающих себя законодателями на
ших эстетических вкусов. Настоящий живой ум, широкий и смелый, не боится свободного полета фантазии, не боится игры словами и чувствами, любит иронию и шутку, не чуждается здоровой эротики, охотно жонглирует противоестественными ассоциациями, самые серьезные мысли выражаются через смех, самые высокие теоретические выводы украшаются эпиграммой и каламбуром. ВЛАДИМИР МАСС
она объективна, как физика, и именно потому чужда всякой метафизики. И вот эта-то объективная критика, говорим мы, оказывается публици
стической именно постольку, поскольку она является истинно «научной» (курсив везде Плеханова).
Этим методом определения социологического эквивалента некоторые критики могут злоупо
треблять, могут искривлять его. И делают это. «Но где же,—спрашивает Плеханов,—тот метод,
которым нельзя было бы злоупотреблять? Его нет и быть не может. Скажу больше: чем серьезнее
данный метод, тем нелепее те злоупотребления им, которые позволяют себе люди, плохо его усвоившие. Но разве это довод против серьезного метода. Люди много злоупотребляли огнем. Но человечество не могло бы отказаться от его употребления, не вернувшись на самую низкую ста
дию культурного развития» (предисловие к третьему изданию «За двадцать лет»).
Если нельзя быть застрахованным от «дружеского» извращения социологического метода критики, еще труднее обезопасить себя от нападений враждебных, пытающихся изобразить марк
систскую критику, как теорию, сводящую все исключительно к «социологическому эквиваленту» и не желающую якобы считаться с художе
ственной природой произведения. Плеханов сразу парирует этот удар,—доказав, что «социология должна не затворять двери пред эстетикой, а, напротив, настежь растворять их пред него. Вторым актом верной себе материалистической критики должна быть оценка эстетических до
стоинств разбираемого произведения. Если бы критик-материалист отказался от этой оценки под тем предлогом, что он уже нашел социологи
ческий эквивалент данного произведения, то этим он только обнаружил бы свое непонимание той точки зрения, на которой ему хочется утвер
диться». Почему? А потому что — «особенности художественного творчества всякой данной эпохи всегда находятся в самой тесной причинной связи с тем общественным настроением, которое в нем выражается. Общественное же настроение всякой данной эпохи всегда обусловливается свойствен
ными ей общественными отношениями. Это как
нельзя лучше показывает вся история искусства и литературы. Вот почему определение общественного эквивалента всякого данного литературного произведения осталось бы неполным, а сле
довательно и неточным, в том случае, если бы критик уклонился от оценки его художественных достоинств. Иначе сказать, первый акт мате
риалистической критики не только не устраняет надобности во втором акте, но предполагает его, как свое необходимое дополнение».
Эстетические взгляды Плеханова—тема особой статьи. Они весьма близки в своих истоках к теории Чернышевского об отношении искусства к действительности, впервые подводившей под эстетику материалистическую базу зависимо
сти искусства от общественно-экономических отношений. Но само собой разумеется, что зна
чение Чернышевского по отношению к работам Плеханова в значительной мере значение сырья, значение аналогичное материализму Фейрбаха по отношению к диалектическому материализму Маркса.
ЭМ. БЕСКИН
засоренные мозги, как хороший вентилятор проветривает спертый комнатный воздух. Она совершеннейшее выражение радостного утвержде
ния жизни, целая философия душевного здоровья и душевной свободы.
Праздничности и жизнерадостности—вот чего очень не хватает нашему театру. Вот чего у нас нет. Это то, чем мы не вправе пренебрегать, то, что мы должны особенно ценить и лелеять в нашем искусстве.
Да и так-ли нужна нам сатира? Сатирическое отношение к действительности привилегия скованной и обиженной мысли. Это—свойство порабощенного сознания. Классу-хозяину жизни ни
где не предписано смеяться только сатирическим смехом. Признаки независимого сознания и силы—это именно шутка и легкий юмор.
Оперетта вместе с тем романтична. Она никогда не бывает лишена налета искреннего лири
ческого раздумья и трогательной поэтической грусти. Впрочем эти моменты только еще силь
ней оттеняют ее изумительную жизнерадостность. Такова идеальная оперетта. Таковы, конечно, лишь лучшие и немногочисленные образцы, так называемой, классической оперетты. Такую оперетту может создать только молодой и творческий класс.
И мы думаем, что такой оперетта может и должна стать теперь на нашей советской сцене.
А тянуть ее в чуждую природе этого жанра область бытовой и политической сатиры, а равно
и всякого идейного глубокомыслия не следует. Не в этом ее смысл и сила.
Ее легкомыслие принципиально. Она сознательно иллогична. О чрезвычайной непринуж
денностью говорит и поет она обо всем, смеется надо всем, пародирует все. Она все воспринимает через иронию, для нее не существует святынь, она не знает авторитетов. Открыто или исподтишка она обнажает и дискридитирует все каноны.
В этом ее смысл и ценность. Наморщенный лоб и сдвинутые брови еще не свидетельствуют об истинном глубокомыслии. Большею частью за так особо-подчеркнутой, боящейся улыбнуться и не позволяющей улыбаться другим серьез
ностью,—прячется скудомыслие, душевная скука или малокультурность. Это требование от искус
ства сугубой серьезности во что бы то ни стало и во всех случаях жизни, не требование класса— диктатора, а показатель внутренней мрачности
и душевной бескрылости отдельных советских моралистов, считающих себя законодателями на
ших эстетических вкусов. Настоящий живой ум, широкий и смелый, не боится свободного полета фантазии, не боится игры словами и чувствами, любит иронию и шутку, не чуждается здоровой эротики, охотно жонглирует противоестественными ассоциациями, самые серьезные мысли выражаются через смех, самые высокие теоретические выводы украшаются эпиграммой и каламбуром. ВЛАДИМИР МАСС