Не будь при жизни покойника никаких фокусов, никакого эксллоататорского мошенничества, вопросы эти решались бы просто. Но, ведь, покойник при жизни исполнял, возможно, весьма ответственную задачу: он, например, мог быть специалистом по приливам и отливам, по размножению дичи. Он умер, а между тем приливы и отливы будут наступать и без него, тюлени будут размножаться и без его чудодейственной помощи! Обман ведь мог бы открыться. Но нет, этого не должно было, быть. Покойнику необходимо было поэтому оставить его прежние функции. Душа должна была остаться живой, хотя тело и умерло. Тот паек, который полагался ушедшему из жизни, но не умершему, до его ухода из земной жизни, продолжал через посредство лиц, на которых
лежало попечение о больных и покойниках, поступать в распоряжение вечно алчущих товарищей покойника по классу. Бессмертие личности, этот результат удлинения до крайней возможности срока попечения о покойнике, становится, таким образом, не только символом, но и предпосылкой «бессмертия» для класса старых сотрапезников, который в отношении прожорливости и силы может сравниться с великанами, и в отношении лукавства и хитрости, с карликами.
Учение о жизни человеческой личности после смерти было в свое время учением, разрушение которого тогда поколебало бы устойчивость общественного порядка гораздо более непосредственно и ощутительно, чем ныне. В наше время религия могла бы исчезнуть без всякого ущерба для общества, — трудящемуся человечеству, по крайней мере, не пришлось бы по ней плакать.
Сила религии покоится на ее несравненной способности приспособляться к другим крупным идеологиям, она подкрепляет, подпирает эти идеологии своим уменьем сглаживать, преодолевать все противоречия реального мира. Для этого она применяет весьма простое средство, она становится спиной ко всякой действительности. Но как раз в томто и обнаруживается обман религии, что ни один поп сам и не думает отворачиваться от радостей посюсторонней жизни. Поп с удовольствием входит во все мирские дела, и если при этом маленький личный господьбог попадает впросак, то попы имеют возможность отступить к великому, непознаваемому богу. Бытие божие, вера в него абсолютно не страдают от того, что бог находится, скажем, на стороне французов или на стороне немцев, или одновременно на стороне и тех и других, от того, что бог всех одинаково любит, или от того, что он с гневом отворачивается от всего грешного человечества. Бог не отстаивает исключительно одних богатых или бедных. Бог всегда прав, ибо ему нельзя ставить в вину какую бы то ни было неправду. Еще меньше можно упрекать служителя бога, ведь, он только служитель бога. Бога можно одновременно любить и бояться, можно быть настроенным националистически или демократически и все же верить в бога. Ведь в том, что господьбог немецких католиков, при его беспартийности и надпартийности, питает особое расположение к партии центра, имеется как-будто противоречие, и тем не менее авторитет бога не терпит никакого ущерба от его участия в политике.
При всем том, однако, религия так тесно связана с национальной и демократической идеологией, а духовенство такими интимными узами переплело себя с классом эксплоататоров, что низвержение капитализма вышибает у религии ее последнюю опору. Она, конечно, попытается отступить в область «чистого» познания, вернее, агностицизма, и окопаться за, «непознаваемостью» непознанного, однако, повышение общего образовательного уровня масс, пробуждение в них воли к великому со