стоящее время вполне заслуживающая внимания читателей, осталась высшим достижением в смысле научной ориентировки в данной области. Он разительными доводами показал, что первичным основным явлением оказываются не евангелия, а церковь, что евангелия, сообщающие сведения об историческом Иисусе, сами — факт вторичный, производный и порождены церковью. Это «святое писание» создано церковниками для того, чтобы укрепить защищаемые ими тенденции. Он воскресил перед нами тот взгляд, какой существовал как раз в древнейшие времена церкви: великий учитель церкви Августин (около 400 года после р. х. ), ничем не прикрываясь, сделал, например, такое признание: «Я не поверил бы евангелию, если бы меня не побуждал к этому авторитет католической церкви».
В церковных интересах действительная дата составления этих писаний была перенесена в далекое прошлое, а авторами их были обявлены известные прославленные лица; авторитетом этих имен хотели подкрепить взгляды, выражаемые настоящими авторами. С течением времени в первоначальный текст вносилась поправка за поправкой и подделка за подделкой для того, чтобы приспособить писание к целям и задачам получившего к этому времени господство церковного направления. Сверх того, авторы священного писания вовсе не писатели-историки в нашем смысле слова; их перья направлялись политическими и агитаторскими стремлениями, их работы имеют явно тенденциозный и поучительный характер.
Кальтгофф. заглянул в проблему еще глубже. Он понял также, какую личную миссию выполнял для церковных «свободных мыслителейсам, якобы, исторический Иисус; он был для них соломинкой, за которую хватались в случае крайней надобности в авторитете. К «историческому» Иисусу их привязывал «весьма значительный остаток иерархического сознания, от которого не могли отделаться либеральные церковники. Если свободомыслящий пастор возвещал свое собственное богословское учение во имя исторического Иисуса, на него самого падал луч того церковного нимба — сияния, которым благочестивые на старый манер люди окружали своего христа. «Христос велик, и я его пророк» — вот краткий и внушительный аргумент, которым либеральный пастор вербовал поклонников своему Иисусу. Такая тенденция, с самого начала присущая либеральному богословию, не могла, конечно, вести его к чисто научному, объективно-историческому, изучению проблемы. Кто исходит из предпосылки, что наша современная христианская культура восходит к личности какого-то определенного Иисуса, тот будет рассматривать каждую попытку выдвинуть истинного и первоначального, т. -е. исторического Иисуса на первый план, как акт спасения христианства. Но это просто самообман: напрасно критическая теология приписывает своим жизнеописаниям Иисуса больше чем временное значение. Эта богословская школа может сколько угодно думать, что она своим историческим Иисусом обеспечивает в условиях современной культурной жизни место для свободомыслящей церкви; однако, плохо обстояло бы дело с историческим пониманием и с историческим значением христианской культуры, если бы мы в качестве фундамента ее не обнаружили бы ничего другого, кроме такого христа, какого подарила миру либеральная теология и какого вовсе не знали ни литература отцов церкви, ни христианское средневековье, ни даже эпоха реформации.
В борьбе против такого либерального христа, являющегося в основе лишь рационализированным иудеем, оказывается правой даже и ортодоксальная школа, когда она желает иметь и удержать целиком христа евангелий, а не произвольно извлеченные из евангелий отрывки».