жат действительно тем авторам, которым они приписываются, что по большей части они гораздо более позднего происхождения, чем то, какое указывается их датой, и что первоначальный их текст не раз и притом очень грубо изменялся позднейшими переработками и дополнениями. Твердо установлено, наконец, что ни одно евангелие, ни одно из других раннехристианских «писаний» не составлено кем-нибудь из современников Иисуса».
Он также совершенно правильно замечает: «Почему обязаны мы принимать слово самого Иисуса в евангелиях за что-нибудь другое, а не за такие речи, какие выгодно было составителям рассказа вложить в уста Иисуса? »
И при всем том Каутский все же принимает в качестве исторических данных, говорящих о действительном существовании Иисуса— основателя религии, эти самые писания, которые, по его же мнению, могут в лучшем случае иметь лишь культурно-историческое значение вообще. Пусть все будет подлогом и фантазией, но за самого-то распятого он держится крепко и торжественно возвещает, что личность его — не плод чистой фантазии и что, следовательно, в основе здесь лежит действительный факт. Основатель христианства жил, он родился и умер потом на кресте.
Каутский приводит и «свидетельства». Выслушаем же их.
Он соглашается, что из евангелий можно извлечь лишь очень немного таких данных, которые (по его мнению) могут считаться с некоторой вероятностью действительными событиями из жизни Иисуса: это его рождение и смерть. «Но», — говорит он, — «эти два факта, если их признать, во всяком случае доказывают, что Иисус жил на самом деле, что он не просто мифологическая фигура; правда, они не проливают вовсе света на то, что важнее всего во всякой исторической личности, на деятельность, которую она развивала в промежутке между своим рождением и смертью. То месиво моральных изречений и сверхʼестественных деяний, чудес, которое подносят нам в качестве рассказа об Иисусе евангелия, содержит в себе столько невероятного и невозможного, столько явного вымысла, столько неподтвержденного каким бы то ни было другим свидетельством, что оно в качестве исторического источника никакой ценности не имеет».
Немногим лучше, признает Каутский, обстоит дело и со свидетельствами относительно рождения и смерти Иисуса. Но он все же имеет, будто бы, основания думать, что они под грудой вымыслов, скрывают историческое ядро. «Признать его мы должны уже потому, что в этих рассказах есть отдельные сообщения, которые были в высшей степени неудобны для христианства и, следовательно, не вымышлены нм; наоборот, в кругах его приверженцев они, очевидно, были слишком известны и общепризнаны, так, что авторы евангелий не осмелились заменить их собственными выдумками, хотя такую замену вообще они производили беззастенчиво и часто.
Один из таких фактов — галилейское происхождение Иисуса. Оно очень плохо согласовалось с его давидо-мессианическими притязаниями. Мессия во всяком случае должен был происходить из рода царя Давида».
Христиане и в более поздние времена ни за что не хотели отказаться ни от царственного происхождения своего мессии, ни от его божественного посланничества; поэтому они должны были с тем большей ревностью работать над устранением «другого признака его иудейского происхождения; этот признак — его революционный дух».
Христианство, как утверждает Каутский, в самых своих начатках, возникших на иудейской почве, имело бунтарский характер! (? ) Оно выросло из мессианических ожиданий революционного пролетариата.
Он также совершенно правильно замечает: «Почему обязаны мы принимать слово самого Иисуса в евангелиях за что-нибудь другое, а не за такие речи, какие выгодно было составителям рассказа вложить в уста Иисуса? »
И при всем том Каутский все же принимает в качестве исторических данных, говорящих о действительном существовании Иисуса— основателя религии, эти самые писания, которые, по его же мнению, могут в лучшем случае иметь лишь культурно-историческое значение вообще. Пусть все будет подлогом и фантазией, но за самого-то распятого он держится крепко и торжественно возвещает, что личность его — не плод чистой фантазии и что, следовательно, в основе здесь лежит действительный факт. Основатель христианства жил, он родился и умер потом на кресте.
Каутский приводит и «свидетельства». Выслушаем же их.
Он соглашается, что из евангелий можно извлечь лишь очень немного таких данных, которые (по его мнению) могут считаться с некоторой вероятностью действительными событиями из жизни Иисуса: это его рождение и смерть. «Но», — говорит он, — «эти два факта, если их признать, во всяком случае доказывают, что Иисус жил на самом деле, что он не просто мифологическая фигура; правда, они не проливают вовсе света на то, что важнее всего во всякой исторической личности, на деятельность, которую она развивала в промежутке между своим рождением и смертью. То месиво моральных изречений и сверхʼестественных деяний, чудес, которое подносят нам в качестве рассказа об Иисусе евангелия, содержит в себе столько невероятного и невозможного, столько явного вымысла, столько неподтвержденного каким бы то ни было другим свидетельством, что оно в качестве исторического источника никакой ценности не имеет».
Немногим лучше, признает Каутский, обстоит дело и со свидетельствами относительно рождения и смерти Иисуса. Но он все же имеет, будто бы, основания думать, что они под грудой вымыслов, скрывают историческое ядро. «Признать его мы должны уже потому, что в этих рассказах есть отдельные сообщения, которые были в высшей степени неудобны для христианства и, следовательно, не вымышлены нм; наоборот, в кругах его приверженцев они, очевидно, были слишком известны и общепризнаны, так, что авторы евангелий не осмелились заменить их собственными выдумками, хотя такую замену вообще они производили беззастенчиво и часто.
Один из таких фактов — галилейское происхождение Иисуса. Оно очень плохо согласовалось с его давидо-мессианическими притязаниями. Мессия во всяком случае должен был происходить из рода царя Давида».
Христиане и в более поздние времена ни за что не хотели отказаться ни от царственного происхождения своего мессии, ни от его божественного посланничества; поэтому они должны были с тем большей ревностью работать над устранением «другого признака его иудейского происхождения; этот признак — его революционный дух».
Христианство, как утверждает Каутский, в самых своих начатках, возникших на иудейской почве, имело бунтарский характер! (? ) Оно выросло из мессианических ожиданий революционного пролетариата.