Всюду лагерями руководят враги Советского Союза—настоящие фашисты, и, что удивительнее всего, они находятся в тесном контакте с американскими властями. Как ни запугивали меня, я понимал: если хочу по-настоящему трудиться, если честно хочу приносить пользу моему народу, я должен вернуться на родину. Мне с семьей удалось переехать в советскую зону, и оттуда я направился домой.
Не скрою, возвращались мы в Ригу не без опасений и страха. Ведь столько слухов и «достоверных» сообщений о положении в Советской Латвии довелось выслушать за долгие месяцы скитаний! Какова же была моя радость, когда я увидел мой любимый город шумным, веселым, когда я убедился, что латышская культура, наука и искусство развиваются как никогда прежде!
В Сельскохозяйственной академии узнали о моем возвращении. Меня сразу же пригласил к себе ректор академии профессор Пейве. И вот я на чудесной улице Аусекле, где в огромном, занимающем целый квартал доме, после разрушения Елгавского дворца, разместилась Сельскохозяйственная академия. Профессор Пейве предложил мне принять кафедру сопротивления материалов и элементов сельскохозяйственных машин, которой я руководил до войны. С радостью взялся я за работу.
Жизнь моей семьи вошла в нормальную колею, и порой нам кажется, что мы никогда не покидали нашего тихого Чиекуркална, не оставляли наш уютный коттедж. Кстати, дом и сад мне вернули сразу же после приезда в Ригу.
— Знаете, — сказал Арвид Леппик, — я с горечью думаю о моих обманутых коллегах, которые до сих пор блуждают по лагерям американской и английской зон. Сколько пользы могли бы принести они своей родине, какое удовлетворение испытали бы от своей деятельности здесь!.. Если можно, я хотел бы обратиться к некоторым из них через ваш журнал. Запишите, пожалуйста.
И профессор медленно, обдумывая каждое слово, стал диктовать мне:
«Я обращаюсь к вам, мои уважаемые коллеги и соотечественники, к вам, профессор Буркевиц, к вам, профессор Эглит, к вам, профессор Маркус, к вам, доценты Талце и Станкевич, и ко всем тем, кто меня знает и помнит. Я хочу, чтобы вы услышали правду о нашей Латвии, о нашей Риге, о нашей жизни. Я хочу вас порадовать: восстановлена не только наша Сельскохозяйственная академия, значительно шире, чем до войны, развернул свою деятельность Государственный университет, организован новый Педагогический институт, создана Академия наук Латвийской ССР. Ключом бьет научная жизнь в Советской Латвии, Возвращайтесь на родину, дорогие коллеги! Вас встретят радушно. Широкое поле деятельности ожидает вас. Вы найдете где приложить свой труд, свои знания, свой многогранный опыт.
Что касается меня, то я веду большую преподавательскую и научную работу и нисколько не стеснен в своей деятельности. Я хочу, чтобы вы знали об этом».
Когда мы прощались, с улицы в сад вошла молодая девушка.
— Это моя дочь, — с гордостью сказал Арвид Липпик, — только что закончила 11-й класс, мечтает в будущем стать ученым. Что ж, для этого у нее есть все возможности.
* * *
На противоположном конце Риги, на Задвинье, в кочегарке текстильной фабрики «Курземес мануфактура», я познакомился с Фердинандом Лейманисом. Рабочим с более чем двадцатилетним стажем, он в 1944 году был арестован немцами, а затем угнан в Германию. Его отправили на авиазавод «Фожке-Вульф» в городе Вуперталь на Рейне. Восемь месяцев работал он там по 13 часов в сутки, пока 18 апреля 1945 года город не заняли американцы. Лейманис остался на той же заводской территории. Там был создан лагерь ЮНРРА.
Я не буду приводить рассказа кочегара о его мытарствах в лагере: он похож на предыдущие рассказы врача и профессора, хотя они были в разных городах английской и американской зон.
Сначала Фердинанда удивляло, затем возмущало, что союзники, воевавшие с гитлеровской Германией, с такой быстротой и радушием пригрели латышских и других прибалтийских гитлеровцев. Больше того, эти люди, которых нужно было судить как военных преступников выдавали себя за «законных» представителей латышей, оказавшихся за пределами своей родины.
Об этом же с возмущением говорил мне Язеп Барановские, начальник планового отдела фабрики, репатриированный из английской зоны, из Ведельского лагеря для прибалтов. В этом лагере были созданы «объединенный комитет прибалтов» и «национальные комитеты». Они целиком состояли из членов воено-фашистских националистических организаций, бывших фабрикантов, полицейских, из тех, кто активно сотрудничал с немецкими оккупантами.
— Я заявляю, — с волнением говорил Язеп Барановские, —- что ни я, ни подавляющее большинство людей, находившихся в Ведельском лагере, не уполномочивали этих «комитетчиков» говорить от нашего имени, представлять наши интересы. А ведь всюду: и перед английскими властями и перед различными иностранными корреспондентами — они выступали, от нашего имени.
Язеп вспоминает, что не было таких страхов и ужасов, которыми не запугивали бы его, убеждая не возвращаться в Ригу.
— А меня встретили так, как я не счел даже мечтать. 31 декабря 1946 года приехал я в Ригу. 15 января 1947 года я уже работал счетоводом на фабрике «Курземес мануфактура», а через три месяца меня выдви
нули на ответственную должность начальника планового отдела фабрики.
Когда сюда же вернулся Фердинанд Лейманис, он также получил прежнее место старшего кочегара.
После работы мы направились домой к Лейманису на улицу Друвас, № 12.
— Вы знаете, как я волновался, когда возвращался в Ригу, — говорил он по дороге. — Ведь тут оставались моя жена с сыном, старики-родители, «Живы ли они? — думал я.—Целы ли мой дом, сад, огород?» Но я застал всех моих близких в полном здравии, а дом—в целости и сохранности. Больше того, я узнал, что отцу государство выдает пенсию по старости, а сын Ильмар не только бесплатно обучается в индустриальном техникуме, но получает еще стипендию.
Потом Лейманис говорил о том, сколько хороших перемен застал он в советской Риге. Особенно поразил его большой новый мост через Даугаву, против Рижского замка. Десятки лет в буржуазной Латвии собирались его построить, а построили лишь при советской власти.
— Вот и моя усадьба, — улыбаясь, произносит Фердинанд, показывая на домик, утопающий в зелени фруктовых деревьев.— Как часто на далекой чужбине вспоминал я этот дом, этот сад...
Я узнал, что известный латышский скульптор Штиллере тоже репатриирован из Германии.
Когда депутат Верховного Совета республики народный художник Теодор Залькалн и художник Уго Скулме предложили мне поехать к Штилтерсу посмотреть его последнюю работу для выставки в Москве, я с радостью согласился.
Работы, которые показал нам старый скульптор, поражали смелостью замысла и исполнения, подлинным мастерством. Штилтерс закончил скульптурный портрет председателя Совета Министров Латвийской ССР, выдающегося писателя Вилкса Лациса. Мы увидели характерное лицо, в котором ярко выражены твердая воля, энергия и ум.
Штилтерс, улыбаясь, сказал:
— Я помню, как некоторые проходимцы пускали в лагере слух, что тех, кто вернется в Советскую Латвию, будут ссылать, вешать, четвертовать... А я не только жив и здоров, но ко мне приезжал позировать председатель Совета Министров, мои работы отправляются на выставку в Москву. Нелепо и дико, что те проходимцы отравляют атмосферу и до сих пор.
* * *
Так живут и трудятся в Советской Латвии тысячи репатриированных латышей, вернувшихся на родину и ставших полноправными гражданами СССР. Радушно принял их латышский народ в свою большую семью. Подлинное счастье нашли они на родной земле.
Скульптор Штилтерс у своей последней работы — бюста председателя Совета Министров Латвийской ССР Вилиса Лациса.
Фердинанд Лейманис, старый кадровый рабочий, старший кочегар текстильной фабрики «Курземес мануфактура».
Не скрою, возвращались мы в Ригу не без опасений и страха. Ведь столько слухов и «достоверных» сообщений о положении в Советской Латвии довелось выслушать за долгие месяцы скитаний! Какова же была моя радость, когда я увидел мой любимый город шумным, веселым, когда я убедился, что латышская культура, наука и искусство развиваются как никогда прежде!
В Сельскохозяйственной академии узнали о моем возвращении. Меня сразу же пригласил к себе ректор академии профессор Пейве. И вот я на чудесной улице Аусекле, где в огромном, занимающем целый квартал доме, после разрушения Елгавского дворца, разместилась Сельскохозяйственная академия. Профессор Пейве предложил мне принять кафедру сопротивления материалов и элементов сельскохозяйственных машин, которой я руководил до войны. С радостью взялся я за работу.
Жизнь моей семьи вошла в нормальную колею, и порой нам кажется, что мы никогда не покидали нашего тихого Чиекуркална, не оставляли наш уютный коттедж. Кстати, дом и сад мне вернули сразу же после приезда в Ригу.
— Знаете, — сказал Арвид Леппик, — я с горечью думаю о моих обманутых коллегах, которые до сих пор блуждают по лагерям американской и английской зон. Сколько пользы могли бы принести они своей родине, какое удовлетворение испытали бы от своей деятельности здесь!.. Если можно, я хотел бы обратиться к некоторым из них через ваш журнал. Запишите, пожалуйста.
И профессор медленно, обдумывая каждое слово, стал диктовать мне:
«Я обращаюсь к вам, мои уважаемые коллеги и соотечественники, к вам, профессор Буркевиц, к вам, профессор Эглит, к вам, профессор Маркус, к вам, доценты Талце и Станкевич, и ко всем тем, кто меня знает и помнит. Я хочу, чтобы вы услышали правду о нашей Латвии, о нашей Риге, о нашей жизни. Я хочу вас порадовать: восстановлена не только наша Сельскохозяйственная академия, значительно шире, чем до войны, развернул свою деятельность Государственный университет, организован новый Педагогический институт, создана Академия наук Латвийской ССР. Ключом бьет научная жизнь в Советской Латвии, Возвращайтесь на родину, дорогие коллеги! Вас встретят радушно. Широкое поле деятельности ожидает вас. Вы найдете где приложить свой труд, свои знания, свой многогранный опыт.
Что касается меня, то я веду большую преподавательскую и научную работу и нисколько не стеснен в своей деятельности. Я хочу, чтобы вы знали об этом».
Когда мы прощались, с улицы в сад вошла молодая девушка.
— Это моя дочь, — с гордостью сказал Арвид Липпик, — только что закончила 11-й класс, мечтает в будущем стать ученым. Что ж, для этого у нее есть все возможности.
* * *
На противоположном конце Риги, на Задвинье, в кочегарке текстильной фабрики «Курземес мануфактура», я познакомился с Фердинандом Лейманисом. Рабочим с более чем двадцатилетним стажем, он в 1944 году был арестован немцами, а затем угнан в Германию. Его отправили на авиазавод «Фожке-Вульф» в городе Вуперталь на Рейне. Восемь месяцев работал он там по 13 часов в сутки, пока 18 апреля 1945 года город не заняли американцы. Лейманис остался на той же заводской территории. Там был создан лагерь ЮНРРА.
Я не буду приводить рассказа кочегара о его мытарствах в лагере: он похож на предыдущие рассказы врача и профессора, хотя они были в разных городах английской и американской зон.
Сначала Фердинанда удивляло, затем возмущало, что союзники, воевавшие с гитлеровской Германией, с такой быстротой и радушием пригрели латышских и других прибалтийских гитлеровцев. Больше того, эти люди, которых нужно было судить как военных преступников выдавали себя за «законных» представителей латышей, оказавшихся за пределами своей родины.
Об этом же с возмущением говорил мне Язеп Барановские, начальник планового отдела фабрики, репатриированный из английской зоны, из Ведельского лагеря для прибалтов. В этом лагере были созданы «объединенный комитет прибалтов» и «национальные комитеты». Они целиком состояли из членов воено-фашистских националистических организаций, бывших фабрикантов, полицейских, из тех, кто активно сотрудничал с немецкими оккупантами.
— Я заявляю, — с волнением говорил Язеп Барановские, —- что ни я, ни подавляющее большинство людей, находившихся в Ведельском лагере, не уполномочивали этих «комитетчиков» говорить от нашего имени, представлять наши интересы. А ведь всюду: и перед английскими властями и перед различными иностранными корреспондентами — они выступали, от нашего имени.
Язеп вспоминает, что не было таких страхов и ужасов, которыми не запугивали бы его, убеждая не возвращаться в Ригу.
— А меня встретили так, как я не счел даже мечтать. 31 декабря 1946 года приехал я в Ригу. 15 января 1947 года я уже работал счетоводом на фабрике «Курземес мануфактура», а через три месяца меня выдви
нули на ответственную должность начальника планового отдела фабрики.
Когда сюда же вернулся Фердинанд Лейманис, он также получил прежнее место старшего кочегара.
После работы мы направились домой к Лейманису на улицу Друвас, № 12.
— Вы знаете, как я волновался, когда возвращался в Ригу, — говорил он по дороге. — Ведь тут оставались моя жена с сыном, старики-родители, «Живы ли они? — думал я.—Целы ли мой дом, сад, огород?» Но я застал всех моих близких в полном здравии, а дом—в целости и сохранности. Больше того, я узнал, что отцу государство выдает пенсию по старости, а сын Ильмар не только бесплатно обучается в индустриальном техникуме, но получает еще стипендию.
Потом Лейманис говорил о том, сколько хороших перемен застал он в советской Риге. Особенно поразил его большой новый мост через Даугаву, против Рижского замка. Десятки лет в буржуазной Латвии собирались его построить, а построили лишь при советской власти.
— Вот и моя усадьба, — улыбаясь, произносит Фердинанд, показывая на домик, утопающий в зелени фруктовых деревьев.— Как часто на далекой чужбине вспоминал я этот дом, этот сад...
Я узнал, что известный латышский скульптор Штиллере тоже репатриирован из Германии.
Когда депутат Верховного Совета республики народный художник Теодор Залькалн и художник Уго Скулме предложили мне поехать к Штилтерсу посмотреть его последнюю работу для выставки в Москве, я с радостью согласился.
Работы, которые показал нам старый скульптор, поражали смелостью замысла и исполнения, подлинным мастерством. Штилтерс закончил скульптурный портрет председателя Совета Министров Латвийской ССР, выдающегося писателя Вилкса Лациса. Мы увидели характерное лицо, в котором ярко выражены твердая воля, энергия и ум.
Штилтерс, улыбаясь, сказал:
— Я помню, как некоторые проходимцы пускали в лагере слух, что тех, кто вернется в Советскую Латвию, будут ссылать, вешать, четвертовать... А я не только жив и здоров, но ко мне приезжал позировать председатель Совета Министров, мои работы отправляются на выставку в Москву. Нелепо и дико, что те проходимцы отравляют атмосферу и до сих пор.
* * *
Так живут и трудятся в Советской Латвии тысячи репатриированных латышей, вернувшихся на родину и ставших полноправными гражданами СССР. Радушно принял их латышский народ в свою большую семью. Подлинное счастье нашли они на родной земле.
Скульптор Штилтерс у своей последней работы — бюста председателя Совета Министров Латвийской ССР Вилиса Лациса.
Фердинанд Лейманис, старый кадровый рабочий, старший кочегар текстильной фабрики «Курземес мануфактура».