столицы союзных
РЕСПУБЛИК
ФРУНЗЕ
Л. XВАТ
Специальный корреспондент «Огонька
Тройка низкорослых поджарых коней привычно тащила неуклюжий фургон — громоздкий тарантас, крытый брезентом. Ямщик-киргиз, здоровенный дядя в меховых штанах и ветхом чапане, накинутом на бронзовое тело, тянул нескончаемую жалобную песню. Павел Иванович Ливотов, тридцатилетий ветеринар, ехавший в Семиречье, чувствовал себя так, словно его упрятали в набитый нафталином сундук и отправили в безвоздушное пространство. Единственное отверстие, через которое путешественники общались с внешним миром, заслоняла широкая спина ямщика. Не видя дороги, они ощущали каждый ее изъян: раскачивались, балансировали, подскакивали, сталкивались, падали на жесткие скамьи. Пыль, тонкая и едкая, густым облаком стояла внутри фургона, делая людей невидимками; плотным слоем она лежала на платье и вещах, окрасив все в однообразный, серый цвет.
Вращались колеса, скрипел фургон. Ехали третья сутки. С железной дорогой простились у станции Кабул-Сай, в двадцати верстах от Арыси в сторону Ташкента. От Кабул-Сая начинался конно-почтовый тракт на Пишпек и Верный. Некий Рудометкин держал лошадей, возил почту и пассажиров — хозяин тракта, властитель путей сообщения! Над рудометкинскими конями острили: «Десятый день — девятую версту...»
Станция... Пара низеньких домиков. Несколько юрт. Оборванные кочевники. Полуголые, грязные ребятишки. Во все стороны, степь, бескрайняя, славно мертвая, вдали сливающаяся с подножьем заснеженного горного хребта...
На четвертые сутки выбрались из ковчега:
— Пишпек!
Павел Иванович, протирая распухшие запыленные веки, с любопытством осматривался: «Городок невиданный!» Параллельно дороге тянулись четыре—пять улиц. Чистенькие глинобитные хаты под камышовой крышей. Широкая дубовая аллея. Садик, усаженный молоденькими деревцами... Павел Иванович пошел искать пристанища, лавируя между свиньями и козами, беспрепятственно бродившими по немощеным, изрытым улицам.
Ливотов был почти сверстником Пишпека, из военного поселения превратившегося в уездный город Семиречья. Было в городе девять тысяч жителей; часть горожан крестьянствовала, остальные — военные, чиновники, торговцы, мелкие ремесленники. Имелось в Пишпеке пять предприятий, именовавшихся в городских книгах громко,— «фабрики и заводы»: шерстомойка, мельница, пивоварня, водочно-разливочное заведение и кожевенное предприятие.
Над Пишпеком нависла серая мгла, скрадывающая солнечные лучи. Душно! А придет осень, дожди, и улицы превратятся в болота... Старожилы со смехом рассказывали: «Булочкин Иван Егорович на углу Васильевской обе калоши посеял... А на Судейской почтовая бричка увязла, тройка коней вытащить не смогла — пассажиров на pукax переносили...»
Хвастали: «Терентьев, пишпекский «туз», строит двухэтажный дам, первый в городе,— «дворец»!..»
Выл в Пишпеке клуб. Похаживали ту
да иные из интеллигенции — больше деваться некуда, особенно зимой: о театре в городе только слыхивали... Б клубе азартно резались в «банчок», «железку»; завсегдатаи между собой играли «на шереметьевский счет»: без отдачи, приезжих обдирали, как липку. Ну, и пили свирепо — во все времена года, по любому поводу и без повода: надоедало пить в городе, ехали «на лоно природы», на пикник...
— В Пишпеке, вообще в этом крае мне предстояло провести вею жизнь, встретить Великую Октябрьскую социалистическую революцию, увидеть становление советской власти и удивительные превращения, происшедшие с народам и с городом,— сказал Павел Иванович, вспоминая былое.
— Сколько же лет миновало?—спросил я. — Приехал в девятьсот восьмом... Посчитайте: тридцать девять, сороковой!
Есть в этом городе какое-то непобедимое обаяние. Полны жизни, света и радости его прямолинейные опрятные улицы. Нарядны и праздничны просторные площади. Что украшает киргизскую столицу? Потоки солнечных лучей? Радующая взор архитектура новых зданий? Блестящий асфальт девяноста километров городских магистралей? Сады и аллеи, бульвары и цветники, стройность пирамидальных и серебристых тополей, могучие старики Дубового парка и Карагачовой рощи? Чарующая панорама горного хребта?..
Станьте на любом перекрестке лицом к югу, и вам откроется зрелище величественных гор, изумрудные склоны и вершины ослепительной белизны — седина Тянь- Шаня не поддается влиянию щедрого солнца Киргизии. Горы то кажутся невыразимо далекими, то вдруг словно приближаются, но вы знаете, что до перевалов Ала- Арча и Сухулун добрых шестьдесят километров. Торопитесь запечатлеть в зрительной памяти эту панораму: через час вы увидите ее иной — в новом освещении, поновому прекрасной и волнующей...
Приезжий очень скоро замечает, что он сроднился с городом, с его бодрым и жизнерадостным трудовым населением. Молод город Фрунзе, молоды и его обитатели! Формально городу около восьмидесяти лет, но исчислять возраст киргизской столицы следует сталинскими пятилетками: в предвоенные пятнадцать лет происходил бурный рост индустриального, культурного и научного центра республики. Тогда ста
рый Пишпек уже носил имя Фрунзе. За тридцать лет советской власти население города увеличилось вдесятеро. Каждый пятый житель киргизской столицы учится— вот почему на улицах видишь так много молодых лиц!
Из горных аулов Тянь-Шаня, с берегов голубого Иссык-Куля, из хлебородных колхозов Таласса, из кыштаков знойного юга, с предгорий Памира приезжают в столицу Киргизии юноши и девушки. Жажда к науке, высшему и специальному образованию влечет их в аудитории медицинского, сельскохозяйственного, педагогического, животноводческого институтов, в лаборатории Киргизского филиала Академии наук СССР, в классы музыкального и хореографического училищ... Осенью в стены четырех вузов и тринадцати техникумов вливается студенческая молодежь; летом новые отряды интеллигенции—врачей, агрономов, ветеринаров, педагогов — разъезжаются по шести областям республики.
Мы видели это цветущее поколение в день Первого Мая, когда праздничные толпы народа заполнили весь город. Социалистическая индустрия и культура киргизской столицы демонстрировали свои победы. Два с половиной часа длилось шествие мимо скульптуры И. В. Сталина, через роскошную площадь—ту самую, где некогда по осени увязали почтовые фургоны... Мы увидели, что производит фрунзенская индустрия, парад промышленной продукции заводов и фабрик столицы. Ткани. Сельскохозяйственные машины. Обувь. Папиросы. Турбины для колхозных гидростанций. Ликеры. Трикотаж. Пиво. Готовая одежда. Мясные консервы. Шорные изделия. Белье. Металлическая посуда. Мебель... В пишпекские времена киргизский народ даже не знал о существовании большинства этих предметов. Ныне — днем и ночью — нескончаемыми колоннами мчатся по превосходным автомагистралям, ведущим из города Фрунзе на запад, север и восток, машины с товарами для киргизских колхозников, товарами, изготовленными у себя в республике, руками киргизских рабочих. Недавние кочевники стали творцами предметов, без которых немыслима культурная жизнь, стали мастерами, специалистами, командирами рожденной пятилетками киргизской индустрии,— ее валовая продукция в советское время возросла невиданно: в триста раз!
Увидели мы и самих творцов фрунзен
ской продукции — коллективы ее пятиде- Город Фрунзе. Сквер перед Домом министерств Киргизской ССР.
Фото Л. Гройсман (ТАСС)
РЕСПУБЛИК
ФРУНЗЕ
Л. XВАТ
Специальный корреспондент «Огонька
Тройка низкорослых поджарых коней привычно тащила неуклюжий фургон — громоздкий тарантас, крытый брезентом. Ямщик-киргиз, здоровенный дядя в меховых штанах и ветхом чапане, накинутом на бронзовое тело, тянул нескончаемую жалобную песню. Павел Иванович Ливотов, тридцатилетий ветеринар, ехавший в Семиречье, чувствовал себя так, словно его упрятали в набитый нафталином сундук и отправили в безвоздушное пространство. Единственное отверстие, через которое путешественники общались с внешним миром, заслоняла широкая спина ямщика. Не видя дороги, они ощущали каждый ее изъян: раскачивались, балансировали, подскакивали, сталкивались, падали на жесткие скамьи. Пыль, тонкая и едкая, густым облаком стояла внутри фургона, делая людей невидимками; плотным слоем она лежала на платье и вещах, окрасив все в однообразный, серый цвет.
Вращались колеса, скрипел фургон. Ехали третья сутки. С железной дорогой простились у станции Кабул-Сай, в двадцати верстах от Арыси в сторону Ташкента. От Кабул-Сая начинался конно-почтовый тракт на Пишпек и Верный. Некий Рудометкин держал лошадей, возил почту и пассажиров — хозяин тракта, властитель путей сообщения! Над рудометкинскими конями острили: «Десятый день — девятую версту...»
Станция... Пара низеньких домиков. Несколько юрт. Оборванные кочевники. Полуголые, грязные ребятишки. Во все стороны, степь, бескрайняя, славно мертвая, вдали сливающаяся с подножьем заснеженного горного хребта...
На четвертые сутки выбрались из ковчега:
— Пишпек!
Павел Иванович, протирая распухшие запыленные веки, с любопытством осматривался: «Городок невиданный!» Параллельно дороге тянулись четыре—пять улиц. Чистенькие глинобитные хаты под камышовой крышей. Широкая дубовая аллея. Садик, усаженный молоденькими деревцами... Павел Иванович пошел искать пристанища, лавируя между свиньями и козами, беспрепятственно бродившими по немощеным, изрытым улицам.
Ливотов был почти сверстником Пишпека, из военного поселения превратившегося в уездный город Семиречья. Было в городе девять тысяч жителей; часть горожан крестьянствовала, остальные — военные, чиновники, торговцы, мелкие ремесленники. Имелось в Пишпеке пять предприятий, именовавшихся в городских книгах громко,— «фабрики и заводы»: шерстомойка, мельница, пивоварня, водочно-разливочное заведение и кожевенное предприятие.
Над Пишпеком нависла серая мгла, скрадывающая солнечные лучи. Душно! А придет осень, дожди, и улицы превратятся в болота... Старожилы со смехом рассказывали: «Булочкин Иван Егорович на углу Васильевской обе калоши посеял... А на Судейской почтовая бричка увязла, тройка коней вытащить не смогла — пассажиров на pукax переносили...»
Хвастали: «Терентьев, пишпекский «туз», строит двухэтажный дам, первый в городе,— «дворец»!..»
Выл в Пишпеке клуб. Похаживали ту
да иные из интеллигенции — больше деваться некуда, особенно зимой: о театре в городе только слыхивали... Б клубе азартно резались в «банчок», «железку»; завсегдатаи между собой играли «на шереметьевский счет»: без отдачи, приезжих обдирали, как липку. Ну, и пили свирепо — во все времена года, по любому поводу и без повода: надоедало пить в городе, ехали «на лоно природы», на пикник...
— В Пишпеке, вообще в этом крае мне предстояло провести вею жизнь, встретить Великую Октябрьскую социалистическую революцию, увидеть становление советской власти и удивительные превращения, происшедшие с народам и с городом,— сказал Павел Иванович, вспоминая былое.
— Сколько же лет миновало?—спросил я. — Приехал в девятьсот восьмом... Посчитайте: тридцать девять, сороковой!
Есть в этом городе какое-то непобедимое обаяние. Полны жизни, света и радости его прямолинейные опрятные улицы. Нарядны и праздничны просторные площади. Что украшает киргизскую столицу? Потоки солнечных лучей? Радующая взор архитектура новых зданий? Блестящий асфальт девяноста километров городских магистралей? Сады и аллеи, бульвары и цветники, стройность пирамидальных и серебристых тополей, могучие старики Дубового парка и Карагачовой рощи? Чарующая панорама горного хребта?..
Станьте на любом перекрестке лицом к югу, и вам откроется зрелище величественных гор, изумрудные склоны и вершины ослепительной белизны — седина Тянь- Шаня не поддается влиянию щедрого солнца Киргизии. Горы то кажутся невыразимо далекими, то вдруг словно приближаются, но вы знаете, что до перевалов Ала- Арча и Сухулун добрых шестьдесят километров. Торопитесь запечатлеть в зрительной памяти эту панораму: через час вы увидите ее иной — в новом освещении, поновому прекрасной и волнующей...
Приезжий очень скоро замечает, что он сроднился с городом, с его бодрым и жизнерадостным трудовым населением. Молод город Фрунзе, молоды и его обитатели! Формально городу около восьмидесяти лет, но исчислять возраст киргизской столицы следует сталинскими пятилетками: в предвоенные пятнадцать лет происходил бурный рост индустриального, культурного и научного центра республики. Тогда ста
рый Пишпек уже носил имя Фрунзе. За тридцать лет советской власти население города увеличилось вдесятеро. Каждый пятый житель киргизской столицы учится— вот почему на улицах видишь так много молодых лиц!
Из горных аулов Тянь-Шаня, с берегов голубого Иссык-Куля, из хлебородных колхозов Таласса, из кыштаков знойного юга, с предгорий Памира приезжают в столицу Киргизии юноши и девушки. Жажда к науке, высшему и специальному образованию влечет их в аудитории медицинского, сельскохозяйственного, педагогического, животноводческого институтов, в лаборатории Киргизского филиала Академии наук СССР, в классы музыкального и хореографического училищ... Осенью в стены четырех вузов и тринадцати техникумов вливается студенческая молодежь; летом новые отряды интеллигенции—врачей, агрономов, ветеринаров, педагогов — разъезжаются по шести областям республики.
Мы видели это цветущее поколение в день Первого Мая, когда праздничные толпы народа заполнили весь город. Социалистическая индустрия и культура киргизской столицы демонстрировали свои победы. Два с половиной часа длилось шествие мимо скульптуры И. В. Сталина, через роскошную площадь—ту самую, где некогда по осени увязали почтовые фургоны... Мы увидели, что производит фрунзенская индустрия, парад промышленной продукции заводов и фабрик столицы. Ткани. Сельскохозяйственные машины. Обувь. Папиросы. Турбины для колхозных гидростанций. Ликеры. Трикотаж. Пиво. Готовая одежда. Мясные консервы. Шорные изделия. Белье. Металлическая посуда. Мебель... В пишпекские времена киргизский народ даже не знал о существовании большинства этих предметов. Ныне — днем и ночью — нескончаемыми колоннами мчатся по превосходным автомагистралям, ведущим из города Фрунзе на запад, север и восток, машины с товарами для киргизских колхозников, товарами, изготовленными у себя в республике, руками киргизских рабочих. Недавние кочевники стали творцами предметов, без которых немыслима культурная жизнь, стали мастерами, специалистами, командирами рожденной пятилетками киргизской индустрии,— ее валовая продукция в советское время возросла невиданно: в триста раз!
Увидели мы и самих творцов фрунзен
ской продукции — коллективы ее пятиде- Город Фрунзе. Сквер перед Домом министерств Киргизской ССР.
Фото Л. Гройсман (ТАСС)