полусогнутых ногах по комнате, круто поворачивался на месте и шел обратно, бодрился. Но Иван Степанович всмотрелся в его осунувшееся лицо, обежал глазами пустые углы комнаты с единственным, оставшимся из всей мебели комодом и впервые остро почувствовал, что брат катится вниз, гибнет. 

Поедем, Степан, в колхоз, сказал Иван Степанович брату. 

— Куда мне! — испугался брат.— Какой из меня землепашец? 

Зачем землю пахать? Поставим тебя к пчелам. 

Я не сумею, Иван. К этому интерес надо иметь. А у меня весь интерес с медом чаю напиться. 

Подучишься. Вспомнишь, как отец ульи имел. И я тебе помогу, уговаривал Иван Степанович. 

Неожиданно он нашел поддержку у невестки Елены. 

— Поедем, Степа. Построимся. Свое хозяйство заведем. И при слове «хозяйство» она даже просияла. Должно быть, и ей уже успела надоесть их неопределенная семейная жизнь, кочевье с места на место. 

— Вот она, женская приверженность к собственности, махнул рукой брат, сдаваясь. 

III 

Иван Степанович решил зайти по дороге к брату, несмотря на то, что последнее время каждая их новая встреча неизменно заканчивалась ссорой. Третий год брат работал в хуторе Вербном на колхозной пасеке. За это время он и жена построили дом, купили корову, завели свиней и кур. Белка и Галка наплодили им целое стадо коз, из-за которых у Елены были постоянные неприятности с соседями. Козы забредали во дворы, объедали виноградные лозы и капусту на грядках. Брат обжился на новом месте и уже говорил при встречах Ивану Степановичу, что с такими людьми, как в колхозе, никогда не будет порядка. Один в горячее время тяпает у себя на огороде, другая поехала на базар, а председатель запойно пьет горькую. 

— Совсем другое дело в городе, — говорил брат, там народ сознательный, организованный. 

Он уже забыл, как его жена торговала в городе на базаре детскими рукавичками. Колхоз действительно был не из крепких, и те болезни, о которых говорил брат, у колхоза имелись, но почему-то Ивану Степановичу было неприятно слышать об этом из уст брата. Пора бы ему уже перестать чувствовать себя в колхозе гостем. Иван Степанович никогда не решился бы упрекнуть других в том, что у них нехорошо, если бы знал, что у самого плохо. 

У брата на пасеке было не все благополучно. Два года подряд пчелы не приносили колхозу ни капли меду и даже уходили в зиму с подкормкой. Правда, так совпало, что оба последние года были для пчеловодства неурожайные. Или все лето стояла сушь и цветы почти не выделяли нектар, или из-за дождей нельзя было летать пчелам. Но можно было понять и тех людей в колхозе, которые начинали относиться к брату с колючей презрительностью, если не враждебно. 

Как бы ни шли дела на пасеке, трудодни брату записывались аккуратно, и вот уже две осени он получал на них зерно из кладовой колхоза. Но самое плохое было не в этом. В конце концов может быть и так, что сегодня больше повезло одному, а завтра другому. Плохое было в том, что брата это нисколько не смущало, он, видимо, считал, что так и должно быть, и продолжал ругать и громко называть бездельниками тех самых людей, которые заработали для него зерно и деньги, чтобы он мог построить себе хату и купить корову. 

Иван Степанович старался теперь реже бывать у брата еще и потому, что не мог закрыть глаза на его семейную жизнь. Ивану Степановичу казалось, что с такой женщиной, как Елена, можно ладить, но они все время ссорились. Первое время они жили дружно. Они жили дружно, пока у них ничего не было и брат находился на иждивении у жены с матерью. Теперь же, когда они построились и обзавелись своим хозяйством, у них пошли 

раздоры. Иван Степанович замечал, что они неделями не разговаривали друг с другом, и два или три раза заставал Елену с заплаканными глазами. 

— Ты, Степан, не обижаешь ее? — как-то попробовал он осторожно спросить у брата. 

Она тебе пожаловалась? подозрительно посмотрел на него брат. 

Я, Степан, сам замечаю что-то между вами такое... 

— Издали они все, как овечки! — не слушая, перебил его брат. Жаловаться, это они все умеют! 

Не жаловалась она мне, заступился Иван Степанович за Елену. 

Но брат уже не верил. 

Частная собственность! разгорячась, закричал он и провел ребром ладони по горлу. Через край уже, и все мало. Заела она их с матерью! Козы, телята, поросята... И меня в это же болото тянут. Хотят, чтобы и я копался, как жук в навозе. 

У Елены были чуть затуманенные и как бы чем-то удивленные глаза. После первого знакомства Иван Степанович решил, что характера она молчаливого и даже замкнутого: сидит, бывало, где-нибудь в углу, слова не вставит в разговор братьев и только смотрит. Казалось, в глазах ее застыл какой-то вопрос. Какой? 

Но потом Иван Степанович убедился, что такая она только дома. Бывая в колхозе по служебным делам, он нечаянно подсмотрел и подслушал, что среди людей Елена совсем другая. Оказывается, она была разговорчивой и расторопной, бралась за любую работу и даже пела песни. Елена и местных женщин научила своим кубанским песням: она была родом с Кубани. 

Последнее время Елена работала в детских яслях. Своих детей у нее не было, и теперь она все, что долгие годы дремало в ее женской душе, спешила отдать чужим. Она их купала, причесывала, укладывала в кроватки, а самым маленьким пела песни. К вечеру приходила домой уставшая, с еще не потухшим в глазах каким-то новым, молодым светом. Наскоро поужинав, ложилась в постель и спала, как убитая, чтобы на рассвете, в четыре часа, проснуться и бежать в ясли все приготовить: помыть и сварить к тому времени, когда матери начнут приносить детишек. 

Брат говорил, что она совсем стала пустодомка и ради чьих-то детей забросила семью, мужа. Некому за ним досмотреть, вон и пуговицы на всех рубахах поотрывались, и не только на рубахах, скоро и штаны придется держать руками. Некому и сготовить, а у него паховая грыжа, ему нельзя есть что попало. 

Я, Степа, в яслях почти одна, отвечала Елена. Я же и уборщица, и кухарка, и воспитательница. Мама все время дома, она за тобой поухаживает и сготовит. Ты только скажи ей, что ты любишь. 

Не нужно мне ее ухода, сердито говорил брат, у меня жена есть. Зачем я тогда женился? И как готовит мамаша, я тоже знаю. Заладит на неделю борщ и радуйся. У меня от ее борща колики. А белье после ее стирки, как сентябрьский лист, желтое. Старая, глазами не видит и руками елозит еле-еле... 

— Хорошо, Степа, я сама буду, — соглашалась Елена. 

И она вставала по ночам, обстирывала его, варила ему бульон из курицы. А рано утром с глазами, будто засыпанными песком, шла в ясли. Она никогда не высыпалась. У нее стали отекать ноги. 

Чаще прежнего между ними вспыхивали ссоры. Стало доходить до развода. Соседи уже несколько раз видели через забор и потом рассказывали Ивану Степановичу, как они делятся. Брат оставлял себе хату и двух кабанов, а Елене с матерью отдавал корову с телушкой и старых коз. Козлят он оставлял себе — на племя. 

Но каждый раз, когда им надо было уже разъезжаться, они начинали мириться. И тогда виноватой оставалась мать Елены, старуха. Та самая сухонькая, семидесятилетняя старуха, у которой на руках было все их хозяйство. Если же ей случалось заболеть и слечь на день другой в постель, все расстраивалось. Свиньи оставались голодными, корову некому было встретить из стада, и козы начинали лазить по соседским садам, объедать виноградные лозы. 

Старухи не было слышно в доме. И только 

по ночам она вставала и, сгибаясь, обхватив руками живот, ходила по комнате, захлебываясь кашлем. Брат по ночам много курил в доме, и старуха задыхалась. Она страдала астмой. 

Брат говорил, что если бы старуха жила не с ними, они жили бы лучше. Это она развела всякую живность и в этом же духе настраивает свою дочь. Так незаметно можно обрасти и единоличной коростой. 

Ты не знаешь, какая это агрессивная старуха, рассказывал он Ивану Степановичу. С ними с двумя мне никак невозможно справиться, а с одной Еленой я бы как-нибудь сладил. Мне их блок разбить нужно. 

Не оправдались и надежды Ивана Степановича на то, что брат поживет в колхозе, освоится на пасеке, а потом и ему поможет в его деле. Это касалось того самого нового улья, о котором Иван Степанович переписывался с главным пчеловодом области. Со временем переписка вылилась в настоящую войну между ними. До сих пор она не принесла Ивану Степановичу ничего, кроме неприятностей, так как последнее слово неизменно оставалось за главным пчеловодом, и у него каждый раз находился новый предлог, чтобы отвергнуть улей. Вначале он отвергал его просто потому, что не допускал самой мысли, что районный пчеловод Кольцов, которого он знал десять лет, может поправлять пчеловодов с мировым именем. Потом главный пчеловод стал отвергать улей из-за того, что он якобы громоздок и неудобен для транспортировки. Теперь же, не отрицая достоинств улья, он писал Ивану Степановичу, что он, в сущности, не предлагает ничего нового: еще тридцать лет назад такая же в принципе конструкция улья уже была предложена другим пчеловодом. 

При воспоминании об этой последней уловке главного пчеловода области Иван Степанович ощутил сердцебиение и перекинул портфель из руки в руку. Неужели этот хитрый бородатый человек всерьез думает, будто Иван Степанович заинтересован в том, чтобы получить патент, а не в том, чтобы распространить на колхозных пасеках улей с сильной семьей, приспособленной к местным условиям содержания и медосборов?! Тем лучше, если у Ивана Степановича оказался союзник, о котором он не подозревал и который за тридцать лет до него думал о том же самом, Ничто никогда не вырастало на голом месте. Кто-то обязательно вспашет почву, кто-то бросит в нее семена. 

Главный пчеловод или притворяется или не понимает самого простого. Их расхождения зашли настолько далеко, что они уже не терпели друг друга. Иван Степанович считал, что главному пчеловоду помогает удерживаться на месте только его борода, а главный пчеловод не упускал теперь случая придраться к Ивану Степановичу и прозрачно намекал, что незаменимых работников, как известно, не бывает. Надо было считаться с тем, что он может исполнить свою угрозу. Но от того, останется Иван Степанович в районе или нет, дело не должно заглохнуть. У него созрел план. Он решил исподволь завести на всех пасеках новые ульи. Если в одном колхозе начнут водить в этих ульях пчел, в другом и в третьем, и если дело само скажет за себя, пусть главный пчеловод попробует их разломать! Да ему люди выдергают бороду! 

Иван Степанович рассчитывал, что ему серьезно поможет в этом брат, который мог бы перевести у себя на пасеке в новые ульи сразу двадцать — тридцать пчелосемей, а это уже сила. Брат обещал, но за два года не построил ни одного улья. Иван Степанович терпеливо ждал, а потом почувствовал, что здесь что-то кроется. Когда он читал брату свои письма в областную контору и ответы главного пчеловода, брат загадочно помалкивал, пускал ртом кольца табачного дыма и смотрел кудато вкось, в сторону. 

Последнее время Иван Степанович уже перестал думать о том, чтобы ему помог брат, и думал только о том, как поправить дела на пасеке у брата. Нестерпимо неловко становилось перед людьми, которые уважали Ивана Степановича и ни слова не сказали против, когда он привез в их колхоз пасечником 

5