своего брата. Выходило, что Иван Степанович воспользовался их уважением им же во вред. Как это было нехорошо и стыдно! 

И с каждым разом ему все труднее было заставить себя зайти по дороге к брату. Но сегодня этого нельзя было избежать. Надо было проверить, перебросил ли брат пасеку за реку, на луг. Брат обещал сделать это еще неделю назад, но Иван Степанович не мог поручиться, что он сдержал свое слово. Когда они жили далеко друг от друга один в городе, а другой в станице, у Ивана Степановича меньше было оснований не доверять словам брата. 

V 

Дорога втягивалась под зеленый свод деревьев, росших по берегу, не прерываясь до самого хутора. Солнце редким дождем проливалось сквозь зеленую крышу, отпечатав на земле шевелящийся узор листьев. Над головой, в листве, перепархивали птицы. 

День был сухой, жаркий, а к вечеру духота еще больше сгустилась. Здесь же, под лиственным сводом, она была особенно отстоявшейся, плотной. Пропахший травами воздух был терпким и вязким. Даже близость реки почти не ощущалась. 

Справа от дороги белой стенкой росли тополи, слева, у воды и в самой воде, вербы. Где дорога, круто поворачивая, огибала бугор, из белой стенки выступал большой тополь. Сколько ни ходил мимо Иван Степанович, он никогда не пропускал его взглядом, и не только потому, что тополь стоял ровно на полпути между станицей и хутором, а больше потому, что ему нравилось это молодое, веселое де

6 

рево. И при самом легком ветре тополь лопотал так, будто шел густой летний дождь. А в тихую, безветренную погоду он сверкал чеканными, яркозелеными сверху и светлыми снизу листьями и все равно звучал, струился. 

Иван Степанович так и не смог бы объяснить, почему при взгляде на тополь ему думалось и о водопаде, и о расстилающемся по степи цокоте конницы, и о рокочущих звуках, доносящихся с Красной площади в полночь, когда диктор московского радио включает куранты. 

Что-то было в тополе юное, неугасимое, совсем другое, чего не было, например, в этих понуро стоявших слева от дороги у воды и по колено в воде белолиственных вербах. На них взгляд Ивана Степановича никогда долго не задерживался, хотя вербы были по-своему красивы, с длинными прядями свисающей к воде серебряной листвы. Даже когда над рекой поднимался ветер, они не шевелились. Все так же свисали с ветвей их серебристоседые космы. С этими космами они напоминали красивых бездетных женщин, у которых, кроме их красоты, не было в жизни никакой другой радости. Это была не греющая никого и навевающая только уныние красота. О чем они плачут? 

Он сознавал, что несправедлив: верба дерево как дерево, но избавиться от своего чувства не мог. 

Дорога уходила вперед под деревья, как в зеленый тоннель. Здесь и днем всегда стоял зыбкий сумрак, а сейчас, перед вечером, стало почти совсем темно. В листве и в придорожной траве трубили комары. Иван Степанович сломал верхушку дикой конопли и стал ею обмахиваться. 

Потянулись отгороженные от дороги черноталовыми плетнями виноградные сады. До родников шли крутоярские сады, дальше тереховские. Через плетень на дорогу свешивались чубуки. Осенью, когда созревает виноград, здесь прямо над головой висят желтые и черные гроздья. 

В стороне, на склоне, женщины садовой бригады пели песню об огоньке, светившем солдату сквозь мрак войны из окна подруги. Запевал грубовато-сильный и чистый голос, ему вторили другие. Внезапно что-то перехватило горло Ивану Степановичу. Запевала Дарья. Та самая Дарья, у которой муж погиб перед концом войны в Австрийских Альпах. С тех пор ее голоса не было слышно в садах. Тогда, девять лет назад, Дарья была совсем молодая, и голос у нее был девически звонкий, а теперь он отяжелел и как бы налился. Но осталась в нем все та же берущая за сердце простота, которая заставляла тотчас же поверить песне. Спускаясь после рабочего дня из садов по склону, женщины несли песню с собой. Выше дороги, в междурядьях винограда, мелькали их платки и платья. Ниже дороги, серединой реки, летел остров под своими серебряными парусами. 

VI 

У родника, стекавшего со склона и перерезавшего дорогу, Иван Степанович опустился на колени напиться. Долго и жадно ловил губами тонкую ледяную струю, скачущую по зеленым камням. 

— Что, Иван Степанович, хороша наша ключевая водица? услыхал он над собой насмешливый женский голос. 

Он поднял голову и посмотрел удивленными, вопрошающими глазами. Голос был знакомый певучий грудной голос, но разве можно было узнать кого-нибудь в этой стоявшей над ним, подбоченясь и чуть отставив в сторону ногу, женщине с лицом, сплошь оклеенным листьями, забрызганными крапинами синего раствора, которым опрыскивают в садах виноградные лозы. Чтобы едучий раствор не портил кожу лица, работавшие в садах женщины обмазывали лицо сметаной и обклеивали листьями. 

Простая парусиновая кофта и такая же юбка женщины, сильные смуглые ноги и рабочие ботинки тоже были в синих крапинах. На лице одни глаза в узкой щели вызывающе смеялись. За плечами у нее висел жестяной бачок с раствором. 

— А теперь угадываешь? — смеющимся голосом спрашивала она, отдирая от лица и бросая на землю листья, синие с той стороны, где они были забрызганы раствором, и белые с той, где они были намазаны сметаной. И все лицо женщины с темными, будто бархатными, полосками бровей было белым от сметаны. 

Так это же ты, Дарья?! рассмеялся Иван Степанович. 

Ну да, я, глядя на него, улыбалась женщина серыми глазами и яркими красными губами на белом лице.—Ты, Иван Степанович, не всю воду из ключа выпил? говорила она, скидывая с плеч лямки бачка с раствором. — Тяжелый, чертяка, ну-ка поноси целый день почти два пуда. 

Она стала на колени, как стоял до этого Иван Степанович, и, нагнувшись, долго пила прозрачную и холодную, журчавшую по камешкам воду. Потом умылась той же водой и вытерлась обратной, не забрызганной раствором стороной полы парусиновой кофты. Сметана смылась с ее лица, и оно стало румяно-смуглым и свежим. Удивительно насмешливое и стремительное выражение придавали ему эти бархатные полоски бровей, высоко и широко размахнувшиеся в стороны над серыми глазами. 

Есть вино — пью его, Нет вина — пью воду, Ни за что я не отдам Казацкую моду, 

уперев руку в бок и притопывая ногой, пропела Дарья. 

Иван Степанович смотрел на нее улыбаясь. Ему стало весело. 

А то не правда? вызывающе спросила Дарья. Вот срежем осенью виноград и тогда пить вино будем.