ПИСЬМО ИЗ Ф ФРАНКФУРТА 

Под вечер, когда косые лучи солнца били в потолочные окна цеха уже с западной стороны, а пробы начали показывать Михаилу Купцову, что сталь поспевает, на мартены заглянула секретарша главного металлурга Ирочка, бойкая девица в легком цветастом платье, известная пагубным пристрастием совать свой хорошенький вздернутый носик абсолютно во все заводские дела. Ирочку в цехах любили. Не только молодые подручные, но и сталевары, вроде Купцова, люди солидные, положительные, не прочь были с ней позубоскалить. Но сталь поспевала. Наступали те трудные минуты, когда сталевар обычно весь превращается во внимание, старается мысленно проникнуть в раскаленную утробу печи, где белый, точно манная каша, кипит, пузырясь, металл. Поэтому Михаил Купцов, следивший в эту минуту за кипением стали через темные очки, даже и не заметил, что возле него, нетерпеливо переступая с ноги на ногу и источая аромат духов «Белая сирень», стоит хорошенькая девушка и сердито, исподлобья посматривает на него. 

— Михаил Федорович, вы сегодня на редкость невежливы, сказала наконец Ирочка с той медью в голосе, от которой обычно холодели молодые инженеры, частенько по поводу и без повода заглядывавшие в приемную главного металлурга. 

Но сталевар не оценил даже и этих угрожающих ноток. Только на миг он сбил на затылок кепку, к козырьку которой были прикреплены темные очки, бросил на девушку невидящий взгляд и пробормотал: 

— Да-да, конечно. 

Он думал о чем-то своем и, должно быть, даже и не разглядел, кто возле него стоит. Такого вопиющего невнимания Ирочка допустить уже не могла, тем более, что все это видел работавший на соседней печи молодой сталевар Понедельник, симпатичный парень, хороший конькобежец, с которым приятно было иной раз вечером скользить по льду под звуки старинного вальса. 

Ирочка приняла строго-официальный вид. 

— Товарищ Купцов, я к вам не на свидание, я по делу пришла. Главный металлург просил передать вам письмо, случайно попавшее в нашу почту. 

Что, письмо? не сразу понял Купцов. Ах, письмо, положи вон там, на скамейку. 

Нет, это было уже возмутительно, тем более, что Понедельник, который только что кончил заправку печи и у которого было достаточно времени, во все глаза, улыбаясь, смотрел на Ирочку и, кажется, даже начал знаками выражать ей свое сочувствие. 

Что там греха таить, Ирочке не хотелось так просто завершать свою миссию. На письме, адресованном Купцову, были иностранные марки, и ей не терпелось узнать, кто, а главное, что написали из-за границы знаменитому сталевару. Заграничные письма не часто попадались в почте главного металлурга. 

— Это письмо из Германии,— сказала Ирочка, и в голосе ее прозвучала теперь такая обида, что сталевар уже не мог этого не заметить. 

— Эх, Иришка, ну чего ты мне под руку жужжишь? добродушно проворчал он, снимая рукавицы. Где письмо, из какой там Германии? 

— Из демократической! Вот на конверте город Франкфурт. Франкфурт н/О. На Одере. Это в ГДР. 

Увидев на разгоряченном, потном лице сталевара удивление, Ирочка, сразу же потеряв свою подтянутую официальность, которую она старательно напускала на себя с тех пор, как воцарилась в приемной главного металлурга, 

6 

Рассказ 

Борис ПОЛЕВОЙ 

и вдруг точно бы разом превратившись в бойкую девчонку с северного поселка, какой старый Купцов знал ее уже семнадцать лет, зачастила: 

— Дядя Миша, давайте вскроем, а? Давайте сейчас, может, это вас на какой конгресс? Или приглашают читать лекцию о плавках с кислородом.-Синие глаза девушки, опушенные длиннейшими ресницами, сверкали отчаянным, мальчишеским азартом.-Голову на отсечение — приглашают насчет ваших кислородных дел. Узнали и зовут. Очень просто! 

Пальцы Ирочки между тем уже вскрывали конверт, доставали сложенные листки, развертывали их. 

— Вот видите: «Либер фрейнд!» Это значит «Дорогой друг». Если бы «товарищ», было бы «геноссе», — начала Ирочка, впиваясь глазами в строки, но ее познания немецкого языка на этом кончились. 

Старый сталевар стоял возле, нахмурив седые, клочковатые брови, за которые его по почину рабкора и поэта, все того же Васи Понедельника, в цехе звали Вием. 

Письмо его явно озадачило. «Дорогой друг!» Он никогда не был за границей. Правда, иностранные гости, приезжавшие сюда, в исторический город на Волге, иногда заходили и на завод. Были китайцы, венгры, корейцы, даже вьетнамцы, даже чилиец раз был, а вот немцы —ни разу. Может быть, это все-таки ошибка, и девушка по легкомыслию своему не туда занесла письмо? Нет, на конверте четко выписано на машинке: «СССР»,-и город назван, и завод, и четко отпечатано: «Купцову Михаилу Федоровичу». «Дорогой друг!» Кто же это написал? 

Но тут старик вспомнил, что плавка-то вотвот поспеет. 

— Брысь отсюда, отцу пожалуюсь! — сердито сказал он Ирочке и сделал вид, что хочет дать ей подшлепник. 

Но, конечно, только сделал вид, отошел к печи и стал сквозь стекло смотреть на синеватое мерцание пламени, метавшегося над кипящей сталью. Плавка с кислородом требовала не только четкости и знаний, а и неослабного внимания и мастерства, доведенного до степени искусства. 

Между тем Ирочка мучительно решала новый вопрос: как она должна ответить на выходку старого сталевара? Ей, которую главный металлург зовет Ириной Николаевной, этот Вий сказал «брысь!», точно котенку. Правда, Вася Понедельник в эту минуту возился у приборов и за ревом форсунок слышать этого не мог. Но этот жест, точно она маленькая девчонка... 

Вий, конечно, крестный, друг отца. С тех пор как Михаил Федорович лишился семьи, он все воскресные вечера проводит у них, пьет чай, играет в «козла» по маленькой. Все это так. Но при всем том не может же девушка, занимающая столь ответственный пост, спускать подобные вольности. Не уронит ли она свой престиж, не ответив достойным образом? И еще очень важно было бы узнать, не видал ли этого Вася Понедельник, который, может быть, только сделал вид, что колдует у своих приборов. Но как приступишься с объяснениями к этому Вию, который весь сейчас поглощен своей печью и, должно быть, ничего не видит и не слышит? 

Словом, Ирочка решила, что она случившегося не заметит и просто уйдет, не простившись, дав этим старому сталевару понять всю глубину его бестактности. 

Уйдет! А письмо? Письмо из Германии. Оно лежало, небрежно брошенное на табуретку, хотя, может быть, содержало потрясающие новости, о которых очень интересно будет потом рассказывать. И все же Ирочка нашла в 

Рисунок О. Верейского. 

себе силы уйти, не простившись, а письмо из Франкфурта осталось лежать, топорщась концами сложенных листков. Они слегка пошевеливались от теплого воздуха, которым тянуло от печи. 

Только когда сталь была выдана, Купцов, сдав смену, вдруг вспомнил о письме. 

— Ребята, где Понедельник? Он ведь знает немецкий! — спросил сталевар товарищей. 

Но Понедельник ушел, должно быть, в душевую. Кое-кто из молодых сталеваров попробовал прочесть, но дальше «Дорогого друга» никто не продвинулся. 

Купцов сунул письмо в карман и уже пошел было в душевую, как вдруг на дороге его перехватила Ирочка. Она была в меховом жакете, вязаной шапочке, чудом державшейся где-то на самом затылке. Стуча каблучками о бетонный пол, она тащила молодого инженера, смущенно семенившего за нею. 

— Вот он прочтет, — победно заявила она, останавливаясь перед Купцовым и все еще не выпуская рукав своей жертвы. 

— Да, я, конечно, с удовольствием. Ирина Николаевна мне сказала, что вы, Михаил Федорович, получили из Франкфурта приглашение на конференцию или конгресс,—бормотал инженер. 

— Вы все выдумываете,— строго остановила его Ирочка, и в голосе ее опять зазвенела медь. Просто вы всегда хвастаете, что хорошо говорите по-немецки, вот я и нашла для вас возможность проявить свои познания. 

— Я, конечно, с удовольствием, если, конечно, товарищ Купцов разрешит. 

Инженер взял письмо, пробежал начало, потом взглянул на старого сталевара. На лице чтеца, таком еще молодом, румяном, появилось удивленное выражение, а глаза жадно забегали по строчкам. 

— Читайте вслух, — строго сказала Ирочка. — Сейчас, сейчас. Ну, тут обращение «Либер фрейнд», то есть «Дорогой друг». 

Это мы давно прочли. Дальше. 

— А дальше, Ирина Николаевна, текст. Текст, прямо сказать, необыкновенный. 

— Читайте. 

— Читаю: «Дорогой друг. Вам, наверное, будет удивительно, а может быть, и неприятно получить это письмо на чужом языке, пришедшее из страны, с которой у вас связаны такие трагические воспоминания. Может быть, вас...» Мм... ну, тут это можно перевести, пожалуй, как «покоробит»... «вас покоробит то, что я обращаюсь к вам, называя вас другом, но прошу, глубокоуважаемый Михаил Купцов, дочитайте, пожалуйста, это письмо до конца, и вы, может быть, поймете... поймете...» Вот тут что-то очень неразборчиво... «И вы поймете, что я имею на это право... право...» Должно быть, он волновался, этот немец, что ли, почерк в общем-то у него четкий, но местами ни черта не разберешь. 

— И это знание немецкого языка! Надо было мне позвать Владимира Сергеевича или Георгия Федоровича,— безжалостно отрезала Ирочка. 

Старый сталевар удивленно взглянул на нее. Вот силу девчонка взяла! И когда только успела стать такой смазливой? Ведь, кажется, с моей младшей в школу побежала? 

Воспоминания о младшей дочери, о жене, о всей семье, утонувшей вот здесь, недалеко, на волжской переправе, когда фашистский самолет зажег на середине реки баржу, битком набитую беженцами, точно ножом по сердцу резанули старого сталевара. До этого письмо его не очень интересовало. Мало ли он получал писем после того, как его опыт скоростного сталеварения с кислородом был опубликован в газетах. Теперь он почувство