архитектурного наследства. Это привело к тому, что, можно сказать целое поколение наших архитекторов оказалось чрезвычайно слабо вооруженным достижениями, накопленными мировой архитектурой, даже более того, — весьма слабо знакомым с самой историей архитектурного развития и ценностями, созданными на различных этапах последнего. При таких условиях трудно было говорить о критической переработке архитектурного наследства в творческой практике сегодняшнего дня, ибо само это наследство оставалось для обширного круга молодых архитекторов своего рода книгой за семью печатями.
Само преподавание основных архитектурных дисциплин — проектирования, композиции и т. д. — оказывалось сплошь и рядом разбитым на абстрактно-формальные категории, уводившие студента в сторону от живого и жизненного содержания архитектурной работы, от строго научного изучения этого содержания и творческого подхода к его архитектурному осмысливанию. Вместо этого будущий архитектор воспитывал в себе формальный подход к каждому конкретному архитектурному заданию, механическое разложение этого последнего на отвлеченные категории формы, объема, массы, пространства, поверхности и т. д. Это оперирование формалистическими абстракциями мешало и глубокому изучению важнейших формальных проблем архитектуры, ибо рассматривало эти проблемы как своего рода самоцель, как самодовлеющие и независимые от вкладываемого в них содержания категории.
Легко убедиться в том, что названные (далеко не все) отрицательные моменты в постановке нашего архитектурного образования своими корнями исходят из аналогичных явлений в самой архитектурной жизни, из установок, которыми руководствовались определенные архитектурные группировки в своей практической деятельности. Эти установки нашли свое отчетливое отражение и на творческой дискуссии Союза советских архитекторов, материалы которой публикуются в настоящем номере. Хотя высказывания большинства представителей бывших группировок нашего архитектурного фронта говорят о серьезной внутренней перестройке и творческой самопроверке, однако отзвуки старого еще очень сильно чувствуются в целом ряде положений, — а в иных случаях даже приходится отметить настойчивое желание остаться на прежних позициях. Так т. Гинзбург предостерегал аудиторию от активного усвоения архитектурного наследства, рекомендуя ограничиться его «изучением» и отстаивая вместе с тем «функциональный метод» как наиболее передовой и открывающий советской архитектуре единственно верный путь. Тов. Балихин, с своей стороны, полемизируя с функционалистами, ратовал за формалистический подход к архитектурной теме, пытаясь представить «формальный метод» не больше не меньше как методом социалистической архитектуры...
Эти отдельные моменты, взятые нами в качестве примеров из материала прошедшей дискуссии, как нельзя более ярко характеризуют отмеченные выше тенденции, нашедшие свое выражение и в архитектурной школе. В частности, именно «формальный метод», вел к подмене живого архитектурного знания и умения бумажными абстракциями и формалистическими схемами, которым, к сожалению, такую большую дань отдала наша архитектура в течение ряда минувших лет.
В этих (и в целом ряде других) моментах должна дать себе отчет наша архитектурная школа, ныне вступившая на путь решительной и глубокой перестройки. Вместе с пересмотром самой системы обучения, перестройкой учебных планов, программ, методов преподавания необходимо столь же большое внимание уделить материальной стороне: на примере центрального архитектурного вуза, московского АСИ, мы могли видеть, насколько отрицательно отражались на качестве учебы неупорядоченность его учебно-материальной базы — отсутствие специальных кабинетов, лабораторий, мастерских, недостаточность аудиторий, слабое пополнение новыми учебными пособиями и книгами и т д. Наконец, самая сеть архитектурных учебных заведений была явно недостаточной. не обеспечивающей все растущие потребности в новых архитектурных кадрах.