былъ международный конфликтъ, поведшій къ Крымской войнѣ.
Три года тянулись переговоры по вопросу, международная важность котораго казалась бы намъ теперь смѣшной, если бы права церквей въ отношеніи „святыхъ мѣстъ не были, по выраженію Джона Морлея въ его біографіи Гладстона, лишь символомъ чисто политическаго соперничества Россіи и западныхъ державъ. Три года турецкое правительство, тѣснимое съ одной стороны кичливымъ и неумнымъ упрямствомъ Николая I, съ другой — расчитанной и самоувѣренной настойчивостью Наполеона, колебалось то въ ту, то въ другую сторону, пока, наконецъ, не поняло вполнѣ, что за нимъ стоятъ Франція и Англія, которыя не желаютъ торжества Россіи. 21-го мая 1853 г. русскій чрезвычайный посолъ князь Меншиковъ ни съ чѣмъ уѣхалъ изъ Константинополя. 26-го іюня послѣдовалъ манифестъ Николая I о вступленіи русскихъ войскъ въ Дунайскія княжества, вассальныя Турціи, и фактически — безъ объявленія войны — военныя дѣйствія начались. 28 января 1854 г., ровно за пятьдесятъ лѣтъ до опубликованія манифеста Николая II о войнѣ съ Японіей, Николай I объявилъ войну соединеннымъ англичанамъ и французамъ, флоты которыхъ передъ этимъ вошли въ Черное море.
Мы не будемъ разсказывать дальнѣйшаго хода событій. Крымская война воочію показала политическое безсиліе николаевскаго самодержавія. Россія оказалась неподготовленной и проиграла войну на своей собственной территоріи. Отсутствіе всякаго дипломатическаго искусства при переговорахъ, безголовые генералы, полная техническая неподготовленность арміи, недобросовѣстность интендантства и даже части офицерства — все это въ отдѣльности и вмѣстѣ сыграло свою роль, но главнымъ зломъ былъ воспитанный самодержавнымъ произволомъ духъ лжи, который царилъ во всей національной жизни и съ которымъ нельзя было побѣдить. Войска дрались храбро за проигранное напередъ дѣло. Современники хорошо понимали это. Прочтите письма И. С. Аксакова, относящіяся къ 50-мъ годамъ, этотъ замѣчательный памятникъ нашего общественно-политическаго развитія.
„Какъ неумолимо правосудна судьба, какъ жестока въ своей логикѣ! — писалъ Аксаковъ послѣ паденія Севастополя. Признаюсь я не очень негодую на Горчакова; 1 Севастополь палъ не случайно, не по его милости; я жалѣю, что не было тутъ искуснѣйшаго генерала, чтобы отнять всякій поводъ къ искаженію истины; онъ долженъ былъ пасть, чтобы явилось на немъ дѣло Божіе, т. е. обличеніе всей гнили правительственной системы, всѣхъ послѣдствій удушающаго принципа. Видно, еще мало жертвъ, мало позора, еще слабы уроки; нигдѣ сквозь окружающую насъ мглу не пробивается лучъ новой мысли, новаго начала! 2
Паденіемъ Севастополя сознательные русскіе люди того времени были потрясены, но ихъ отношеніе къ этому событію окрашивалось гораздо болѣе симпатіей къ геройству войскъ, дѣйствительно поразительному, чѣмъ желаніемъ успѣховъ правительству, несостоятельность котораго была ясна.
Въ Крымскую кампанію русскими было обнаружено воинское геройство, но не было въ Россіи дѣйствительнаго подъема духа націи. Неоткуда и было ему взяться: въ теченіе тридцати лѣтъ убивали національный духъ. Настроеніе самыхъ сознательныхъ и въ то же время вполнѣ „патріотическихъ круговъ въ то время превосходно характеризуется слѣдующими строками извѣстнаго славянофила А. И. Кошелева: 3
„Высадка союзниковъ въ Крымъ въ 1854 году, послѣдовавшія затѣмъ сраженія при Альмѣ и Инкерманѣ и обложеніе Севастополя насъ не слишкомъ огорчили: ибо мы были убѣждены, что даже пораженіе Россіи сноснѣе и даже для нея и полезнѣе того положенія, въ которомъ она находилась въ послѣднее время. Общественное и даже народное настроеніе, хотя отчасти безсознательное, было въ томъ же родѣ. Не могу здѣсь не сказать нѣсколькихъ словъ объ объявленномъ въ 1854 г. ополченіи. Несмотря на то, что войны противъ мусульманъ за единовѣрцевъ и
1 М. Д. Горчакова, бывшаго послѣ кн. Меншикова главнокомандующимъ крымской арміей.
2 И. С. Аксаковъ въ его письмахъ, ч. I, т. 3, стр. 180 (Москва 1892).
3 Записки Александра Ивановича Кошелева. Берлинъ 1884, стр. 81—82.
единоплеменниковъ всегда встрѣчали въ Россіи народное сочувствіе, манифестъ объ ополченіи принятъ былъ всѣми сословіями не только холодно, но даже съ тяжелымъ чувствомъ. Какъ наборы рекрутовъ всегда возбуждали вой и плачъ, такъ и ополченцевъ провожали, какъ будто они отправлялись на тотъ свѣтъ; не видно было въ народѣ никакого одушевленія, хотя дѣло уже шло о защитѣ своей земли. Въ дворянскихъ собраніяхъ замѣтно было то же; шли въ ополченіе только тѣ дворяне, которые съ приличіемъ не могли отъ того уклониться: а кого освобождали лѣта, здоровье, или особенныя семейныя обстоятельства, тѣ, съ едва скрываемою радостью, отказывались отъ чести и долга защищать свое отечество.
Такія же впечатлѣнія вынесли И. С. Аксаковъ и его престарѣлый отецъ, авторъ „Семейной Хроники .
„Я переживаю третье ополченіе въ Россіи — писалъ Сергѣй Тимофеевичъ Аксаковъ сыну — но никогда ополченныхъ въ массѣ не видывалъ и очень желалъ увидѣть. Наконецъ, желаніе мое исполнилось.... Когда я увидѣлъ издали развѣвающіяся знамена, заслышалъ барабанный бой, и когда масса сѣрыхъ кафтановъ и штыковъ покрыла все протяженіе дороги — я почувствовалъ такое волненіе, что готовъ былъ заплакать; но, когда дружины прошли мимо меня, построились на площади и опять прошли мимо насъ церемоніальнымъ маршемъ, сердце мое сжалось отъ такой глубокой жалости, какой, мнѣ кажется, я никогда не испытывалъ. Это чувство меня до сихъ поръ не оставляетъ. Я не замѣтилъ ни малѣйшаго признака силы и бодрости въ этой народной силѣ. Я не замѣтилъ ни одной молодцоватой фигуры! Утомленіе, уныніе или апатія — вотъ все, что выражалось на лицахъ ратниковъ. Я вообразилъ ихъ себѣ въ сраженіи съ французами, и они показались мнѣ жертвами, которыхъ ведутъ на закланіе.... Всѣ... жа
луются на такія злоупотребленія дворянскаго Комитета, что у меня душа ноетъ до сихъ поръ. Боже мой, какая ужасная безнравственность! Все проникнуто ею до костей. Нѣтъ, мы не стоимъ торжества, мы должны пострадать позорно за свои грѣхи. Грустно, очень грустно.... 1
Аксаковъ-сынъ отвѣчалъ отцу:
„Понимаю, вполнѣ понимаю ваши впечатлѣнія; они очень вѣрны, мнѣ кажется. Жалость, которую испытали вы, не разъ испытываю и я, смотря на нашихъ ратниковъ. Перестрѣляютъ ихъ французы всѣхъ, какъ куропатокъ. Всѣ они жертвы, но — жертвы необходимыя. Мы должны удобрить землю для будущей жатвы.... Безъ приносимой теперь жертвы, очевидно, не вразумится Россія.
„Сегодня поутру — писалъ С. Т. Аксаковъ къ своему сыну — получили мы горестное извѣстіе о взятіи или объ отдачѣ Севастополя! Нельзя сказать, чтобъ я не ожидалъ этого, особенно послѣ несчастнаго нападенія на Ѳедюхины горы, гдѣ 12000 французовъ отбили и разбили 40000 русскихъ. Кромѣ всего другого, падете Севастополя рѣшило для меня вопросъ великой важности. Я давно уже подозрѣвалъ, что русскія войска не могутъ равняться съ французскими; теперь я убѣдился въ этомъ окончательно. Если мы, въ числѣ 40000, не могли взять укрѣпленія, защищаемаго 12-ю тысячами, если мы, при равныхъ, вѣроятно, силахъ, не могли удержать такихъ укрѣпленій, какихъ не видывало военное искусство, то для меня становится ясно. Я вѣрю, что частныхъ явленій храбрости было много, но общаго духа не было, да и быть не могло. Куда возиться намъ съ народомъ, который весь, какъ одинъ человѣкъ, можетъ прійти въ восторгъ отъ одного восклицанія: „да здравствуетъ Франція , который весь проникнутъ чувствомъ военной чести и славы, который знаетъ, за что умираетъ. Вѣра русскаго человѣка тиха и спокойна; онъ можетъ за нее умирать, а не побѣждать. Это страшная разница, Или мало всѣхъ этихъ жертвъ, чтобы пронять и вразумить Россію! Ужасно. 2
„20 февраля 1855 г. — пишетъ Кошелевъ — получено было въ Москвѣ извѣстіе о кончинѣ Императора Николая Павловича и о восшествіи на престолъ Императора Александра II. Это извѣстіе не многихъ огорчило; ибо не легко было для Россіи только что закончившееся продолжительное тридцатилѣтнее царствованіе; но особенно тяжело и удушливо оно было съ 1848 г. Тутъ подозрительности и своеволію администраціи не было предѣловъ. Въ тотъ же вечеръ, послѣ присяги, Хомяковъ, Ив. Кирѣевскій и еще нѣсколько пріятелей собрались у насъ, и мы съ надеждами выпили за здоровье новаго Императора и отъ души пожелали, чтобы въ его царствованіе совершилось освобожденіе крѣпостныхъ людей и созывъ общей земской Думы.
Извѣстенъ разсказъ Герцена о томъ, какъ онъ и его лондонскіе друзья были обрадованы смертью Николая I:
„Утромъ 4 марта я вхожу по обыкновенію часовъ въ восемь въ свой кабинетъ, развертываю „Таймсъ , читаю, читаю десять 1 И. С. Аксаковъ въ его письмахъ, т. III, ч. 1, стр. 158—159. 2 Тамъ же, стр. 161.
Три года тянулись переговоры по вопросу, международная важность котораго казалась бы намъ теперь смѣшной, если бы права церквей въ отношеніи „святыхъ мѣстъ не были, по выраженію Джона Морлея въ его біографіи Гладстона, лишь символомъ чисто политическаго соперничества Россіи и западныхъ державъ. Три года турецкое правительство, тѣснимое съ одной стороны кичливымъ и неумнымъ упрямствомъ Николая I, съ другой — расчитанной и самоувѣренной настойчивостью Наполеона, колебалось то въ ту, то въ другую сторону, пока, наконецъ, не поняло вполнѣ, что за нимъ стоятъ Франція и Англія, которыя не желаютъ торжества Россіи. 21-го мая 1853 г. русскій чрезвычайный посолъ князь Меншиковъ ни съ чѣмъ уѣхалъ изъ Константинополя. 26-го іюня послѣдовалъ манифестъ Николая I о вступленіи русскихъ войскъ въ Дунайскія княжества, вассальныя Турціи, и фактически — безъ объявленія войны — военныя дѣйствія начались. 28 января 1854 г., ровно за пятьдесятъ лѣтъ до опубликованія манифеста Николая II о войнѣ съ Японіей, Николай I объявилъ войну соединеннымъ англичанамъ и французамъ, флоты которыхъ передъ этимъ вошли въ Черное море.
Мы не будемъ разсказывать дальнѣйшаго хода событій. Крымская война воочію показала политическое безсиліе николаевскаго самодержавія. Россія оказалась неподготовленной и проиграла войну на своей собственной территоріи. Отсутствіе всякаго дипломатическаго искусства при переговорахъ, безголовые генералы, полная техническая неподготовленность арміи, недобросовѣстность интендантства и даже части офицерства — все это въ отдѣльности и вмѣстѣ сыграло свою роль, но главнымъ зломъ былъ воспитанный самодержавнымъ произволомъ духъ лжи, который царилъ во всей національной жизни и съ которымъ нельзя было побѣдить. Войска дрались храбро за проигранное напередъ дѣло. Современники хорошо понимали это. Прочтите письма И. С. Аксакова, относящіяся къ 50-мъ годамъ, этотъ замѣчательный памятникъ нашего общественно-политическаго развитія.
„Какъ неумолимо правосудна судьба, какъ жестока въ своей логикѣ! — писалъ Аксаковъ послѣ паденія Севастополя. Признаюсь я не очень негодую на Горчакова; 1 Севастополь палъ не случайно, не по его милости; я жалѣю, что не было тутъ искуснѣйшаго генерала, чтобы отнять всякій поводъ къ искаженію истины; онъ долженъ былъ пасть, чтобы явилось на немъ дѣло Божіе, т. е. обличеніе всей гнили правительственной системы, всѣхъ послѣдствій удушающаго принципа. Видно, еще мало жертвъ, мало позора, еще слабы уроки; нигдѣ сквозь окружающую насъ мглу не пробивается лучъ новой мысли, новаго начала! 2
Паденіемъ Севастополя сознательные русскіе люди того времени были потрясены, но ихъ отношеніе къ этому событію окрашивалось гораздо болѣе симпатіей къ геройству войскъ, дѣйствительно поразительному, чѣмъ желаніемъ успѣховъ правительству, несостоятельность котораго была ясна.
Въ Крымскую кампанію русскими было обнаружено воинское геройство, но не было въ Россіи дѣйствительнаго подъема духа націи. Неоткуда и было ему взяться: въ теченіе тридцати лѣтъ убивали національный духъ. Настроеніе самыхъ сознательныхъ и въ то же время вполнѣ „патріотическихъ круговъ въ то время превосходно характеризуется слѣдующими строками извѣстнаго славянофила А. И. Кошелева: 3
„Высадка союзниковъ въ Крымъ въ 1854 году, послѣдовавшія затѣмъ сраженія при Альмѣ и Инкерманѣ и обложеніе Севастополя насъ не слишкомъ огорчили: ибо мы были убѣждены, что даже пораженіе Россіи сноснѣе и даже для нея и полезнѣе того положенія, въ которомъ она находилась въ послѣднее время. Общественное и даже народное настроеніе, хотя отчасти безсознательное, было въ томъ же родѣ. Не могу здѣсь не сказать нѣсколькихъ словъ объ объявленномъ въ 1854 г. ополченіи. Несмотря на то, что войны противъ мусульманъ за единовѣрцевъ и
1 М. Д. Горчакова, бывшаго послѣ кн. Меншикова главнокомандующимъ крымской арміей.
2 И. С. Аксаковъ въ его письмахъ, ч. I, т. 3, стр. 180 (Москва 1892).
3 Записки Александра Ивановича Кошелева. Берлинъ 1884, стр. 81—82.
единоплеменниковъ всегда встрѣчали въ Россіи народное сочувствіе, манифестъ объ ополченіи принятъ былъ всѣми сословіями не только холодно, но даже съ тяжелымъ чувствомъ. Какъ наборы рекрутовъ всегда возбуждали вой и плачъ, такъ и ополченцевъ провожали, какъ будто они отправлялись на тотъ свѣтъ; не видно было въ народѣ никакого одушевленія, хотя дѣло уже шло о защитѣ своей земли. Въ дворянскихъ собраніяхъ замѣтно было то же; шли въ ополченіе только тѣ дворяне, которые съ приличіемъ не могли отъ того уклониться: а кого освобождали лѣта, здоровье, или особенныя семейныя обстоятельства, тѣ, съ едва скрываемою радостью, отказывались отъ чести и долга защищать свое отечество.
Такія же впечатлѣнія вынесли И. С. Аксаковъ и его престарѣлый отецъ, авторъ „Семейной Хроники .
„Я переживаю третье ополченіе въ Россіи — писалъ Сергѣй Тимофеевичъ Аксаковъ сыну — но никогда ополченныхъ въ массѣ не видывалъ и очень желалъ увидѣть. Наконецъ, желаніе мое исполнилось.... Когда я увидѣлъ издали развѣвающіяся знамена, заслышалъ барабанный бой, и когда масса сѣрыхъ кафтановъ и штыковъ покрыла все протяженіе дороги — я почувствовалъ такое волненіе, что готовъ былъ заплакать; но, когда дружины прошли мимо меня, построились на площади и опять прошли мимо насъ церемоніальнымъ маршемъ, сердце мое сжалось отъ такой глубокой жалости, какой, мнѣ кажется, я никогда не испытывалъ. Это чувство меня до сихъ поръ не оставляетъ. Я не замѣтилъ ни малѣйшаго признака силы и бодрости въ этой народной силѣ. Я не замѣтилъ ни одной молодцоватой фигуры! Утомленіе, уныніе или апатія — вотъ все, что выражалось на лицахъ ратниковъ. Я вообразилъ ихъ себѣ въ сраженіи съ французами, и они показались мнѣ жертвами, которыхъ ведутъ на закланіе.... Всѣ... жа
луются на такія злоупотребленія дворянскаго Комитета, что у меня душа ноетъ до сихъ поръ. Боже мой, какая ужасная безнравственность! Все проникнуто ею до костей. Нѣтъ, мы не стоимъ торжества, мы должны пострадать позорно за свои грѣхи. Грустно, очень грустно.... 1
Аксаковъ-сынъ отвѣчалъ отцу:
„Понимаю, вполнѣ понимаю ваши впечатлѣнія; они очень вѣрны, мнѣ кажется. Жалость, которую испытали вы, не разъ испытываю и я, смотря на нашихъ ратниковъ. Перестрѣляютъ ихъ французы всѣхъ, какъ куропатокъ. Всѣ они жертвы, но — жертвы необходимыя. Мы должны удобрить землю для будущей жатвы.... Безъ приносимой теперь жертвы, очевидно, не вразумится Россія.
„Сегодня поутру — писалъ С. Т. Аксаковъ къ своему сыну — получили мы горестное извѣстіе о взятіи или объ отдачѣ Севастополя! Нельзя сказать, чтобъ я не ожидалъ этого, особенно послѣ несчастнаго нападенія на Ѳедюхины горы, гдѣ 12000 французовъ отбили и разбили 40000 русскихъ. Кромѣ всего другого, падете Севастополя рѣшило для меня вопросъ великой важности. Я давно уже подозрѣвалъ, что русскія войска не могутъ равняться съ французскими; теперь я убѣдился въ этомъ окончательно. Если мы, въ числѣ 40000, не могли взять укрѣпленія, защищаемаго 12-ю тысячами, если мы, при равныхъ, вѣроятно, силахъ, не могли удержать такихъ укрѣпленій, какихъ не видывало военное искусство, то для меня становится ясно. Я вѣрю, что частныхъ явленій храбрости было много, но общаго духа не было, да и быть не могло. Куда возиться намъ съ народомъ, который весь, какъ одинъ человѣкъ, можетъ прійти въ восторгъ отъ одного восклицанія: „да здравствуетъ Франція , который весь проникнутъ чувствомъ военной чести и славы, который знаетъ, за что умираетъ. Вѣра русскаго человѣка тиха и спокойна; онъ можетъ за нее умирать, а не побѣждать. Это страшная разница, Или мало всѣхъ этихъ жертвъ, чтобы пронять и вразумить Россію! Ужасно. 2
„20 февраля 1855 г. — пишетъ Кошелевъ — получено было въ Москвѣ извѣстіе о кончинѣ Императора Николая Павловича и о восшествіи на престолъ Императора Александра II. Это извѣстіе не многихъ огорчило; ибо не легко было для Россіи только что закончившееся продолжительное тридцатилѣтнее царствованіе; но особенно тяжело и удушливо оно было съ 1848 г. Тутъ подозрительности и своеволію администраціи не было предѣловъ. Въ тотъ же вечеръ, послѣ присяги, Хомяковъ, Ив. Кирѣевскій и еще нѣсколько пріятелей собрались у насъ, и мы съ надеждами выпили за здоровье новаго Императора и отъ души пожелали, чтобы въ его царствованіе совершилось освобожденіе крѣпостныхъ людей и созывъ общей земской Думы.
Извѣстенъ разсказъ Герцена о томъ, какъ онъ и его лондонскіе друзья были обрадованы смертью Николая I:
„Утромъ 4 марта я вхожу по обыкновенію часовъ въ восемь въ свой кабинетъ, развертываю „Таймсъ , читаю, читаю десять 1 И. С. Аксаковъ въ его письмахъ, т. III, ч. 1, стр. 158—159. 2 Тамъ же, стр. 161.