— Да это даже и не комната, а каморка.
— Все тутъ-съ. Въ избѣ нешто могутъ быть залы? Вѣдь лѣтомъ только отъ солнца... Лѣтось у насъ протоіерей изъ Питера стоялъ, и то не обижался. Рыболовъ страшный. Весь день деньской съ удочками на рѣкѣ просиживалъ. Здѣсь у насъ, сударь, кто рыбную ловлю любитъ, такъ лучше и не надо. Нарочно изъ-за этого самаго сюда ѣдутъ. По веснѣ и по осени щукъ фунтовъ по пятнадцати вытаскиваемъ, на Троицу лещъ тереться заходитъ, такъ въ мережку его столько набирается, что только успѣвай вынимать.
— Боже! А сколько таракановъ! воскликнула съемщица.
— Да ужъ тараканы, сударыня, при жильѣ. Гдѣ жилье, тамъ нельзя безъ таракановъ. Черный тараканъ, такъ тотъ даже къ счастью... отвѣчалъ мужикъ. — Вѣдь и клопы, я думаю, есть.
— Да вѣдь ужъ клопъ, сударыня, такая вещь... Клоповъ мы мыломъ замажемъ, о клопахъ не безпокойтесь. Протоіерей жилъ, такъ не жаловался.
— Сколько же вы за такое помѣщеніе хотите? Мужикъ почесалъ затылокъ.
— Четыре красненькія бумажки просить много, а три мало — давайте тридцать пять, сказалъ онъ наконецъ.
— Что ты! Что ты! Да мы въ Каверзневѣ въ прошломъ лѣтѣ жили, такъ тридцать-то пять рублей за какую прекрасную избу платили!
— Въ Каверзневѣ, сударыня, солдатъ одолѣетъ. Тамъ отъ солдата прохода нѣтъ. Лагери близко. На прислугу бросается, шалости разныя, а здѣсь у насъ только охотникъ живетъ. Тридцать пять цѣна недорогая. Вы учтите то, что вѣдь съ ягодами. Опять же, все подъ рукой... Молока — у насъ корова, яицъ — у насъ куры. Съ жильцовъ мы за эти снадобья не дорого... А рыбы-то, рыбы-то сколько! У насъ протоіерей, такъ только рыбой и питались.
— Да вѣдь надо ее ловить.
— Везъ труда Богъ ничего не даетъ. А ежели сами вы ловить не будете, то сами мы наловимъ и продадимъ вашей милости сколько угодно. Грибной интересъ у насъ здѣсь тоже отличный — лѣсъ большой... Дачники сбираютъ да сушатъ, такъ на всю зиму имъ хватаетъ. А ужъ съ тѣхъ поръ, какъ у насъ здѣсь два питейныхъ заведенія завелись — какую хотите мудреную водку достать можно. Всякая есть. Въ штофной у насъ тоже выпиваютъ, не вынося, коли ежели по знакомству... Тотъ же кабакъ...
— Вотъ двухъ-то кабаковъ я и боюсь... началъ съемщикъ.
— Помилуйте, сударь, да чего же ихъ бояться? Должны радоваться, потому, канканерція эта самая... Здѣсь изъ-за канканерціи такое теперь пиво подаютъ, что въ Питерѣ не сыщете. Господа охотники народъ избалованный, а какъ одобряютъ! У насъ, ваша милость, судейскіе генералы на охоту наѣзжаютъ — и тѣ нашей водкой и нашимъ пивомъ не обижаются. Прежде, дѣйствительно, было скверно, потому кабатчикъ водку пополамъ водой разбавлялъ, а теперь когда канкареція...
— Мы пьянства мужицкаго боимся, ругательствъ. Ну, что за радость!
— Да вѣдь наши мужики, ваша милость, ругаются промежъ себя, а дачниковъ они у насъ не трогаютъ. Не тронь его — и онъ не тронетъ.
— При двухъ кабакахъ и драки неизбѣжны, продолжалъ съемщикъ.
— Такъ вамъ-то что? Наши мужики дерутся только промежъ себя, а вашей милости глядѣть да любоваться. Будто театръ. У насъ и примѣра не было, чтобы господъ задирали. А даже такъ, я вамъ скажу, что коли дадите кому изъ мужиковъ на шкаликъ, такъ онъ къ вамъ со всякимъ почтеніемъ... Нѣтъ, этого не бойтесь.
— Ну, а какъ дрова?
— Дрова ужъ мы будемъ вашей милости поставлять. — To-есть, вы дачу съ дровами для кухни сдаете? — Какъ возможно, ваша милость? Дрова у насъ здѣсь хорошія березовыя четыре рубля сажень. — Въ Каверзневѣ мы съ дровами снимали.
— Позвольте... Да вѣдь у каверзневскихъ мужиковъ дрова ворованныя, такъ чего жъ имъ скупиться! Они изъ воды ихъ таскаютъ... Какъ гдѣ барка съ дровами разобьется — они ужъ и караулятъ. Ну, а нашъ братъ этимъ дѣломъ не занимается. Нѣтъ, у насъ безъ дровъ... Вотъ ягоды съ огорода — это ужъ вашей милости на потребу. Кушайте на здоровье, а нашему брату только иногда на похмелье за это прожертвуете.
— Очень ужъ у васъ грязно, сказалъ съемщикъ, направляясь къ выходу. — Пойду поискать въ другихъ дворахъ почище.
— Въ деревнѣ, сударь, чище не найдете, потому: какъ мужику чище жить? Деревня ужъ все деревня.
— Давеча старостиха говорила, что во дворѣ у Фадѣева...
— Это что рядомъ со штофной-то? Самый пьющій мужикъ, сударь. Жену бьетъ съ утра до вечера. Боитесь пьяныхъ, такъ намучаетесь. А вы вотъ что... Ежели желаете за три красненькія...
— Я сначала у Фадѣева посмотрю.
— На руку, ваша милость, Фадѣевъ не чистъ, прямо скажу. Онъ хоть въ сватовствѣ и родня намъ приходится, а скрывать не стану. Не совѣтую вамъ, ваше благородіе, и заходить къ нему во дворъ.
— Нѣтъ, я побываю, а потомъ и къ тебѣ зайду, ежели у него худо, сказалъ съемщикъ и вмѣстѣ съ дамой сталъ выходить изъ избы.
Н. Лейкинъ.
Шубертовскій инцидентъ внесъ нѣкоторое разнообразіе въ скучный великопостно-театральный сезонъ.
Вы, вѣроятно, уже знакомы по газетамъ съ подробностями шубертовскаго инцидента.
Актеры и актрисы сговорились поднести г-жѣ Шубертъ подарокъ въ день ея пятидесятилѣтняго юбилея. Ладно.
Но старушка Шубертъ наканунѣ своего юбилея заболталась съ заглянувшимъ къ ней интервьюеромъ.
Старушка, можетъ быть, и не вѣдала, что говоритъ съ интервьюеромъ, а просто приняла его за своего племянника Мишу.
Попивая кофеекъ и бесѣдуя съ мнимымъ племянникомъ Мишей, старушка брюжжала на нынѣшнія времена: и актеры нынѣшніе плохи, и авторы изъ рукъ вонъ, и публика дура. Нѣтъ, передъ освобожденіемъ крестьянъ куда лучше было. Сахаръ-то, сахаръ какъ теперь вздорожалъ!
А интервьюеръ — возьми да и тисни слова г-жи Шубертъ въ газеты.
Актеры, натурально, обидѣлись. «А, мы плохи! Мы не актеры, а чиновники!! Хоррошо! »
И оставили юбилярку безъ подарка.
Юбилярка, смѣясь сквозь слезы, проговорила: — И заложить-то нечего на старости лѣтъ!..
Мораль: — Старушки! Остерегайтесь интервьюеровъ!
Запротоколенъ купецъ Улыбинъ за антисанитарные порядки въ его домѣ.
У купца Улыбина тринадцать лавокъ и одинъ домъ. Ну, гдѣ же углядѣть одному человѣку за порядками въ тринадцати лавкахъ и одномъ домѣ?
Надо же пожалѣть человѣка!
Интересно было бы посмотрѣть теперь на улыбку г. Улыбина.
И. Грэкъ.
ВЪ КОНЦЕРТѢ.
Прекраснымъ голосомъ владѣя
Поетъ пѣвецъ, восторгомъ млѣя
Шумитъ толпа, и въ этотъ часъ Всѣ предаются удивленью,
Что не поетъ онъ къ сожалѣнью Въ любимой оперѣ у насъ. И будто разъясняя дѣло,
Какой-то лысый сибаритъ Самоувѣренно и смѣло
Почтенной дамѣ говоритъ:
— Да, голосъ — чуденъ, полонъ чувства, Любую нотку можетъ взять,
Да жаль, что рыцарямъ искусства — Онъ ничего не можетъ дать!
Старый воробей.
ЧИНЪ ЧИНА ПОЧИТАЙ.
Девять часовъ утра. Въ одной изъ квартиръ небольшого дома, по 11-й ротѣ, сидитъ въ халатѣ за чайнымъ столомъ Антонъ Захаровичъ Свинчатскій, надворный совѣтникъ и кавалеръ.
Антонъ Захаровичъ началъ свою службу по военной, помимо всякихъ корпусовъ и гимназій; за выслугу лѣтъ получилъ чинъ коллежскаго регистратора и въ настоящее время состоитъ столоначальникомъ въ одномъ изъ учре
жденій гражданскаго вѣдомства. Отъ подчиненныхъ онъ требуетъ положенной по штату почтительности, которую въ свою очередь всѣми способами старается проявить передъ своимъ начальствомъ. Своихъ канцелярскихъ и вольнонаемныхъ писцовъ Свинчатскій обязалъ, при разговорѣ съ нимъ, называть его «Антоніемъ Захаровичемъ», а по желанію и «вашимъ высокоблагородіемъ», при чемъ послѣднее обращеніе вмѣнялъ въ обязанность всѣмъ курьерамъ и сторожамъ. Если кто-либо изъ новичковъ называлъ его Антономъ Захарычемъ, то онъ такому дѣлалъ замѣчаніе въ слѣдующемъ родѣ: «Вы, почтеннѣйшій, должны бы знать, что меня зовутъ «Антоніемъ Захаровичемъ», а не Антономъ Захарычемъ; есть святой «Антоній», а не «Антонъ», и если для удобства русскаго языка меня называютъ Антономъ Захарычемъ, то это позволительно моимъ сослуживцамъ столоначальникамъ и дозволено мною моему помощнику».
Когда Антонъ Захаровичъ, приходя на службу, входилъ въ комнату, гдѣ помѣщался его столъ, то помощникъ его и канцелярскіе поднимались со стульевъ и, ставъ въ позы, напоминающія вопросительные знаки, ожидали въ безмолвіи медленнаго приближенія своего принципала. Антонъ Захаровичъ подходилъ не торопясь, здоровался по чинамъ и затѣмъ, увеличивая торжественность своего прихода, садился не сразу, а постоявъ съ минуту у кресла, опускался въ него, что и служило разрѣшеніемъ служащимъ у него въ столѣ садиться.
Антонъ Захаровичъ сидитъ въ креслѣ за утреннимъ чаемъ. Противъ него, на стулѣ, женщина лѣтъ двадцати пяти, недурная собой и довольно полная, только что заварила чай. Имя ея — Матрена Ивановна.
Антонъ Захаровичъ числится по формуляру женатымъ, но, по собственнымъ словамъ, отпустилъ погостить свою жену къ роднымъ, гдѣ она гоститъ уже три года, а для веденія хозяйства и другого, по его выраженію, домашняго дѣлопроизводства пригласилъ Матрену Ивановну, про которую увѣрялъ, что она ему дальняя родственница.
Антонъ Захаровичъ не торопится, выпивая второй стаканъ чаю, такъ какъ на службу не пойдетъ, а собирается на Волково кладбище, гдѣ хоронятъ его сослуживца, столоначальника Петрова.
Выпивъ два стакана, Антонъ Захаровичъ задумался и должно-быть подъ впечатлѣніемъ предстоящихъ похоронъ впалъ въ грустное настроеніе.
— Вѣдь вотъ жизнь человѣка! началъ онъ, не обращаясь къ Матренѣ Ивановнѣ, перемывавшей стаканы: — Живетъ человѣкъ, живетъ и... померъ... Вѣдь столоначальникомъ былъ... Положимъ, молодымъ и служилъ не ахти какъ много, а я тридцать лѣтъ на службѣ, кавалеръ орденовъ Станислава и Анны 3 степени.
Выкуривъ папиросу и посидѣвъ немного, Антонъ Захаровичъ началъ одѣваться. Надѣвъ черную сюртучную пару и вынувъ оба ордена, онъ подошелъ къ зеркалу и примѣривалъ ихъ на сюртукѣ, при чемъ то пристегивалъ оба ордена, то оставлялъ одинъ, и не прійдя, повидимому, къ какому-либо рѣшенію, позвалъ Матрену Ивановну.
— Матрена Ивановна, какъ вы думаете, — надѣть мнѣ оба ордена или одинъ?
— Ваше дѣло, Антонъ Захаровичъ, отвѣтила Матрена Ивановна подъ впечатлѣніемъ недавняго замѣчанія.
— Знаю, что мое. А вотъ вы, когда васъ не спрашиваютъ — лѣзете съ ерундой, а когда нуженъ вашъ совѣтъ, то — «ваше дѣло». Не понимаете того, что на похоронахъ могутъ быть посторонніе и чиновники изъ другихъ учрежденій, и никто не подумаетъ, что я столоначальникъ и кавалеръ. Если надѣть ордена, то разстегнулъ пальто — оно и видно, что кавалеръ, а если розетку на лацканъ, такъ надо пальто-то снять, а это, матушка, лишній гривенникъ. Такъ-то орденовъ не хотѣлось бы надѣвать, не къ начальству на похороны.
— А вы вотъ что, Антонъ Захаровичъ... Надѣньте-ка
розетку на лацканъ. Какъ понадобится — пальтецо разстегните, да лацканъ сюртука и отогните, чтобы за пальто задѣлъ сверху. Оно и хорошо будетъ, и видно.
— Вотъ это умно, разумно!.. Молодецъ Матрена Ивановна. Такъ и сдѣлаю... И какъ я объ этомъ раньше не догадался? обрадовался Антонъ Захаровичъ.
Надѣвъ пальто и сказавъ, что придетъ часа въ четыре, Антонъ Захаровичъ направился на кладбище.
Петрова похоронили. На поминальный обѣдъ никого не звали.
Послѣ похоронъ Антонъ Захаровичъ случайно столкнулся со своимъ сослуживцемъ — столоначальникомъ Веселовымъ, который былъ съ Кузьминымъ, служившимъ въ томъ же учрежденіи по вольному найму.
— А, Петръ Александровичъ! обратился Свинчатскій къ Веселову. — Что думаешь дѣлать? Надо бы зайти на уголокъ — помянуть покойничка. Одному скучно, а въ компаніи веселѣе. Пойдемъ, что ли?
— Можно. Покойникъ былъ хорошій человѣкъ. Помянемъ... Помянуть никогда не вредно, отвѣтилъ Веселовъ.
Компанія направилась въ ближайшій трактиръ, гдѣ и спросила себѣ закуску.
— Не знаю, что теперь и дѣлать, началъ Антонъ Захаровичъ. — Итти въ гости къ кому-нибудь не хочется, а въ преферансикъ съ удовольствіемъ бы сыгралъ.
— Въ чемъ же запятая? возразилъ Петръ Александровичъ. — Ты играешь, я играю и Кузьминъ играетъ. Вотъ насъ и трое. Пойдемъ къ тебѣ и сыграемъ пулечку. Чего же лучше?
— Прекрасно. Идетъ! отвѣтилъ Свинчатскій.
Расплатившись, всѣ трое направились къ Антону Захаровичу.
У Свинчатскаго сѣли играть въ преферансъ. Веселовъ и Кузьминъ играли довольно рискованно, собственно для удовольствія, стараясь большею частью сыграть не вполнѣ вѣрныя игры. Антонъ Захаровичъ игралъ съ расчетомъ, очень часто меньше чѣмъ слѣдовало, сохраняя одну взятку, по его выраженію, «на случай чего-либо такого», и къ концу игры Веселовъ и Кузьминъ оказались въ проигрышѣ около двухъ рублей каждый.
Послѣ расчета Свинчатскій пригласилъ своихъ гостей закусить. Разговоръ велся все больше объ умершемъ Петровѣ.
— Вѣдь вы, кажется, у насъ служите? обратился Антонъ Захаровичъ къ Кузьмину. — Сколько разъ васъ видѣлъ и до настоящаго времени не знаю, у кого изъ столоначальниковъ вы состоите помощникомъ?
— Да ни у кого, отвѣтилъ Кузьминъ.
— Какъ ни у кого? удивился Свинчатскій. — Да такъ, ни у кого, я — канцелярскій.
— Кан-це-ляр-скій? протянулъ Антонъ Захаровичъ. — Да какъ же вы были на похоронахъ?
— Почему же вы, Антонъ Захаровичъ, полагаете, что канцелярскому нельзя быть на похоронахъ? спросилъ въ свою очередь Кузьминъ.
— Кто же васъ отпустилъ? продолжалъ Свинчатскій. — Какъ кто? — Никто. Самъ ушелъ.
— Ну, это напрасно. Этого нельзя-съ. Я своимъ канцелярскимъ позволилъ, если кто пожелаетъ, по усердію, сходить въ церковь помолиться, и приказалъ сейчасъ же потомъ итти на службу. Этого не слѣдуетъ, чтобы канцелярскіе равняли себя со штатными чиновниками.
— Да я, Антонъ Захаровичъ, собственно говоря, и не канцелярскій, а вольнонаемный писецъ, отвѣтилъ Кузьминъ.
На Антона Захаровича нашелъ даже столбнякъ.
— Вольнонаемный писецъ! повторилъ онъ и вдругъ обратился къ Веселову: — Что же ты, Петръ Александровичъ, этого мнѣ не сказалъ? Нѣтъ, почтеннѣйшій, продолжалъ онъ, обращаясь къ Кузьмину. — Это уже совсѣмъ не порядокъ... Да какъ же вы ко мнѣ-то пришли?