Солидный господинъ купеческой складки уже около четвертаго знакомаго.
— Мерси, что пожаловали. А ужъ какъ она-то будетъ васъ благодарить! Въ субботу она рѣшила устроить ужинъ съ артистами, и, разумѣется, и вы будете приглашены. Мастодонтову придется жестоко раскошелиться. Ну, да и то сказать, долженъ же сѣрый остолопъ понимать, что такая красивая женщина за что-нибудь связалась съ нимъ. Только что же вы такъ далеко сидите?
— Я далъ лакею денегъ, ничего ему не сказалъ, въ которомъ ряду кресло брать, а онъ принесъ мнѣ въ седьмомъ ряду. Ничего, я и отсюда сумѣю постоятъ за себя насчетъ апплодисментовъ.
— Все это прекрасно, но она-то не будетъ васъ видѣть со сцены, а это, знаете, ободряетъ дебютантку, когда она видитъ со сцены все знакомыя лица. Знаете, вѣдь я посыльнымъ и не роздалъ тѣхъ десять билетовъ въ галлерею. — Что такъ?
— Требуютъ, кромѣ того, по шесть гривенъ за вечеръ. Билеты билетами и по шести гривенъ на человѣка. «Мы, говорятъ, около подъѣзда стоявши выручимъ, а представленія намъ не надо». Это меня взбѣсило, и я не далъ. Подлецы!
Пробѣгая мимо мѣстъ за креслами, солидный господинъ натыкается на воспитанника казенно-учебнаго заведенія и говоритъ ему:
— Мишенька! Смотри же... Не жалѣй рукъ... Да скажи и товарищамъ...
— Да, да, да... А впослѣдствіи мы ей сбираемся полное сочиненіе Шекспира по подпискѣ... Разумѣется, въ роскошномъ переплетѣ.
— Никакого ей Шекспира не нужно. Хлопайте только, хлопайте...
Въ дверяхъ, ведущихъ въ корридоръ, онъ встрѣчается съ тщедушнымъ господиномъ въ очкахъ и съ клинистой бородкой.
— Пѣвчіе пришли?
— Пришли. Половину изъ нихъ я посадилъ въ ложу третьяго яруса, а половину въ балконъ. Все больше басы. Голоса здоровые. Они просили на пиво и я имъ далъ два рубля.
— Не жалѣйте, не жалѣйте. Мастодонтовъ за все заплатитъ. Ну, теперь я наверхъ въ галлерею.
— Не ходите. Тамъ все устроено. Всѣ на своихъ мѣстахъ. Я уже распорядился. Командовать надъ всѣми будетъ тотъ самый артельщикъ, котораго вы знаете. Я уже сказалъ: «Какъ только появится — сейчасъ вы всѣ въ ладоши и долго, долго»... Какъ только занавѣсъ опустится — сейчасъ вызывать. И до тѣхъ поръ вызывать, пока шесть разъ не выйдетъ и не поклонится.
— Шесть... Зачѣмъ же шесть? Пусть десять, двѣнадцать разъ.
— Сдѣлаемъ и двѣнадцать, если можно будетъ. Я
условился такъ, что я буду изъ партера сигналъ платкомъ подавать.
Солидный и тщедушный мужчины побѣжали въ кресла.
— Поддержать пришли? обратился солидный къ пожилому бородачу съ просѣдью.
— Удастся ли еще поддерживать-то. Можетъ быть, такъ будетъ плоха, что я...
— Уйдете? Полноте, полноте. Вы у ней пили, ѣли. Нехорошо.
— А вы думаете, что она не провалится?
— Да что съ вами? Развѣ можно провалиться, если четверть театра своихъ! Напротивъ, мы такъ подстроили, что будетъ имѣть громадный успѣхъ.
Солидный господинъ сѣдъ на свое кресло, но тотчасъ же вскочилъ съ него, какъ ужаленный, и сталъ дѣлать какіе-то знаки въ ложу второго яруса. Музыканты, между тѣмъ, заиграли увертюру.
Въ креслахъ сидѣли два старичка и разговаривали: — Помните, какихъ мы у ней пулярдокъ съ трюфелями ѣли? Восторгъ!
— Да, да... Чудо что такое! Надо будетъ поддержать. Жаль только, что у меня палецъ на лѣвой рукѣ болитъ.
Поднимается занавѣсъ.
Н. Лейкинъ.
КЪ БИРЖЕВОЙ РЕФОРМЪ.
(дума биржевика).
Подошло, знать, къ концу Наше времячко, братъ: Биржевому дѣльцу
Удѣленъ лишь квадратъ...
Пусть, какъ море, кругомъ Міръ шумитъ биржевой — На квадратѣ своемъ,
Какъ прикованный, стой...
XIII.
ЗЛОПОЛУЧНЫЙ ЮБИЛЯРЪ.
(исторійка).
Въ мясной лавкѣ купца Зарѣзова, по желанію хозяина, назначено скромное торжество — юбилей одного изъ работниковъ, Сергѣя Никонова, прослужившаго хозяину двадцать пять лѣтъ. Сергѣй къ тому же приходился дальнимъ родственникомъ хозяину и началъ службу мальчуганомъ.
Въ день юбилея Сергѣй по обыкновенію вышелъ въ лавку въ обычномъ своемъ костюмѣ и лишь навязалъ на себя чистый передникъ. Онъ повидимому чувствовалъ себя чѣмъ-то на подобіе именинника. Приказчики и молодцы первыми поздравили Сергѣя, хорошенько не понимая значенія такого торжества. Старшій приказчикъ тихонько сунулъ Сергѣю пятирублевку, сказавъ:
— Это тебѣ отъ меня за твою вѣрную службу. Дѣйствуй въ антиресѣ, а хозяинъ самъ по себѣ тебя наградитъ. По настоящему, тебѣ надоть быть приказчикомъ, а только это хозяйское дѣло. Говорю къ тому, что хозяинъ самъ по себѣ въ антиресѣ, а намъ ему въ зубы не смотрѣть. Понялъ?
— Чудесно понимаю, покорнѣйше благодарю! отвѣчалъ Сергѣй.
— Вотъ ужо хозяинъ пріѣдетъ, увидаемъ, чѣмъ онъ тебя наградитъ. Можетъ статься, и впрямь приказчикомъ поставитъ).
— Скажетъ: довольно, снимай фартукъ, ступай къ другимъ! Вотъ тебѣ тогда и юбилея! Другому мѣсто очистить прикажетъ.
— Не сумлѣвайся, нашъ хозяинъ оченно хорошо службу понимаетъ.
— Совсѣмъ напрасно даже всю эту музыку наладили. Я сколько угодно служить готовъ, не гони только.
— Нельзя, нонѣ вездѣ такъ налажено. Къ примѣру, двадцать пять лѣтъ съ женой прожилъ — юбилей, столько же въ обчественной должности опекуномъ состоялъ — опять юбилей. Не тебѣ одному справляется, всѣмъ такъ-то. Пущай, вона, котъ въ лавкѣ столько-то лѣтъ проживетъ, и ему юбилею назначатъ. На это законъ такой есть, обыкновеніе. Тебя тоже никто не гонитъ.
— Хозяйское дѣло, что захочетъ, то и поставитъ посвоему.
— Ладно, говорятъ тебѣ: самъ увѣдаешь, обожди малость.
Работники, тоже тихонько, поднесли Сергѣю новые сапоги и просили поставить литки.
— Надоть хозяина обождать, теперича не ловко! отвѣтилъ Сергѣй, осматривая обновку.
— Ты обуйся въ наши-то сапоги, пущай хозяинъ видитъ, предлагали работники. Сергѣй переобулся.
— Коли хозяинъ на гулянку отпуститъ, поди, сегодня полуштофа три осадишь? спрашивали работники.
— Земляковъ повидать хотѣлъ бы. Письмо тоже въ деревню написать надоть.
— Тамъ не извѣстно, что у тебя сегодня юбилея?
— Гдѣ жъ имъ знать, имъ только денегъ посылай, больше ничего не надо. Пріѣду, такъ и не признаетъ никто.
— Никакъ хозяинъ ѣдетъ? Онъ и есть. Ну, Серега, поправься, сейчасъ проздравленье будетъ!
Вошедшій въ лавку хозяинъ долго крестился на образъ, затѣмъ, обратясь къ молодцамъ, сказалъ: — Ребята, принимай Серегу на ура!
Молодцы живо исполнили приказаніе хозяина и, под хвативъ Сергѣя, стали подбрасывать его подъ потолокъ Около лавки собралась толпа.
— Тетка Акулина, гляди-ко, никакъ здѣся утопленника откачиваютъ! вопила во всю глотку торговка старуха.
— Батюшки, и впрямь утопленникъ! ужаснулась Акулина.
— Видно, жисть не сладка была?
— Христіанская душа тоже. Помилуй насъ грѣшныхъ — Вона какъ жарятъ, молодцы! поощрялъ торговецъсосѣдъ.
— Зачалось? спрашивали его другіе сосѣди. — Самъ пріѣхалъ и сейчасъ зачалось.
— Сказываютъ, въ трактирѣ обѣдъ заказанъ на тридцать пять персонъ.
— Вотъ это хозяинъ, можно сказать, великодушливый господинъ! Такихъ хозяевъ не много.
— Видно, откачали? спрашивала торговка. — Откачали! отвѣтили ей. — Гдѣ же онъ утонулъ-то? — Кто утонулъ?
— Да кого откачивали-то?
— Што ты, мелево стоеросовое! Тутъ юбилею правятъ. — Что же это обозначаетъ?
— А то самое, что хозяинъ-отъ двѣсти тысячъ выигралъ.
— Вотъ оно что!
— Выигралъ и всѣмъ своимъ молодцамъ встряску задаетъ.
— За что жъ такое? — А за то самое, что плохо покупателя обвѣшиваютъ. — Какъ погляжу я, самъ-то ты мелево непутевое.
— Отойди, тутъ не бабье дѣло. Гляди, подсолнухи просыпала!
— Гдѣ, что ты зубы-то скалишь!
Въ лавкѣ, между тѣмъ, хозяинъ, подавая юбиляру серебряные часы съ такою же шейною съ кисточками цѣпочкою, говорилъ ему:
— Спасибо тебѣ за твою службу. Я всегда былъ тобою доволенъ и не даромъ вывезъ тебя изъ деревни. Сними передникъ, и на сегодня я тебя ослобождаю. Можешь гулять, сегодня твой день. Завтра же начинай новую службу у меня.
Забравъ выручку, хозяинъ сѣлъ въ шарабанъ и поспѣшилъ на площадку, гдѣ знали его за крупнаго торговца.
Сергѣй сіялъ отъ удовольствія и конфузливо посматривалъ то на новые сапоги со скрипомъ, то на хозяйскій подарокъ — часы.
— Покажь-ко, Серега, часы-то! спросилъ старшій приказчикъ и, повертѣвъ въ рукахъ часы, сказалъ: — Четвертного билета стоютъ.
— По рублю за годъ, значитъ, замѣтилъ кто-то. — Честь дорога, хозяйскій подарокъ.
Сергѣй, поставивъ молодцамъ обѣщанные два полуштофа, поспѣшилъ на гулянку.
Прошло дня два, Сергѣй въ лавку не показывался. — Загулялъ! рѣшилъ хозяинъ.
— Да, должно полагать, къ землякамъ натрафилъ, сдѣлалъ предположеніе старшій приказчикъ.
На третій день, утромъ, Сергѣя водворили въ лавку чрезъ участокъ. Онъ былъ неузнаваемъ: вмѣсто сапоговъ опорки, жилетъ разорванъ, безъ часовъ и въ довершеніе всего съ фонаремъ подъ лѣвымъ глазомъ.
— Вашъ ли? спросилъ провожатый приказчика.
— Кажись, нашъ! отвѣтилъ послѣдній, пожавъ плечами. — Не подмѣнили, извините. Получите и распишитесь. Ему повѣстка будетъ, протоколъ составленъ за буйство. Сергѣй молчалъ, какъ убитый.
— Гдѣ это тебя такъ отполировали? спросилъ приказчикъ.
— Ничего не помню, виноватъ! отвѣтилъ Сергѣй. — И часы просыпалъ? Сергѣй безмолвствовалъ.
Приказчикъ далъ ему двугривенный и приказалъ выспаться до утра.
Черезъ недѣлю Сергѣя судили и приговорили на семь дней за желѣзную рѣшетку.
Дядя Митяй.
ВЪ ЛѢСУ.
Было тихо въ лѣсу; слышно было порою,
Какъ въ засохшей травѣ шевелилась змѣя. Я сидѣлъ на пенькѣ, говорила со мною Блѣднолицая Муза моя;
Говорила, — и глазки печалью сверкали;
Между тѣмъ догоралъ невеселый денекъ. Говорила мнѣ Муза: «Пѣвцы замолчали,
Пожелтѣлъ ароматный лужокъ.
Нѣтъ веселыхъ пѣвцовъ! лѣсъ тоску навѣваетъ; Только вѣтеръ уныло вздыхаетъ порой,
Только сѣренькій копчикъ по лѣсу шныряетъ, Словно въ сѣромъ пальто становой.
И поутру, когда поднимались туманы,
Онъ скворца попросилъ осторожнѣе пѣть.
«Иль придется, сказалъ онъ, — не въ теплыя страны, А къ холодной тебѣ улетѣть! »
Киръ Персидскій.
КОРОТЕНЬКІЯ КОРРЕСПОНДЕНЦІИ *).
Юрьевъ.
Существуетъ у насъ клубъ, подъ названіемъ «Русскій учительскій кружокъ».
И прекрасно бы. Есть гдѣ собираться русскимъ людямъ въ полунѣмецкомъ городишкѣ.
Да вотъ, подите: названіе не нравится! Зачѣмъ-де такой, какъ здѣсь выражаются, «преферансъ» именно учителямъ! Для профессоровъ и прочихъ персонъ и кавалеровъ обидно.
И пустуетъ «Русскій учительскій кружокъ», единственное мѣсто русскаго общенія; а русскіе здѣшніе обыватели предпочитаютъ сидѣть дома и сосать свою лапу или грызть ногти.
Касимовъ.
Чудеса провинціальной медицины!
Лудильщикъ Петръ Халатовъ — лудитъ обывательскіе желудки, требующіе поправки.
Бончарный мастеръ кладетъ обручи на обывательскія головы, готовыя треснуть съ похмелья.
Часовыхъ дѣлъ мастеръ исправляетъ сердечный бой послѣ боя и вправляетъ вывихнутыя отъ зѣвоты челюсти.
А что же по части настоящей врачебной помощи? Эка, чего вы захотѣли въ провинціи!
И. Грэкъ и К°.
ПЕТЕРБУРГСКОЕ ЭХО.
Предполагается переименовать Александринскій театръ въ «Крыловскій театръ».
Коночныхъ лошадей предполагается замѣнить моторами усовершенствованной конструкціи: когда подъ него попадетъ человѣкъ, то моторъ даетъ послѣднему хорошій подзатыльникъ и откидываетъ его далеко въ сторону, «чтобы другой разъ не совался».
На Калашниковской пристани произошелъ хлѣбный крахъ: прекратила платежи богатая фирма Тимофѣевой. Говорятъ, что у «фирмы» въ амбарахъ осталась только большая партія мѣшковъ песку, который, по нынѣшнимъ временамъ, совсѣмъ не идетъ въ хлѣбъ.
Изъ Парижа сообщаютъ, что г-жа Аданъ собственноручно вышиваетъ «пѣтухами» громадное полотенце въ подарокъ петербургской думѣ. Она желаетъ, чтобы ея полотенце всегда висѣло въ думскомъ задѣ и чтобы имъ вытирали потъ гласные. Свифтъ.
*) Приглашаемъ нашихъ провинціальныхъ читателей сообщать фанты изъ мѣстной жизни. Всякое сообщеніе будетъ принято съ благодарностью.