Ну, какъ я сегодня вечеромъ въ туфляхъ къ Алексѣю Михайловичу винтить пойду? Фу, ты пропасть! И сапоги не снимаются съ ногъ... Марѳа! Сними съ меня сапоги! кричитъ дачникъ кухаркѣ. — Тише ты! Тише! Ногу оторвешь. Вишь, дура, какъ обрадовалась. Вѣдь это нога, а не тротуарная тумба. Привыкла тамъ у себя въ Боровичскомъ уѣздѣ бревна ворочать... Деревня! Носки давай... Отчего носки сыры?
— Въ комодъ натекло, отвѣчаетъ жена. — Тебѣ и рубашку придется сырую надѣвать.
— Не могу я сырой рубашки надѣвать. Вѣдь я схвачу тифъ, горячку, а у меня еще пенсія ни себѣ, ни ребятишкамъ не выслужена. Поди и посуши мнѣ носки и рубашку надъ плитой.
— Да плита у насъ холодная, заявляетъ кухарка. — Надъ трубой на крышѣ вѣтки березы, — ну, съ вѣтвей вода прямо въ трубу — и плиту залило, затушило. Вились, бились, опять растопить и не могли.
— Да, да... Сегодня ужъ поѣшь за обѣдомъ чегонибудь холодненькаго, да кофейку напейся. Кофей на таганѣ можно сварить.
— Пить надо въ такую погоду, пьянствовать, ворчитъ дачникъ, натягивая на себя мокрые носки. — Сырые, сырые... Совсѣмъ сырые... Вотъ наказаніето! Да это просто каторга въ такой дачѣ жить. Пріѣхали на дачу для здоровья, для удовольствія, а
тутъ, извольте видѣть, что происходитъ! И въ сырой дачѣ сиди, и въ сыромъ бѣльѣ сиди! Да тутъ крокодилъ, и тотъ не вынесетъ и отъ сырости захвораетъ. Марѳа! Ставь самоваръ! Я пуншъ пить буду.
— Не дамъ я тебѣ пуншъ пить. И такъ ужъ, какъ цѣпной песъ, на всѣхъ бросаешься, а выпьешь пуншу, такъ и совсѣмъ сбѣсишься.
— Однако, долженъ же я себѣ къ обѣду какуюнибудь горячую пищу...
— Хороша пища — пуншъ! Пей кофей.
— Да развѣ кофей можетъ мнѣ помочь отъ сырости? Вѣдь я промокъ до костей, на мнѣ сухой нитки нѣтъ. Положимъ, я былъ въ резинковомъ пальто, но рядомъ со мной на имперіалѣ конки помѣстился какой-то съ зонтикомъ. Съ зонтика такъ и льетъ, и прямо мнѣ за шиворотъ. Какъ ни просилъ я его, какъ ни умолялъ, чтобы онъ закрылъ зонтикъ — нѣтъ, не послушалъ, разсказывалъ дачникъ и отправился въ другую комнату переодѣвать рубашку. — Да неужели нѣтъ у насъ другой рубашкито, посуше? раздавался оттуда его голосъ.
— Всѣ твои рубашки подмочило. Надѣвай мою, женскую. Мои рубашки лежали въ нижнемъ ящикѣ комода и не промокли.
— Ну, давай хоть твою. Только какъ же я ужо къ Алексѣю-то Михайловичу на винтъ въ женской-то
рубашкѣ? Марѳа! Марѳа! Поди къ сосѣдямъ и посуши мою рубашку надъ плитой. Постели-то у насъ не промокли ли?
— Постели Богъ сохранилъ.
— Ну, и слава Богу, говоритъ дачникъ, выходя переодѣтый. — Ахъ, какъ меня этотъ подлецъ съ зонтикомъ на имперіалѣ доконалъ! Такъ цѣлый водопадъ мнѣ за воротникъ съ зонтика и струился. Ѣхали и всю дорогу ругались.
— Да ужъ насчетъ ругани-то тебя только взять, отвѣчаетъ жена. — На это ты великій мастеръ.
— Да замолчишь ты, вѣдьма, или не замолчишь! Дачникъ подскочилъ къ женѣ и сжалъ кулаки. Та заплакала.
— Хвати, хвати... Ударь... Только этого недоставало, слезливо заговорила она.
— И хвачу, если ты изъ терпѣнія меня выведешь! Давай сюда водки и колбасы! Господи Боже мой! Пріѣхалъ мужъ голодный, и безъ супу долженъ за столъ садиться! Не могла дура жена у сосѣдей на плитѣ хоть какую-нибудь похлебку ему сварить... ворчалъ дачникъ, садясь за столъ, и опрокинулъ себѣ въ ротъ большую рюмку водки.
Н. Лейкинъ.
Сколько у насъ теперь будетъ таможенныхъ тарифовъ, два или три?
Одни говорятъ, что три: обыкновенный, уменьшенный и, такъ сказать, бенефисный.
Другіе утверждаютъ, что только два: обыкновенный, который и будетъ примѣняться въ качествѣ уменьшеннаго къ нѣкоторымъ странамъ, и усиленный.
Если судить по примѣру цѣнъ въ русской оперѣ, то будетъ, дѣйствительно, только два тарифа: обыкновенный и увеличенный.
Впрочемъ, въ Александринскомъ театрѣ, кромѣ цѣнъ обыкновенныхъ и увеличенныхъ, бываютъ еще цѣны бенефисныя.
Во всякомъ случаѣ, мы не беремъ на себя разрѣшенія вопроса о таможенномъ тарифѣ. Желающіе могутъ обратиться за справками въ таможенное вѣдомство.
Гипнотизеръ г. Фельдманъ, имѣя мѣсто жительства въ Москвѣ, разсылаетъ по провинціальнымъ газетамъ публикаціи объ условіяхъ его «коллективнаго приглашеніявъ тотъ или иной городъ.
Г. Фельдмана можно пригласить на выѣздъ только «вскладчину».
Сложитесь и пригласите. Г. Фельдманъ пріѣдетъ, получитъ коллективныя денежки, пересчитаетъ, сдѣлаетъ коллективный опытъ коллективнаго гипнотизма — и уѣдетъ въ Москву.
Очень удобно и пріятно — для самого г. Фельдмана, по крайней мѣрѣ.

Велосипедъ, положительно, прививается и входитъ въ наши нравы. Даже мошенничать начали на велосипедѣ.
Молодой человѣкъ приторговалъ въ магазинѣ велосипедъ и заявилъ, что надо его испробовать на ходу. Велосипедъ отпустили съ артельщикомъ въ Александровскій садъ. Въ Александровскомъ саду молодой человѣкъ сѣлъ на велосипедъ, сдѣлалъ двѣ-три «восьмерки», потомъ завернулъ въ прямую аллею, свистнулъ — и только его и видѣли.
Артельщикъ ахнулъ, разинулъ ротъ и развелъ руками. Ожидаемъ, что на велосипедѣ жены начнутъ удирать отъ мужей, доктора дѣлать визиты, цирковыя наѣздницы скакать сквозь обручи.
Присяжный повѣренный г. Карабчевскій дебютируетъ въ «Вѣстникѣ Европы» повѣстью «Господинъ Арсковъ».
Въ повѣсти нѣтъ ничего ни уголовнаго, ни гражданскаго, ни коммерческаго. Впрочемъ, можетъ быть, во второй части еще будетъ убійство или, по крайней мѣрѣ, крупная растрата.
Начинающіе писатели обыкновенно дебютируютъ стихами. Г. Карабчевскій сразу началъ прозою. Это, во всякомъ случаѣ, похвально.
И. Грэкъ.
ТЕАТРАЛЬНЫЕ АВТОГРАФЫ.
I. Хороши мои дѣла!..
Наживать какъ я, не мѣтьте, Конкурренты. Я смѣла Да и опытна.
Неметти.
II.
Меня ничто не устрашитъ:
Пускай разноситъ въ пухъ газета, Пускай вся публика бранитъ,
Пускай весь міръ не взвидитъ свѣта, Пусть вѣковой ущербъ карману, Но ужъ играть не перестану Я.
Глѣбова, Елизавета. Сооб. М. Шевл.
НА ДРЕЗИНѢ.
Бѣлая, теплая, чудная лѣтняя ночь. Глубокая тишина. Только изрѣдка изъ лѣсу доносятся трели соловья. Въ двухъ верстахъ отъ большой желѣзнодорожной станціи, у самаго полотна дороги стоитъ домикъ дорожнаго мастера, обитатели котораго, по случаю ночного времени, покоятся въ глубокомъ снѣ. Около домика, на запасныхъ рельсахъ, помѣщается служебная дрезина — ручной самокатъ. Вокругъ дрезины копошится кучка военныхъ, состоящая изъ пяти человѣкъ: три молоденькихъ офицера и два солдатика-денщика. Офицеры въ однихъ кителяхъ, а солдатики въ рубашкахъ. Пальто и шинели лежатъ около нихъ, на травѣ. Всѣ разговариваютъ шепотомъ; только одинъ изъ солдатиковъ никакъ не можетъ попасть въ общій тонъ и говоритъ громче другихъ.
— Чего ты кричишь, Силантьевъ? Говори, братецъ, тише.
— Тяжела оченно машина-то, ваше б—іе, намъ двоимъ ее не подынуть... снова громко заговорилъ Силантьевъ.
— Тсс! Господа, поможемъ ребятамъ поставить дрезину на рельсы... Марковскій, помогайте!
— Я боюсь, чтобы не вышло непріятности изъ всего этого, боязливо прошепталъ Марковскій. — Вѣдь безъ разрѣшенія желѣзнодорожнаго начальства дрезину трогать съ мѣста нельзя! Нужно бы сказать хоть дорожному мастеру...
— И не думайте! Я намекалъ объ этомъ инженеру Ливинскому, такъ тотъ наотрѣзъ отказалъ, а дорожный мастеръ глупо сострилъ: «далъ бы, говоритъ, я вамъ дрезину, да боюсь, чтобы на ней до самой Сибири не доѣхали! »... Такъ мы и безъ ихняго дозволенія прокатимся. Время ночное, никто не увидитъ... Ну, помогайте же!
Общими усиліями дрезина была поставлена на главный путь. Захвативъ небольшую корзиночку и накинувъ пальты, офицеры сѣли на дрезину, солдатики стали у рукоятокъ, завертѣли ихъ и дрезина тронулась съ мѣста... Когда скрылся изъ виду домикъ дорожнаго мастера, офицеры замѣтно оживились, начался громкій говоръ.
— Великій Суворовъ нѣкогда писалъ: «Ура! Варшава наша! » А мы теперь можемъ воскликнуть: «Ура! Дрезина наша! »
— Далеко ли мы отправимся?
— До знаменитой рѣчки Вишневки... всего пять верстъ. Постоялый дворъ у самаго моста. Выпьемъ, и маршъ обратно!
— Но, господа, сказалъ одинъ изъ офицеровъ. —Наша машина двигается слишкомъ медленно... Кажется, у Жюля Верна я читалъ, что въ Америкѣ такія дрезины бѣгутъ по шестидесяти верстъ въ часъ!
— У Жюля Верна слишкомъ много фантазіи... Однако, господа, въ самомъ дѣлѣ, прошло пять минутъ, а мы еще и версты не проѣхали... Вертите, ребята, сильнѣе!
Солдатики прибавили усердія, и дрезина пошла немного ходчѣе.
— Да, господа, я давно мечталъ прокатиться на этой ручной машинѣ, и вотъ, мое желаніе осуществилось! Кстати, ночь-то какая чудная! Соловей какія рулады выводитъ!.. Марковскій, что это вы насупились, какъ будто на лекціи сидите...
— Признаюсь вамъ, господа, я ужасно боюсь, чтобы не вышло чего...
— Ужасно боитесь? Такъ у насъ храбрость въ корзинкѣ есть! Мы сейчасъ коньячку выпьемъ...
Бутылка была откупорена, коньякъ налитъ и Марковскій поднесъ было стаканчикъ ко рту... какъ вдругъ послышались отрывистые, пронзительные свистки и изъ лѣсу, изъ-за закругленія показалось громадное черное чудовище съ большими огненными глазами, летѣвшее прямо на дрезину. Всѣ пассажиры дрезины нѣсколько секундъ были объяты ужасомъ, на всѣхъ нашелъ столбнякъ... Марковскій, выронивъ изъ рукъ стаканчикъ, соскочилъ съ дрезины на насыпь, растянулся во весь ростъ и затѣмъ на четверенькахъ поползъ въ болото. Вслѣдъ за нимъ соскочили другіе. Силантьевъ тоже было послѣдовалъ ихъ примѣру, но увидѣвъ свою шинель хотѣлъ захватить ее. Въ тотъ моментъ больше-глазое чудовище налетѣло на дрезину. Послышался звонкій стукъ, крикъ и дрезина была сброшена съ рельсъ въ болото вмѣстѣ съ Силантьевымъ. Чудовище, съ пассажирскими вагонами, шипя пневматическими тормозами, пронеслось мимо и остановилось саженяхъ въ пятидесяти отъ злополучныхъ путешественниковъ.
Всѣ оказались живы и невредимы, только у Силантьева была ушиблена рука. Поломанная дрезина покоилась на боку въ болотѣ. У каждаго изъ офицеровъ блеснули мысли одного направленія: «Боже, что съ нами будетъ! » «Узнаетъ полковой командиръ»... «Военный судъ». Отъ хвоста остановившагося поѣзда отдѣлились три фигуры и почти бѣгомъ приближались къ путешественникамъ.
— Всѣ ли живы? спросилъ подбѣжавшій главный кондукторъ.
— Да, всѣ... всѣ... отвѣчали офицеры такимъ тономъ, какъ бы сожалѣя, что они живы, а не мертвы.
— Кто же вамъ разрѣшилъ выѣхать на встрѣчу почтовому поѣзду? И сигналовъ даже не имѣли... Гдѣ дорожный мастеръ?
— Дорожнаго мастера нѣтъ...
— Какъ нѣтъ? Дрезина безъ дорожнаго мастера не можетъ быть въ ходу...
Одинъ изъ офицеровъ началъ расказывать въ чемъ дѣло. — Отлично-съ! Хорошее дѣло затѣяли... Знаете ли, что вамъ за это будетъ? Вѣдь мой поѣздъ могъ бы сойти съ рельсъ... Ну-съ, пойдемте къ поѣзду, я васъ долженъ представить начальству... Пойдемте скорѣе! Ахъ, молодые люди, молодые люди! покачалъ головою главный кондукторъ, пропустивъ впередъ себя офицеровъ съ денщиками.
— Голубчикъ, спасите насъ!.. Научите, что намъ теперь дѣлать?
— Трудно дѣлу помочь... При большомъ счастіи можетъ удаться загладить вашу шалость!
— А все-таки есть возможность? робко спросилъ Марковскій.
— Есть, если только умно повести дѣло и потрясти кошелькомъ...
— Да мы готовы на всякія жертвы, только бы... Научите вы насъ ради Бога, научите...
— Ну, пойдемте скорѣй къ поѣзду; я вамъ кое-что посовѣтую...
Въ то же утро въ буфетѣ 1 класса большой желѣзнодорожной станціи, за большимъ столомъ, на которомъ помѣщались вина и закуски, сидѣли три молоденькихъ офицера, дорожный мастеръ, машинистъ, толстый нѣмецъ, одѣтый въ статское платье, и начальникъ станціи. Офицеры усердно потчевали собесѣдниковъ.
— Г. начальникъ, въ какомъ положеніи наше дѣло? спросилъ одинъ изъ офицеровъ.
— Дѣло вотъ въ какомъ положеніи: столкновеніе дрезины съ поѣздомъ скрыть можно, потому что, во-первыхъ, мы изъявляемъ на это согласіе; во-вторыхъ, вы всѣ цѣлы, и, въ третьихъ, дрезину можно привести въ порядокъ домашними средствами... Но опозданія поѣзда скрыть нельзя, и нужно указать причину...
— Какую причину? растерянно проговорилъ Марковскій.
— А вотъ-съ, просите объ этомъ Ивана Карловича, показалъ рукою на машиниста начальникъ станціи. — Если онъ согласится, то можно...
— Да, да, перебилъ машинистъ. — Я будетъ писать, что терялъ золотникъ...
— Какой золотникъ? спросилъ одинъ ивъ офицеровъ.
— Золотникъ отъ моя машинъ, она стоитъ пятьдесятъ рубель... Ну, и остановилъ поѣздъ.
— И съ васъ будутъ взыскивать пятьдесятъ рублей? Ради Бога возьмите вотъ съ насъ эти деньги, и именно такъ и пишите, спасите насъ!..
— Да, благодарю вамъ! сказалъ машинистъ, пряча деньги въ карманъ. — А потомъ я будетъ писать, что находилъ этотъ золотникъ въ песокъ, и я не будетъ получать штрафъ...
Офицеры переглянулись. Начальникъ станціи улыбнулся. — Отлично, сказалъ онъ. — Надо сейчасъ же дать депешу главному кондуктору. Какъ мы будемъ писать, такъ и онъ напишетъ. Конечно, вы объ немъ, господа, не забудете? А теперь дайте клятву никогда больше не кататься на дрезинахъ безъ дозволенія начальства...
— Клянемся никогда больше не совершать такихъ увеселительныхъ прогулокъ! воскликнулъ Марковскій. — На сабляхъ клянемся!!.
Николай Конбинъ.