корнѣйше просить Васъ, Милостивый Государь, войти въ сношеніе съ подлежащимъ учебнымъ начальствомъ о томъ, чтобы вышепоименованныя лида, въ случаѣ ихъ ходатайства объ опредѣленіи на государственную или общественную службу, на таковую отнюдь не допускались, а принятые уже были уволены отъ занимаемыхъ ими должностей.“
Такъ правительство г. ф.-Плеве желаетъ русскую трудящуюся интеллигенцію взять изморомъ, въ наказаніе за ея общечеловѣческую порядочность и гражданскую стойкость.
Нѣсколько словъ
по поводу рѣчи Гершуни.
Рѣчь Гершуни 1 есть настолько крупный историческій документъ, что нельзя не сказать о ней нѣсколько словъ. Рѣчь эта, очевидно, приготовленная подсудимымъ заранѣе, не была, однако, сказана имъ на судѣ. Къ великому счастью, она не оказалась погребенной въ казематахъ Шлиссельбурга. Изъ нея мы узнаемъ душу революціонера, которой совершенно не коснулся обвинительный актъ. „Душа человѣка — потемки“, говоритъ русская пословица, но эта душа перестаетъ быть потемками, если человѣкъ умѣетъ ее раскрыть.
Не всякій можетъ легко и просто подымать изъ глубины души всѣ тѣ сложныя, частью безсознательныя переживанія, которыя легли въ основу его симпатій, изъ которыхъ сложились взгляды и родились поступки. Но и тотъ, который достигъ этой способности читать въ глубинѣ своей души, достигъ этого не безъ большой внутренней работы. Степень этой способности указываетъ на степень умственнаго и нравственнаго развитія человѣка. Тутъ человѣкъ выполняетъ высшую нравственную заповѣдь: онъ познаетъ самого себя.
Если въ пылу жизни и борьбы мотивы дѣятельности часто заслоняются для самого человѣка, то, становясь лицомъ къ смерти, истинно нравственный человѣкъ научается познавать самого себя, онъ находитъ простыя и искреннія слова для выраженія своихъ мыслей, голосъ его пріобрѣтаетъ особое значеніе и особую силу убѣдительности. Вотъ почему мы съ такой жадностью вслушиваемся въ эти предсмертныя рѣчи.
Именно такой отпечатокъ поразительной глубины и задушевной искренности лежитъ на рѣчи Гершуни. „Согласитесь, неужели же, дѣйствительно, настолько соблазнительна перспектива быть вами судимымъ и настолько заманчиво удовольствіе быть повѣшеннымъ, чтобы одно это было достаточнымъ мотивомъ для вступленія на путь революціонной борьбы?“ Не вѣетъ ли отъ такой фразы, какъ и отъ всей рѣчи съ ея полной простотой, съ ея отсутствіемъ всякаго паѳоса, съ ея ошеломляющей глубиной и искренностью аргументаціи, чѣмъ-то сократовскимъ. Сравненіе навязывается невольно и свидѣтельствуетъ о томъ, что рѣчь Гершуни есть большой историческій памятникъ, въ которомъ правдиво отразилась душа русской революціи, какъ въ рѣчи
1 См. „Освобожденіе“ № 22 (46).
Сократа отразилась революція умовъ древней Греціи. Только теперь мы знакомимся съ личностью замѣчательнаго осужденнаго. Теперь намъ понятны дѣлаются слова въ его послѣднемъ письмѣ къ товарищамъ: „Я ѣхалъ въ Петербургъ, какъ на праздникъ.“ Только страстнымъ, затаеннымъ желаніемъ высказаться, снять забрало, отдать себя на судъ собственной совѣсти передъ судомъ людей — объясняется это жизнерадостное настроеніе, эта радость смерти. Невольно примиряешься со смертью, когда видишь людей, такъ спокойно умирающихъ, я бы сказалъ, умирающихъ съ такой красотой. Правда, смерть теперь витаетъ надъ русскими людьми. Но и тысячи смертей не могутъ заслонить геройство одинокаго человѣка, всецѣло отвѣчающаго за всѣ свои поступки. Тамъ идетъ умирать, по вѣрному опредѣленію П. Б. Струве, „тюрьма“, здѣсь шелъ на смерть свободный человѣкъ.
Послѣдній разъ революціонеръ борется единственнымъ оставшимся у него оружіемъ — словомъ. Огромное утѣшеніе думать, что слово есть реальная сила, что оно способно примирять и убѣждать, и крайне отрадно убѣждаться, что люди пользуются имъ съ тою вѣрою въ него, которая одна только даетъ возможность находить искреннія и простыя слова и устанавливать идеальную связь между людьми. Но русское правительство не хочетъ этой связи, оно рветъ ее. Оно не желаетъ слушать и не хочетъ, чтобы слушали другіе. Пропагандѣ идей оно предпочитаетъ стрѣльбу изъ револьверовъ и отвѣчаетъ на нее каторжными работами и висѣлицей. Если, ставъ на отвлеченную точку зрѣнія, искать аргументовъ въ пользу насилія русскаго правительства надъ мыслью и словомъ, то мы должны будемъ сказать, что оно не вѣритъ въ то, что слово служитъ идеальной связью между людьми, и этимъ сразу пресѣкаетъ всякую возможную моральную точку зрѣнія.
Мѣсто суда — единственное мѣсто, гдѣ представители насилія и борды за свободу сходятся лицомъ къ лицу; это единственное мѣсто, гдѣ русское правительство слушаетъ неугодныя ему рѣчи, и откуда оно ревниво устраняетъ всѣхъ, кромѣ своихъ клевретовъ. Гершуни не пожелалъ воспользоваться этой аудиторіей, онъ, вѣрно, имѣлъ на то свои причины, и тѣмъ не менѣе мы не можемъ не пожалѣть объ этомъ. Кто вѣритъ въ силу слова, тотъ долженъ искать доступа его ко всякой душѣ. Въ простыхъ и искреннихъ словахъ стоящаго передъ казнью человѣка какъ будто отыскивается та общая точка зрѣнія, которая должна служить отправнымъ пунктомъ для разномыслящихъ. Рѣчь Карповича какъ-будто бы, хоть и на самое короткое время, нашла доступъ къ душѣ даря и отразилась на извѣстномъ рескриптѣ Ванновскому. Когда и кого убѣдитъ замѣчательное слово Гершуни? Что касается насъ, не революціонеровъ въ тѣсномъ смыслѣ этого слова, то она еще разъ указываетъ намъ на ту моральную мощь, которой сильна русская революція въ лицѣ такихъ представителей. Къ несчастію, русскимъ революціонерамъ рѣдко приходится открыто гово
Два письма Б. Н. Чичерина о финляндскомъ вопросѣ.
Одинъ финляндскій общественный дѣятель любезно предоставилъ намъ для воспроизведенія на страницахъ „Освобожденія“ русскіе оригиналы двухъ замѣчательныхъ писемъ недавно умершаго знаменитаго мыслителя. Отрадно думать, что „непроницаемая сѣть лжи“ и „развращеніе“, не встрѣчающее преградъ въ массѣ общества, всегда находили себѣ неумолимыхъ обличителей въ средѣ лучшихъ русскихъ людей.
Съ разрѣшенія собственника мы во второй книжкѣ „Освобожденія“ воспроизведемъ автографы печатаемыхъ писемъ въ составѣ другихъ приготовляемыхъ нами къ печати матеріаловъ къ политической біографіи Чичерина.
I.
С. Караулъ 13/25 октября 1899 г.
Милостивый Государь!
Я имѣлъ честь получить Ваше письмо, а также отвѣтъ и предложенія Сейма, за которыя приношу Вамъ искреннюю благодар
ность. Мнѣ не нужно говорить Вамъ, что я вполнѣ и безусловно присоединяюсь къ высказаннымъ въ нихъ взглядамъ. Дѣло Финляндіи ясно, какъ день; не только юристъ, по и всякій непредубѣжденный человѣкъ не можетъ сомнѣваться въ его правотѣ. Только та непроницаемая сѣть лжи, которая нынѣ опутываетъ и русское правительство, и русское общество, можетъ заставлять многихъ смотрѣть на это дѣло иначе. Мнѣ даже стыдно за свое отечество, во имя котораго попираются самыя торжественныя, съ высоты престола данныя обѣщанія; стыдно и за русское общество, которое равнодушно смотритъ на это вопіющее беззаконіе. Послѣднему нѣкоторымъ извиненіемъ можетъ служить то, что мы у себя видимъ всюду полнѣйшій произволъ, и намъ кажется страннымъ и даже неумѣстнымъ существованіе законнаго порядка у народа, живущаго съ нами подъ однимъ скиптромъ и покореннаго нашимъ оружіемъ. Конечно, и въ Россіи есть люди, которые стремятся къ лучшему будущему и негодуютъ при видѣ творящихся беззаконій; но что могутъ они дѣлать? Вы знаете, что въ печати обсужденіе финляндскаго вопроса строго воспрещено, иначе какъ съ извращеніемъ фактовъ, а частные пути для всякаго независимаго человѣка закрыты. Лично я къ верховнымъ сферамъ не имѣю доступа и не пользуюсь ни малѣйшимъ вліяніемъ. Напрасно Вы думаете, что на наши правящіе круги можно дѣйствовать убѣжденіемъ. Тамъ