какъ разстояніе между Чемульпо и Сасехо, откуда 24-го января вышли всѣ японскія суда, — 23 часа. Если бы г. Алексѣевъ не бездѣйствовалъ послѣ разрыва дипломатическихъ сношеній, то вмѣсто атаки двухъ русскихъ судовъ цѣлой японской эскадрой, на рейдѣ Чемульпо повторилось бы, быть можетъ, нѣчто вродѣ Синопскаго боя, въ которомъ русскіе съ превосходными силами потопили турецкую эскадру съ десантомъ.
Въ томъ, какъ г. Столыпинъ полемизируетъ съ „Освобожденіемъ“ по поводу г. Алексѣева, сказалась характерная черта этого публициста. Въ глазахъ читателей онъ стремится представить дѣло такъ, будто „Освобожденіе“ и только „Освобожденіе“ критикуетъ Алексѣева, Между тѣмъ, смѣю увѣрить г. Столыпина, что, не говоря уже объ уничтожающихъ отзывахъ иностранной печати, гораздо больше чѣмъ на страницахъ „Освобожденія“, возмущеніе и негодованіе противъ Алексѣева обнаружилось въ Петербургѣ и Портъ- Артурѣ. О настроеніи портъ-артурскихъ офицеровъ послѣ катастрофическаго нападенія въ ночь съ 26-го на 27-е января достаточно ярко свидѣтельствуетъ извѣстный приказъ генерала Стесселя, напечатанный во всѣхъ русскихъ газетахъ, и напечатанное нами въ „Листкѣ Освобожденія“ № 5 письмо изъ Портъ-Артура. Эти свидѣтельства доказываютъ, что уваженіе и довѣріе къ г. Алексѣеву было подорвано въ офицерствѣ съ самаго начала, Неужели г. Столыпинъ не понимаетъ также, какой смыслъ имѣло назначеніе погибшаго адмирала Макарова и генерала Куропаткина, черезъ голову намѣстника-адмирала, самостоятельными и отвѣтственными командующими флотомъ и арміей, съ фактическимъ низведеніемъ г. Алексѣева до роли не главнокомандующаго, а главнотелеграфирующаго? Не даромъ извѣстный нѣмецкій журналъ „Militärwochenblatt“ признаетъ эту мѣру „небезопасной въ организаціонномъ отношеніи“, видя въ ней зерно дальнѣйшихъ „треній“ между номинальнымъ главнокомандующимъ и самостоятельными командующими сухопутными и морскими силами. Не можетъ подлежать ни малѣйшему сомнѣнію, что назначеніе Куропаткина и Макарова съ тѣми полномочіями, которыя они получили, было вызвано не чѣмъ инымъ, какъ признаніемъ непригодности г. Алексѣева къ роли главнокомандующаго.
Изъ вышецитированныхъ строкъ г. Столыпина въ защиту г. Алексѣева я еще остановлюсь на утвержденіи, будто на сороковой день войны японскій флотъ потерпѣлъ большія потери, чѣмъ русскій. Этотъ вздоръ, нужно сказать, и помимо г. Столыпина усердно распространялся русской прессой, и только теперь печальная судьба адмирала Макарова, погибшаго при отступленіи передъ превосходными силами противника, вѣроятно, окончательно похоронила зловредное измышленіе лживаго патріотизма. Одни въ русской прессѣ сознательно изъ желанія подбодрить себя и другихъ подхватывали и распространяли, какъ достовѣрныя сообщенія, разныя догадки и вымыслы объ огромныхъ потеряхъ японцевъ, изъ которыхъ сложилась басня, провозглашенная г. Столыпинымъ, другіе вѣрили этой баснѣ по необразованности и неумѣнію критически мыслить. Фундаментомъ этой вѣры являлась полная неспособность понять, что русскимъ оффиціальнымъ свѣдѣніямъ о потеряхъ флота (въ данномъ случаѣ, наибольшее значеніе имѣютъ именно матеріальныя поврежденія) нельзя противопоставлять всякаго рода непровѣренныя, да и не поддающіяся провѣркѣ извѣстія о потеряхъ японскаго флота, извѣстія, идущія изъ самыхъ различныхъ, большей частью совершенно некомпетентныхъ, источниковъ. А именно путемъ такого абсолютно несостоятельнаго пріема создалась басня, которая некритическому уму гг. Столыпиныхъ и tutti quanti представлялась истиной. Возникновеніе и распространеніе этой басни весьма характерно для того духа лжи, которымъ прониклась наиболѣе свободная отъ цензурныхъ скорпіоновъ, но зато добровольно рабствующая часть русской печати. Апоѳеозъ свой эта ложь получила, когда ее провозгласили правдой и почтили въ лицѣ гг. Суворина и Столыпина аудіенціей. Мы ее клеймили и будемъ клеймить изъ всѣхъ нашихъ силъ.
Но, конечно, не нашему слову удастся побороть это чудовище, отравляющее умы и сердца русскихъ людей. Только могущественная, но безпощадно разящая правда жизни (сла
бымъ задушаемымъ отголоскомъ которой является наша рѣчь) поборетъ „безсмысленную ложь“, царящую надъ нашей несчастной родиной, и разрушитъ „твердыню сплошного зла“. Удары судьбы жестоки. И, въ особенности, они жестоки для тѣхъ, кто питался ложью и питалъ ею другихъ.
„Японскія потери превосходятъ наши“ — лгали одни, фантазировали другіе.
И какое ужасное пробужденіе наступило, когда пришло извѣстіе о гибели Петропавловска!
А между тѣмъ, и просто здраво, логически разсуждающіе люди, и въ особенности трезво смотрящіе на вещи спеціалисты не могли не понимать, каково положеніе дѣла въ дѣйствительности.
Я долженъ просить извиненія у читателей въ томъ, что такъ долго занималъ ихъ вниманіе выдумками г. Столыпина , но мнѣ казалось необходимымъ, во - первыхъ, показать истинный характеръ его публицистической работы, а, во - вторыхъ, на этомъ примѣрѣ еще разъ освѣтить ту „безсмысленную ложь“, которою отравляется въ настоящее время русское общество. Сѣть лжи, сплетенная г. Столыпинымъ, однако, настолько плоха и груба, что въ созданіи ея, думается, еще больше, чѣмъ злой умыселъ и желаніе скомпрометировать противника, участвовала невѣроятная небрежность этого писателя, доходящая до, съ позволенія сказать, разгильдяйства, и полное непониманіе имъ всей пагубности для самого полемиста такой халатности. Трудно предположить, чтобы сколько-нибудь осмотрительный человѣкъ могъ продѣлать такія вещи, какъ приписываніе „Освобожденію“ того, чего въ немъ никогда не было напечатано, ибо подобныя измышленія упадаютъ на голову самого выдумщика, который ими наноситъ непоправимые удары своему доброму имени. Съ другой стороны, что сказать о фактѣ неопубликованія моего опроверженія въ „С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ“? Я нарочно, чтобы облегчить для г. Столыпина напечатаніе моего письма въ редакціи, снабдилъ его формальной ссылкой на ст. 139 Устава о цензурѣ и печати. И всетаки оно не было напечатано. Читатели, я ходатайствую передъ вами о снисхожденіи къ г. Столыпину: онъ, право, прежде всего не — осмотрителенъ. Въ качествѣ журналиста совѣтую Вамъ, г. Столыпинъ: не аттакуйте налегкѣ и безъ всякаго прикрытія и изъ всѣхъ статей цензурнаго устава исполняйте прежде всего ст. 139.
Но ложь, предъявленная въ фельетонѣ г. Столыпина, не ограничивается отдѣльными выдумками. Важнѣе и вреднѣе этихъ послѣднихъ основная неправда, сказывающаяся въ стремленіи представить голосъ „Освобожденія“ голосомъ какихъ-то оторванныхъ отъ Россіи людей, постоянно „упитывающихся литературой, враждебной Россіи“ и находящихся въ „общеніи съ людьми, ее ненавидящими“. Я не отношу взятыхъ въ ковычки словъ къ себѣ лично, ибо — откуда же можетъ знать редакторъ „С.-Петербургскихъ Вѣдомостей“, какой литературой я лично постоянно упитываюсь и съ какими людьми я поддерживаю общеніе?
„Освобожденіе“ такъ же мало оторвано отъ родной почвы, какъ и вся русская интеллигенція, борющаяся противъ самодержавія. Направленные противъ „Освобожденія“ упреки въ оторванности, напечатанные въ „С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ“ рядомъ съ сочувственной статьей, посвященной памяти H. К. Михайловскаго, представляютъ наглядную несообразность. И вотъ почему. Несмотря на всѣ философскія и соціологическія разногласія съ Михайловскимъ тѣхъ или иныхъ сотрудниковъ „Освобожденія“, нашъ органъ соединяло съ Михайловскимъ именно то, что кладетъ непереходимую грань между „Освобожденіемъ“ и г. Столыпинымъ. Редакторъ „С.-Петербургскихъ Вѣдомостей“ не можетъ не знать, что „Освобожденіе“ есть, какъ фактъ политическій, не органъ того или другого лица, а сконцентрированный крикъ рвущейся къ свободѣ русской интеллигенціи. Все недосказываемое и подразумѣваемое въ легальныхъ органахъ прогрессивнаго направленія здѣсь говорится прямо, выливаясь въ открытое объявленіе непримиримой войны самодержавію.
Въ этой единственно осязательной ближайшей цѣли мы считаемъ себя солидарными и съ тѣми, кто идетъ дальше насъ и рѣзко отличается отъ насъ пріемами борьбы. И во
Въ томъ, какъ г. Столыпинъ полемизируетъ съ „Освобожденіемъ“ по поводу г. Алексѣева, сказалась характерная черта этого публициста. Въ глазахъ читателей онъ стремится представить дѣло такъ, будто „Освобожденіе“ и только „Освобожденіе“ критикуетъ Алексѣева, Между тѣмъ, смѣю увѣрить г. Столыпина, что, не говоря уже объ уничтожающихъ отзывахъ иностранной печати, гораздо больше чѣмъ на страницахъ „Освобожденія“, возмущеніе и негодованіе противъ Алексѣева обнаружилось въ Петербургѣ и Портъ- Артурѣ. О настроеніи портъ-артурскихъ офицеровъ послѣ катастрофическаго нападенія въ ночь съ 26-го на 27-е января достаточно ярко свидѣтельствуетъ извѣстный приказъ генерала Стесселя, напечатанный во всѣхъ русскихъ газетахъ, и напечатанное нами въ „Листкѣ Освобожденія“ № 5 письмо изъ Портъ-Артура. Эти свидѣтельства доказываютъ, что уваженіе и довѣріе къ г. Алексѣеву было подорвано въ офицерствѣ съ самаго начала, Неужели г. Столыпинъ не понимаетъ также, какой смыслъ имѣло назначеніе погибшаго адмирала Макарова и генерала Куропаткина, черезъ голову намѣстника-адмирала, самостоятельными и отвѣтственными командующими флотомъ и арміей, съ фактическимъ низведеніемъ г. Алексѣева до роли не главнокомандующаго, а главнотелеграфирующаго? Не даромъ извѣстный нѣмецкій журналъ „Militärwochenblatt“ признаетъ эту мѣру „небезопасной въ организаціонномъ отношеніи“, видя въ ней зерно дальнѣйшихъ „треній“ между номинальнымъ главнокомандующимъ и самостоятельными командующими сухопутными и морскими силами. Не можетъ подлежать ни малѣйшему сомнѣнію, что назначеніе Куропаткина и Макарова съ тѣми полномочіями, которыя они получили, было вызвано не чѣмъ инымъ, какъ признаніемъ непригодности г. Алексѣева къ роли главнокомандующаго.
Изъ вышецитированныхъ строкъ г. Столыпина въ защиту г. Алексѣева я еще остановлюсь на утвержденіи, будто на сороковой день войны японскій флотъ потерпѣлъ большія потери, чѣмъ русскій. Этотъ вздоръ, нужно сказать, и помимо г. Столыпина усердно распространялся русской прессой, и только теперь печальная судьба адмирала Макарова, погибшаго при отступленіи передъ превосходными силами противника, вѣроятно, окончательно похоронила зловредное измышленіе лживаго патріотизма. Одни въ русской прессѣ сознательно изъ желанія подбодрить себя и другихъ подхватывали и распространяли, какъ достовѣрныя сообщенія, разныя догадки и вымыслы объ огромныхъ потеряхъ японцевъ, изъ которыхъ сложилась басня, провозглашенная г. Столыпинымъ, другіе вѣрили этой баснѣ по необразованности и неумѣнію критически мыслить. Фундаментомъ этой вѣры являлась полная неспособность понять, что русскимъ оффиціальнымъ свѣдѣніямъ о потеряхъ флота (въ данномъ случаѣ, наибольшее значеніе имѣютъ именно матеріальныя поврежденія) нельзя противопоставлять всякаго рода непровѣренныя, да и не поддающіяся провѣркѣ извѣстія о потеряхъ японскаго флота, извѣстія, идущія изъ самыхъ различныхъ, большей частью совершенно некомпетентныхъ, источниковъ. А именно путемъ такого абсолютно несостоятельнаго пріема создалась басня, которая некритическому уму гг. Столыпиныхъ и tutti quanti представлялась истиной. Возникновеніе и распространеніе этой басни весьма характерно для того духа лжи, которымъ прониклась наиболѣе свободная отъ цензурныхъ скорпіоновъ, но зато добровольно рабствующая часть русской печати. Апоѳеозъ свой эта ложь получила, когда ее провозгласили правдой и почтили въ лицѣ гг. Суворина и Столыпина аудіенціей. Мы ее клеймили и будемъ клеймить изъ всѣхъ нашихъ силъ.
Но, конечно, не нашему слову удастся побороть это чудовище, отравляющее умы и сердца русскихъ людей. Только могущественная, но безпощадно разящая правда жизни (сла
бымъ задушаемымъ отголоскомъ которой является наша рѣчь) поборетъ „безсмысленную ложь“, царящую надъ нашей несчастной родиной, и разрушитъ „твердыню сплошного зла“. Удары судьбы жестоки. И, въ особенности, они жестоки для тѣхъ, кто питался ложью и питалъ ею другихъ.
„Японскія потери превосходятъ наши“ — лгали одни, фантазировали другіе.
И какое ужасное пробужденіе наступило, когда пришло извѣстіе о гибели Петропавловска!
А между тѣмъ, и просто здраво, логически разсуждающіе люди, и въ особенности трезво смотрящіе на вещи спеціалисты не могли не понимать, каково положеніе дѣла въ дѣйствительности.
Я долженъ просить извиненія у читателей въ томъ, что такъ долго занималъ ихъ вниманіе выдумками г. Столыпина , но мнѣ казалось необходимымъ, во - первыхъ, показать истинный характеръ его публицистической работы, а, во - вторыхъ, на этомъ примѣрѣ еще разъ освѣтить ту „безсмысленную ложь“, которою отравляется въ настоящее время русское общество. Сѣть лжи, сплетенная г. Столыпинымъ, однако, настолько плоха и груба, что въ созданіи ея, думается, еще больше, чѣмъ злой умыселъ и желаніе скомпрометировать противника, участвовала невѣроятная небрежность этого писателя, доходящая до, съ позволенія сказать, разгильдяйства, и полное непониманіе имъ всей пагубности для самого полемиста такой халатности. Трудно предположить, чтобы сколько-нибудь осмотрительный человѣкъ могъ продѣлать такія вещи, какъ приписываніе „Освобожденію“ того, чего въ немъ никогда не было напечатано, ибо подобныя измышленія упадаютъ на голову самого выдумщика, который ими наноситъ непоправимые удары своему доброму имени. Съ другой стороны, что сказать о фактѣ неопубликованія моего опроверженія въ „С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ“? Я нарочно, чтобы облегчить для г. Столыпина напечатаніе моего письма въ редакціи, снабдилъ его формальной ссылкой на ст. 139 Устава о цензурѣ и печати. И всетаки оно не было напечатано. Читатели, я ходатайствую передъ вами о снисхожденіи къ г. Столыпину: онъ, право, прежде всего не — осмотрителенъ. Въ качествѣ журналиста совѣтую Вамъ, г. Столыпинъ: не аттакуйте налегкѣ и безъ всякаго прикрытія и изъ всѣхъ статей цензурнаго устава исполняйте прежде всего ст. 139.
Но ложь, предъявленная въ фельетонѣ г. Столыпина, не ограничивается отдѣльными выдумками. Важнѣе и вреднѣе этихъ послѣднихъ основная неправда, сказывающаяся въ стремленіи представить голосъ „Освобожденія“ голосомъ какихъ-то оторванныхъ отъ Россіи людей, постоянно „упитывающихся литературой, враждебной Россіи“ и находящихся въ „общеніи съ людьми, ее ненавидящими“. Я не отношу взятыхъ въ ковычки словъ къ себѣ лично, ибо — откуда же можетъ знать редакторъ „С.-Петербургскихъ Вѣдомостей“, какой литературой я лично постоянно упитываюсь и съ какими людьми я поддерживаю общеніе?
„Освобожденіе“ такъ же мало оторвано отъ родной почвы, какъ и вся русская интеллигенція, борющаяся противъ самодержавія. Направленные противъ „Освобожденія“ упреки въ оторванности, напечатанные въ „С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ“ рядомъ съ сочувственной статьей, посвященной памяти H. К. Михайловскаго, представляютъ наглядную несообразность. И вотъ почему. Несмотря на всѣ философскія и соціологическія разногласія съ Михайловскимъ тѣхъ или иныхъ сотрудниковъ „Освобожденія“, нашъ органъ соединяло съ Михайловскимъ именно то, что кладетъ непереходимую грань между „Освобожденіемъ“ и г. Столыпинымъ. Редакторъ „С.-Петербургскихъ Вѣдомостей“ не можетъ не знать, что „Освобожденіе“ есть, какъ фактъ политическій, не органъ того или другого лица, а сконцентрированный крикъ рвущейся къ свободѣ русской интеллигенціи. Все недосказываемое и подразумѣваемое въ легальныхъ органахъ прогрессивнаго направленія здѣсь говорится прямо, выливаясь въ открытое объявленіе непримиримой войны самодержавію.
Въ этой единственно осязательной ближайшей цѣли мы считаемъ себя солидарными и съ тѣми, кто идетъ дальше насъ и рѣзко отличается отъ насъ пріемами борьбы. И во