услужливая рука жандармовъ и прокуроровъ достаточно облегчаетъ имъ это паденіе. Но они могутъ быть спокойны: я не буду вырывать у нихъ соломенки, за которую они хватаются, хотя они соткали ее изъ лжи и грязи. Жандармы, очевидно, ждутъ, чтобы мы начали опровергать эти показанія и тѣмъ раскрыли то, что осталось для нихъ скрытымъ. Напрасно: мы не такъ наивны. Люди честные знаютъ цѣну оговорамъ, а до другихъ намъ нѣтъ дѣла. Для революціонеровъ же да послужитъ это урокомъ, какъ твердо нужно закаливать себя противъ жандармскихъ ухищреній. Качура стойко встрѣтилъ и смертный приговоръ, и почти годичное заключеніе въ Шлиссельбургѣ, но въ концѣ концовъ попалъ въ предательски разставленную жандармами ловушку, а попавъ, сталъ игрушкой въ ихъ рукахъ. — Итакъ, ни на выясненіи фактической стороны, ни на опроверженіи лживыхъ оговоровъ я останавливаться не буду, такъ какъ все это лишено всякаго общественнаго значенія, а меня, какъ политическаго дѣятеля, можетъ интересовать только общественная сторона дѣла. Обвинительная власть, очевидно, смотритъ какъ разъ наоборотъ. У нея общественная сторона дѣла, какъ элементъ для нея лишній, совершенно отсутствуетъ. Она даже не сочла нужнымъ, исписавъ 49 страницъ обвинительнаго акта, помѣстить или даже хоть оговориться о заявленіи принципіальнаго характера, сдѣланномъ мною въ объясненіи мотивовъ моей дѣятельности, какъ члена Партіи Соціалистовъ-Революціонеровъ. Конечно, для того чтобы имѣть основанія человѣка повѣсить, всѣ эти объясненія совершенно лишни и только напрасно затягиваютъ дѣло. Но, быть можетъ, они не совсѣмъ лишены интереса для тѣхъ, кто хочетъ хоть нѣкоторое указаніе получить, почему и во имя чего же ведется революціонная борьба, съ каждымъ днемъ обостряющаяся и поглощающая все больше и больше жертвъ. Потому что, согласитесь, неужели же дѣйствительно настолько соблазнительна перспектива быть вами „судимымъ“ и настолько заманчиво удовольствіе быть повѣщеннымъ, чтобы одно это было достаточнымъ мотивомъ для вступленія на путь революціонной борьбы? Не возникаетъ ли невольно вопросъ: не имѣется ли тутъ наличности и другихъ мотивовъ? Если ваши криминалисты исходятъ изъ положенія, что всякое дѣяніе является результатомъ комплекса общественныхъ условій, среди которыхъ данная личность жила, развивалась и дѣйствовала, то неужели только политическіе дѣятели являются въ Россіи невѣдомо откуда и почему, точно вѣтромъ принесенные? А если не такъ, то посмотримъ, кто мы и что насъ принесло сюда. Всякому, кто не является въ жизни постороннимъ наблюдателемъ, кто не смотритъ на свою родину, какъ на гостинницу, въ которой онъ старается занять удобный номеръ, а на народъ, какъ на случайныхъ корридорныхъ сожителей, приходится при вступленіи въ въ практическую жизнь рѣшать вопросъ, какимъ образомъ онъ выплатитъ трудовому народу хоть часть своего неоплатнаго передъ нимъ долга и какимъ образомъ онъ будетъ содѣйствовать этому народу въ его борьбѣ противъ невыразимой нищеты, тьмы, подавленности и гнета. Разно рѣшаютъ для себя этотъ вопросъ. Моя личная жизнь сложилась такъ, что въ ранней молодости я „уцѣлѣлъ“ отъ того, что па вашемъ языкѣ называется „заблужденіемъ“. Мнѣ приходилось вращаться въ средѣ, отъ которой я усвоилъ взглядъ „благоразумныхъ“ людей, что раньше надо учиться, узнать жизнь, занять опредѣленное положеніе, а потомъ уже заниматься общественными дѣлами. Мнѣ казалось, что, не жертвуя своей личной жизнью,, на такъ называемой легальной почвѣ можно истинно служить народу, можно, хотя и медленно, но прочно строить совмѣстно съ нимъ зданіе его будущаго блага. Я очутился при хорошихъ условіяхъ и нашимъ культурно-просвѣтительнымъ начинаніямъ сопутствовалъ значительный внѣшній успѣхъ. Но чѣмъ шире развертывалась наша просвѣтительная дѣятельность, чѣмъ больше я воочію сталкивался съ истинными нуждами народа и съ тѣми условіями, при которыхъ намъ разрѣшается эти нужды уменьшать, я все болѣе и болѣе убѣждался, что мы очень дурно и лицемѣрно можемъ служить этому народу, если не желаемъ вступать въ конфликтъ съ правительственной властью.
Я не буду уже говорить о тѣхъ невѣроятныхъ мытарствахъ, среди которыхъ приходится постоянно жить легальному общественному дѣятелю, о тѣхъ тяжелыхъ компромиссахъ, въ которые ему постоянно приходится вступать со своей совѣстью и убѣжденіями, — это отравляетъ его личную жизнь, и я могу это обойти. Самое угнетающее то, что при всемъ добросовѣстномъ отношеніи къ дѣлу, при всей энергіи, которую въ него вкладываешь, легальный дѣятель, для котораго общественная дѣятельность не игра и не пустое времепрепровожденіе, неизбѣжно приходитъ къ заключенію, что все то, что онъ дѣлаетъ, есть не то, что долженъ дѣлать, и что единственный виновникъ этого — современный политическій строй. Въ ужасающихъ бѣдствіяхъ, гнетущихъ трудовой народъ, виновато не одно правительство. Но оно одно виновато въ томъ, что стало каменной стѣной между народомъ и тѣми, кто считаетъ своей обязанностью и цѣлью
своей жизни истинное служеніе ему. Одно оно виновато въ томъ, что легальные дѣятели лишены возможности нести рабочему классу истинное знаніе, что заставляетъ этихъ дѣятелей обманывать его и лицемѣрить передъ нимъ, что лучшихъ людей вовсе не допускаетъ къ нему. И все же, какъ ни тягостно такое состояніе, я, какъ и многіе, тянулъ эту несчастную лямку, ограничиваясь лишь однимъ сочувствіемъ и услугами революціонному дѣлу. Не знаю, долго ли тянулось бы для меня такое положеніе при другихъ условіяхъ, но одно событіе 1900 года для меня, какъ и многихъ другихъ, положило конецъ всѣмъ сомнѣніямъ и колебаніямъ. Я говорю о „временныхъ правилахъ“, точно чудовище павловскихъ временъ, придавившихъ Россію.
Дѣло тутъ не въ томъ, что студентовъ сдавали въ солдаты, а въ томъ, что въ этихъ правилахъ, какъ въ каплѣ воды, ярко отражались все безправіе, весь произволъ, весь гнетъ Россіи. Для всѣхъ съ зловѣщей очевидностью ясно стало полнѣйшее отсутствіе какихъ бы то ни было гарантій существованія. Мало того, несмотря на всеобщее негодованіе Россіи и Европы, несмотря на несогласіе нѣкоторыхъ министровъ, несмотря на ропотъ самой арміи, эти правила все-таки были примѣнены. Для русскихъ гражданъ это было настоящимъ memento mori въ самомъ грозномъ смыслѣ этого слова, Это означало, во-первыхъ, что самая дикая, самая шальная мѣра можетъ обрушиться на страну, если только того захочетъ кто-нибудь, въ данный моментъ примостившійся къ власти. Это означало, во-вторыхъ, что у страны нѣтъ никакихъ „законныхъ“ способовъ этимъ шальнымъ мѣрамъ противодѣйствовать. При такомъ правопорядкѣ вся культурносозидательная работа оказывается выстроенной на почвѣ, которая каждую минуту можетъ ее поглотить. Я считалъ, что режимъ, при которомъ судьба 130-милліоннаго населенія находится въ такой полной зависимости отъ случайностей и капризовъ отдѣльныхъ лицъ, не можетъ быть поддерживаемъ, хотя бы и пассивно, честнымъ и сознательнымъ гражданиномъ. Я считалъ, что насталъ моментъ, когда каждый долженъ составить себѣ ясное представленіе о конечныхъ результатахъ той общественной дѣятельности, которой онъ отдался, что при настоящихъ условіяхъ возможно одно изъ двухъ: способствовать или укрѣпленію этого строя, или его паденію, но что преступно занимать нейтральное положеніе и оставаться холоднымъ зрителемъ борьбы двухъ теченій. Я оставилъ и матеріально обезпеченное положеніе, и внѣшнюю хорошо наладившуюся культурную дѣятельность, и личныя связи и привязанности, словомъ, все то, что мы называемъ личнымъ благомъ, но что на самомъ дѣлѣ является благомъ за счетъ другихъ, — и ушелъ къ тѣмъ, которые въ основу своей дѣятельности кладутъ только одинъ мотивъ — благо общее. Могу васъ увѣрить, не съ легкимъ сердцемъ, не по легкомыслію или причудѣ оставляютъ „мирныя поля“. Нужно безповоротно убѣдиться въ полной безполезности при современныхъ условіяхъ культурной дѣятельности, этого безпрестаннаго вливанія свѣжаго вина въ старые мѣхи, нужно пройти сквозь строй существующаго режима, немилосердно сбивающаго своими шпицрутенами всякія иллюзіи относительно совмѣстимости истинныхъ нуждъ трудового народа съ нуждами и цѣлями этого режима; нужно все это пережить для того, чтобы властный голосъ возставшаго въ насъ стыда и совѣсти заставилъ, наконецъ, стать въ опредѣленныя отношенія къ жизненнымъ требованіямъ. Для меня этотъ моментъ насталъ въ 1900 году. Такъ какъ и раньше мои симпатіи были па сторонѣ соціалистовъ-революціонеровъ, то естественно, что я примкнулъ къ ихъ организаціи. Тогда объединенной русской партіи еще не было; были отдѣльныя организаціи съ различными оттѣнками въ программахъ. — Обвинительная власть очень своеобразно освѣщаетъ революціонную дѣятельность вообще и дѣятельность Партіи Соціалистовъ-Революціонеровъ въ частности. Оказывается, — мы просто смутьяны, мятежники, подстрекатели, только ищущіе какъ-бы ввести въ бѣду трудовой народъ, враги общественнаго блага, зачинщики убійствъ полезныхъ государственныхъ дѣятелей, самоотверженно охраняющихъ народъ отъ революціонеровъ, его губителей и пр. Такое освѣщеніе очень старо и въ настоящее время врядъ ли уже нуждается въ подробномъ доказательствѣ его лживости. Дѣло обстоитъ гораздо проще. Все зависитъ отъ того, какъ смотрѣть на рабочій народъ и какъ къ нему относиться. Для однихъ — это безличная, чуждая масса, нѣчто въ родѣ нѣмыхъ статистовъ на сценѣ яркаго и интереснаго „лицедѣйства“. Все вниманіе обращено на пеструю игру персонажей, о статистахъ же просто не думаютъ. Для другихъ — это падаль, на которую набрасываются съ алчной жадностью, добыча, которую рвутъ на куски, заботясь только о томъ, чтобы какъ можно больше себѣ урвать, „научно“ оправдывая свои дѣйствія тѣмъ, что самой природой предопредѣлено, чтобы сотни милліоновъ пребывали въ каторжномъ трудѣ, лишенные даже куска хлѣба и самыхъ необходимыхъ условій человѣческаго существованія, для того чтобы единицы избранныхъ могли наслаждаться за счетъ ихъ трудовъ всѣми благами жизни. Для третьихъ, наконецъ, трудовой народъ
Я не буду уже говорить о тѣхъ невѣроятныхъ мытарствахъ, среди которыхъ приходится постоянно жить легальному общественному дѣятелю, о тѣхъ тяжелыхъ компромиссахъ, въ которые ему постоянно приходится вступать со своей совѣстью и убѣжденіями, — это отравляетъ его личную жизнь, и я могу это обойти. Самое угнетающее то, что при всемъ добросовѣстномъ отношеніи къ дѣлу, при всей энергіи, которую въ него вкладываешь, легальный дѣятель, для котораго общественная дѣятельность не игра и не пустое времепрепровожденіе, неизбѣжно приходитъ къ заключенію, что все то, что онъ дѣлаетъ, есть не то, что долженъ дѣлать, и что единственный виновникъ этого — современный политическій строй. Въ ужасающихъ бѣдствіяхъ, гнетущихъ трудовой народъ, виновато не одно правительство. Но оно одно виновато въ томъ, что стало каменной стѣной между народомъ и тѣми, кто считаетъ своей обязанностью и цѣлью
своей жизни истинное служеніе ему. Одно оно виновато въ томъ, что легальные дѣятели лишены возможности нести рабочему классу истинное знаніе, что заставляетъ этихъ дѣятелей обманывать его и лицемѣрить передъ нимъ, что лучшихъ людей вовсе не допускаетъ къ нему. И все же, какъ ни тягостно такое состояніе, я, какъ и многіе, тянулъ эту несчастную лямку, ограничиваясь лишь однимъ сочувствіемъ и услугами революціонному дѣлу. Не знаю, долго ли тянулось бы для меня такое положеніе при другихъ условіяхъ, но одно событіе 1900 года для меня, какъ и многихъ другихъ, положило конецъ всѣмъ сомнѣніямъ и колебаніямъ. Я говорю о „временныхъ правилахъ“, точно чудовище павловскихъ временъ, придавившихъ Россію.
Дѣло тутъ не въ томъ, что студентовъ сдавали въ солдаты, а въ томъ, что въ этихъ правилахъ, какъ въ каплѣ воды, ярко отражались все безправіе, весь произволъ, весь гнетъ Россіи. Для всѣхъ съ зловѣщей очевидностью ясно стало полнѣйшее отсутствіе какихъ бы то ни было гарантій существованія. Мало того, несмотря на всеобщее негодованіе Россіи и Европы, несмотря на несогласіе нѣкоторыхъ министровъ, несмотря на ропотъ самой арміи, эти правила все-таки были примѣнены. Для русскихъ гражданъ это было настоящимъ memento mori въ самомъ грозномъ смыслѣ этого слова, Это означало, во-первыхъ, что самая дикая, самая шальная мѣра можетъ обрушиться на страну, если только того захочетъ кто-нибудь, въ данный моментъ примостившійся къ власти. Это означало, во-вторыхъ, что у страны нѣтъ никакихъ „законныхъ“ способовъ этимъ шальнымъ мѣрамъ противодѣйствовать. При такомъ правопорядкѣ вся культурносозидательная работа оказывается выстроенной на почвѣ, которая каждую минуту можетъ ее поглотить. Я считалъ, что режимъ, при которомъ судьба 130-милліоннаго населенія находится въ такой полной зависимости отъ случайностей и капризовъ отдѣльныхъ лицъ, не можетъ быть поддерживаемъ, хотя бы и пассивно, честнымъ и сознательнымъ гражданиномъ. Я считалъ, что насталъ моментъ, когда каждый долженъ составить себѣ ясное представленіе о конечныхъ результатахъ той общественной дѣятельности, которой онъ отдался, что при настоящихъ условіяхъ возможно одно изъ двухъ: способствовать или укрѣпленію этого строя, или его паденію, но что преступно занимать нейтральное положеніе и оставаться холоднымъ зрителемъ борьбы двухъ теченій. Я оставилъ и матеріально обезпеченное положеніе, и внѣшнюю хорошо наладившуюся культурную дѣятельность, и личныя связи и привязанности, словомъ, все то, что мы называемъ личнымъ благомъ, но что на самомъ дѣлѣ является благомъ за счетъ другихъ, — и ушелъ къ тѣмъ, которые въ основу своей дѣятельности кладутъ только одинъ мотивъ — благо общее. Могу васъ увѣрить, не съ легкимъ сердцемъ, не по легкомыслію или причудѣ оставляютъ „мирныя поля“. Нужно безповоротно убѣдиться въ полной безполезности при современныхъ условіяхъ культурной дѣятельности, этого безпрестаннаго вливанія свѣжаго вина въ старые мѣхи, нужно пройти сквозь строй существующаго режима, немилосердно сбивающаго своими шпицрутенами всякія иллюзіи относительно совмѣстимости истинныхъ нуждъ трудового народа съ нуждами и цѣлями этого режима; нужно все это пережить для того, чтобы властный голосъ возставшаго въ насъ стыда и совѣсти заставилъ, наконецъ, стать въ опредѣленныя отношенія къ жизненнымъ требованіямъ. Для меня этотъ моментъ насталъ въ 1900 году. Такъ какъ и раньше мои симпатіи были па сторонѣ соціалистовъ-революціонеровъ, то естественно, что я примкнулъ къ ихъ организаціи. Тогда объединенной русской партіи еще не было; были отдѣльныя организаціи съ различными оттѣнками въ программахъ. — Обвинительная власть очень своеобразно освѣщаетъ революціонную дѣятельность вообще и дѣятельность Партіи Соціалистовъ-Революціонеровъ въ частности. Оказывается, — мы просто смутьяны, мятежники, подстрекатели, только ищущіе какъ-бы ввести въ бѣду трудовой народъ, враги общественнаго блага, зачинщики убійствъ полезныхъ государственныхъ дѣятелей, самоотверженно охраняющихъ народъ отъ революціонеровъ, его губителей и пр. Такое освѣщеніе очень старо и въ настоящее время врядъ ли уже нуждается въ подробномъ доказательствѣ его лживости. Дѣло обстоитъ гораздо проще. Все зависитъ отъ того, какъ смотрѣть на рабочій народъ и какъ къ нему относиться. Для однихъ — это безличная, чуждая масса, нѣчто въ родѣ нѣмыхъ статистовъ на сценѣ яркаго и интереснаго „лицедѣйства“. Все вниманіе обращено на пеструю игру персонажей, о статистахъ же просто не думаютъ. Для другихъ — это падаль, на которую набрасываются съ алчной жадностью, добыча, которую рвутъ на куски, заботясь только о томъ, чтобы какъ можно больше себѣ урвать, „научно“ оправдывая свои дѣйствія тѣмъ, что самой природой предопредѣлено, чтобы сотни милліоновъ пребывали въ каторжномъ трудѣ, лишенные даже куска хлѣба и самыхъ необходимыхъ условій человѣческаго существованія, для того чтобы единицы избранныхъ могли наслаждаться за счетъ ихъ трудовъ всѣми благами жизни. Для третьихъ, наконецъ, трудовой народъ