Прежде всего, очевидно, разногласіе между нами касается фактической стороны дѣла. Вы полагаете, что. общественное мнѣніе совершенно безучастно относится къ этой войнѣ, и что Европа не ошибается, думая, что войну ведетъ правительство, а не общественное мнѣніе. Я полагаю, что, говоря такъ, Вы фактически ошибаетесь. Объ этомъ можно сожалѣть, этому можно радоваться, но русское общественное мнѣніе не безучастно къ войнѣ и не держитъ себя стороной. Конечно, въ странѣ нѣтъ того энтузіазма, который предрекалъ и о которомъ чуть не каждый день говоритъ г. Суворинъ, но общество возбуждено и занято войной, и въ этомъ возбужденіи, которое охватило русское общество, нашло себѣ исходъ смутное и неосознанное гражданское чувство. Это чувство было до сихъ поръ еще недостаточно велико и напряженно для того, чтобы поставить на очередь и во весь ростъ задачу государственно-народнаго возрожденія. Другими словами, отдавшись по случаю японской войны „патріотизму“, въ которомъ гражданское чувство безобразно перемѣшано съ холопствомъ и легкомысліемъ, общественное мнѣніе направилось по линіи наименьшаго сопротивленія и наибольшаго удобства. Историческая химія въ свое время произведетъ точный анализъ современнаго патріотическаго возбужденія. Но что въ немъ есть элементъ не только казенно-полицейскій, но и общественно-гражданскій, — это смѣло можно сказать и теперь. Очень цѣнную характеристику того, что переживаютъ теперь на мѣстѣ независимые русскіе люди, преданные дѣлу освобожденія, даетъ нами одинъ изъ друзей „Освобожденія“.
„Война вызвала въ Россіи — пишетъ нашъ единомышленникъ — цѣлый рядъ патріотическихъ манифестацій, послѣдовали адресы земскихъ собраній и городскихъ думъ, по улицамъ съ шумными криками ходили толпы народа, при пѣніи гимна носились знамена и портретъ государя. Этотъ подъемъ національныхъ чувствъ, вызванный извѣстіями о вражескомъ нападеніи на русскій флотъ, по условіямъ русской дѣйствительности облекся въ формы уродливыя и отвратительныя. Адресы общественныхъ учрежденій, земскихъ собраній и учебныхъ заведеній составлялись все въ тѣхъ же рабски-приниженныхъ выраженіяхъ и повергались къ стопамъ обожаемаго монарха. При чтеніи такихъ заявленій въ видѣ оффиціальныхъ всеподданнѣйшихъ адресовъ испытывалась какая-то горечь за русскихъ людей, лишенныхъ возможности даже въ такія минуты общей народной опасности высказывать волнующія ихъ чувства иначе какъ въ недостойныхъ выраженіяхъ. Отъ нихъ вѣетъ мертвящимъ холодомъ казенной лжи и лицемѣрія. Уличныя манифестаціи несомнѣнно были организованы полиціей и охраннымъ отдѣленіемъ, и въ такомъ видѣ они не могли не внушать чувства нравственнаго омерзенія. Толпы народа носили какъ икону портретъ Государя, становились на колѣни передъ дворцомъ великаго князя, сбивали шапки съ прохожихъ, буйствовали, наконецъ, передавили и искалѣчили людей. И тѣмъ не менѣе, несмотря на всю уродливость внѣшнихъ формъ, нельзя не видѣть и не чувствовать пробужденія національнаго одушевленія. Ужасны и отвратительны эти буйства уличной толпы, подобно тому, какъ отвратительны искаженія религіозныхъ чувствъ въ проявленіяхъ изувѣрства, боготворенія иверскихъ иконъ, но еще ужаснѣе было бы, если бы даже война не пробудила никакихъ чувствъ, никакого подъема народнаго настроенія. Русскія народныя массы не мертвы, они способны охватываться общимъ порывомъ національнаго чувства, и многочисленныя толпы, съ гуломъ проходившія по улицамъ Москвы, представляли внушительное зрѣлище. Тѣмъ трагичнѣе становится положеніе страны, гдѣ всякое патріотическое чувство должно облекаться въ раболѣпное обожаніе самодержца, подобно тому какъ народная вѣра должна обращаться въ выраженія изувѣрскаго культа. Служители алтаря и престола ухватились за всѣ эти внѣшнія проявленія народнаго движенія, какъ за явное свидѣтельство, что въ русскомъ пародѣ нѣтъ ничего иного, кромѣ обожанья иконъ и царя. Они готовы съ восторгомъ увѣрять, что передъ взрывомъ народныхъ чувствъ разсѣялся, какъ туманъ, призракъ революціоннаго движенія. Поклонники грубой силы, въ чемъ бы опа не проявлялась, и трепетныя души, умѣющія только благоговѣть передъ всякой силой, тотчасъ начинаютъ подлаживаться подъ господствующія настроенія и проявляютъ собственный патріотизма, въ обвиненіяхъ своихъ противниковъ въ отсутствіи народныхъ чувствъ, въ измѣнѣ отечеству. Какъ шайка мародеровъ на полѣ битвы они спѣшатъ ограбить и украсть. Подъ покровомъ патріотическаго возбужденія министръ Внутреннихъ Дѣлъ усиленно предался своей грязной жандармской работѣ и среди приготовленій къ войнѣ, отправки войскъ, снаряженія врачебныхъ отрядовъ, умножились аресты, и тюрьмы на
полнились заключенными. Чѣмъ больше жертвъ идолу самодержавія, тѣмъ больше обожанья . . .“
Къ сожалѣнію, на этихъ словахъ обрывается письмо или статья нашего корреспондента. Мнѣ думается, что въ ней правильно схвачена трагическая двойственность того положенія, въ которое поставлены въ данный историческій моментъ немногочисленные сознательные русскіе граждане. Изъ этой двойственности есть только одинъ разумный и достойный выходъ: всѣ силы приложить къ тому, чтобы слить здоровое патріотическое чувство съ гражданскими освободительными стремленіями. Такова была основная идея моего письма къ студентамъ. Когда я вдумывался, къ чему возбуждаемое внѣшнимъ столкновеніемъ патріотическое чувство можетъ прикрѣпиться, не поступаясь освободительными идеалами, моя мысль невольно и естественно остановилась на арміи. Я, конечно, глубокоуважаемый товарищъ, хорошо зналъ тѣ возраженія, которыя предъявляете Вы и предъявляютъ многіе другіе противъ предложеннаго мною лозунга .... Мы расходимся съ Вами не только въ оцѣнкѣ фактическаго положенія вещей; мы, думается мнѣ, — и это важнѣе — разно чувствуемъ. Мой лозунгъ вытекъ не только изъ размышленія о той общей почвѣ, на которой патріотизмъ можетъ сойтись съ гражданскими чувствами и освободительными стремленіями. Нѣтъ, онъ вытекъ также изъ непосредственнаго чувства, чувства симпатіи и жалости къ тѣмъ людямъ, которыхъ самодержавіе послало на смерть и на — пораженія, пораженія неминуемыя, тягостныя и обидныя даже въ томъ случаѣ, если за ними послѣдуетъ окончательная побѣда. Ибо патріоты газетныхъ статей могутъ утѣшаться тѣмъ, что „tout peut se rétablir“, какъ гласила классическая фраза сообщеній Наполеона III въ 1870 г., но живые люди будутъ жгуче чувствовать всю тяжесть ненужныхъ жертвъ, вето горечь незаслуженныхъ пораженій. Да, русскимъ войскамъ можетъ очень не поздоровиться, но, вѣдь, не отъ нашихъ симпатій, а отъ безсмысленныхъ и преступныхъ дѣйствій правительства, устроившаго эту войну. Армія, говорите Вы, есть орудіе въ рукахъ правительства, но такъ все, а въ томъ числѣ и земство, и университеты, является орудіемъ въ этихъ рукахъ. Конечно, не арміи, какъ орудію самодержавнаго правительства, должны предназначаться наши привѣтствія и симпатіи; наоборотъ, ими мы докажемъ, что вооруженныя силы націи могутъ и должны быть отличаемы отъ того самодержавно-бюрократическаго механизма, который владѣетъ и злоупотребляетъ ими теперь. Кто знаетъ, не наступитъ ли моментъ, когда крики: „да здравствуетъ армія!“, вырвавшіеся изъ устъ сознательныхъ гражданъ, будутъ имѣть грозный обличительный смыслъ, протестующій и зовущій противъ главнаго врага русскаго народа — самодержавія?
Но не только чувство симпатіи и жалости говоритъ во мнѣ. Не менѣе сильно я чувствую потребность въ національной солидарности. Намъ нужна общая почва съ тѣми, кто насъ еще не понимаетъ. Исканіе этой общей почвы есть для меня дѣло живѣйшей душевной потребности. Мнѣ представляется въ высшей степени цѣннымъ и важнымъ найти примиреніе между этой потребностью и непреклоннымъ стремленіемъ къ свободѣ. Это цѣлое настроеніе, а вовсе не политическій расчетъ или приспособленіе, какъ, повидимому, полагаете Вы. И какъ бы ни было „непрактично“ мое предложеніе, какъ бы ни былъ утопиченъ предносящійся мнѣ climax лозунговъ (порядокъ которыхъ весьма занимаетъ Васъ, но въ моихъ глазахъ не имѣетъ никакого значенія), отъ этого настроенія я не могу отказаться. Оно коренится во всемъ моемъ міровоззрѣніи, какъ я уже не разъ указывалъ на страницахъ „Освобожденія“. 1 * *
Въ статьѣ „Нельзя молчать“ 2 я сказалъ гг. Стасюлевичу и Арсеньеву, что отечество вовсе не въ опасности и что г. ф.-Плеве для Россіи опаснѣе японцевъ. Я нисколько не сомнѣваюсь, что патріотическое легкомысліе, обнаруживаемое въ настоящее время русскимъ обществомъ, обусловли
1 Ср. передовую статью въ № 15 „Освобожденія“ за 1-й годъ изданія, а также статью „Не въ очередь“ въ первой книжкѣ „Освобожденія“.
2 См. „Листокъ Освобожденія“ № 2.
„Война вызвала въ Россіи — пишетъ нашъ единомышленникъ — цѣлый рядъ патріотическихъ манифестацій, послѣдовали адресы земскихъ собраній и городскихъ думъ, по улицамъ съ шумными криками ходили толпы народа, при пѣніи гимна носились знамена и портретъ государя. Этотъ подъемъ національныхъ чувствъ, вызванный извѣстіями о вражескомъ нападеніи на русскій флотъ, по условіямъ русской дѣйствительности облекся въ формы уродливыя и отвратительныя. Адресы общественныхъ учрежденій, земскихъ собраній и учебныхъ заведеній составлялись все въ тѣхъ же рабски-приниженныхъ выраженіяхъ и повергались къ стопамъ обожаемаго монарха. При чтеніи такихъ заявленій въ видѣ оффиціальныхъ всеподданнѣйшихъ адресовъ испытывалась какая-то горечь за русскихъ людей, лишенныхъ возможности даже въ такія минуты общей народной опасности высказывать волнующія ихъ чувства иначе какъ въ недостойныхъ выраженіяхъ. Отъ нихъ вѣетъ мертвящимъ холодомъ казенной лжи и лицемѣрія. Уличныя манифестаціи несомнѣнно были организованы полиціей и охраннымъ отдѣленіемъ, и въ такомъ видѣ они не могли не внушать чувства нравственнаго омерзенія. Толпы народа носили какъ икону портретъ Государя, становились на колѣни передъ дворцомъ великаго князя, сбивали шапки съ прохожихъ, буйствовали, наконецъ, передавили и искалѣчили людей. И тѣмъ не менѣе, несмотря на всю уродливость внѣшнихъ формъ, нельзя не видѣть и не чувствовать пробужденія національнаго одушевленія. Ужасны и отвратительны эти буйства уличной толпы, подобно тому, какъ отвратительны искаженія религіозныхъ чувствъ въ проявленіяхъ изувѣрства, боготворенія иверскихъ иконъ, но еще ужаснѣе было бы, если бы даже война не пробудила никакихъ чувствъ, никакого подъема народнаго настроенія. Русскія народныя массы не мертвы, они способны охватываться общимъ порывомъ національнаго чувства, и многочисленныя толпы, съ гуломъ проходившія по улицамъ Москвы, представляли внушительное зрѣлище. Тѣмъ трагичнѣе становится положеніе страны, гдѣ всякое патріотическое чувство должно облекаться въ раболѣпное обожаніе самодержца, подобно тому какъ народная вѣра должна обращаться въ выраженія изувѣрскаго культа. Служители алтаря и престола ухватились за всѣ эти внѣшнія проявленія народнаго движенія, какъ за явное свидѣтельство, что въ русскомъ пародѣ нѣтъ ничего иного, кромѣ обожанья иконъ и царя. Они готовы съ восторгомъ увѣрять, что передъ взрывомъ народныхъ чувствъ разсѣялся, какъ туманъ, призракъ революціоннаго движенія. Поклонники грубой силы, въ чемъ бы опа не проявлялась, и трепетныя души, умѣющія только благоговѣть передъ всякой силой, тотчасъ начинаютъ подлаживаться подъ господствующія настроенія и проявляютъ собственный патріотизма, въ обвиненіяхъ своихъ противниковъ въ отсутствіи народныхъ чувствъ, въ измѣнѣ отечеству. Какъ шайка мародеровъ на полѣ битвы они спѣшатъ ограбить и украсть. Подъ покровомъ патріотическаго возбужденія министръ Внутреннихъ Дѣлъ усиленно предался своей грязной жандармской работѣ и среди приготовленій къ войнѣ, отправки войскъ, снаряженія врачебныхъ отрядовъ, умножились аресты, и тюрьмы на
полнились заключенными. Чѣмъ больше жертвъ идолу самодержавія, тѣмъ больше обожанья . . .“
Къ сожалѣнію, на этихъ словахъ обрывается письмо или статья нашего корреспондента. Мнѣ думается, что въ ней правильно схвачена трагическая двойственность того положенія, въ которое поставлены въ данный историческій моментъ немногочисленные сознательные русскіе граждане. Изъ этой двойственности есть только одинъ разумный и достойный выходъ: всѣ силы приложить къ тому, чтобы слить здоровое патріотическое чувство съ гражданскими освободительными стремленіями. Такова была основная идея моего письма къ студентамъ. Когда я вдумывался, къ чему возбуждаемое внѣшнимъ столкновеніемъ патріотическое чувство можетъ прикрѣпиться, не поступаясь освободительными идеалами, моя мысль невольно и естественно остановилась на арміи. Я, конечно, глубокоуважаемый товарищъ, хорошо зналъ тѣ возраженія, которыя предъявляете Вы и предъявляютъ многіе другіе противъ предложеннаго мною лозунга .... Мы расходимся съ Вами не только въ оцѣнкѣ фактическаго положенія вещей; мы, думается мнѣ, — и это важнѣе — разно чувствуемъ. Мой лозунгъ вытекъ не только изъ размышленія о той общей почвѣ, на которой патріотизмъ можетъ сойтись съ гражданскими чувствами и освободительными стремленіями. Нѣтъ, онъ вытекъ также изъ непосредственнаго чувства, чувства симпатіи и жалости къ тѣмъ людямъ, которыхъ самодержавіе послало на смерть и на — пораженія, пораженія неминуемыя, тягостныя и обидныя даже въ томъ случаѣ, если за ними послѣдуетъ окончательная побѣда. Ибо патріоты газетныхъ статей могутъ утѣшаться тѣмъ, что „tout peut se rétablir“, какъ гласила классическая фраза сообщеній Наполеона III въ 1870 г., но живые люди будутъ жгуче чувствовать всю тяжесть ненужныхъ жертвъ, вето горечь незаслуженныхъ пораженій. Да, русскимъ войскамъ можетъ очень не поздоровиться, но, вѣдь, не отъ нашихъ симпатій, а отъ безсмысленныхъ и преступныхъ дѣйствій правительства, устроившаго эту войну. Армія, говорите Вы, есть орудіе въ рукахъ правительства, но такъ все, а въ томъ числѣ и земство, и университеты, является орудіемъ въ этихъ рукахъ. Конечно, не арміи, какъ орудію самодержавнаго правительства, должны предназначаться наши привѣтствія и симпатіи; наоборотъ, ими мы докажемъ, что вооруженныя силы націи могутъ и должны быть отличаемы отъ того самодержавно-бюрократическаго механизма, который владѣетъ и злоупотребляетъ ими теперь. Кто знаетъ, не наступитъ ли моментъ, когда крики: „да здравствуетъ армія!“, вырвавшіеся изъ устъ сознательныхъ гражданъ, будутъ имѣть грозный обличительный смыслъ, протестующій и зовущій противъ главнаго врага русскаго народа — самодержавія?
Но не только чувство симпатіи и жалости говоритъ во мнѣ. Не менѣе сильно я чувствую потребность въ національной солидарности. Намъ нужна общая почва съ тѣми, кто насъ еще не понимаетъ. Исканіе этой общей почвы есть для меня дѣло живѣйшей душевной потребности. Мнѣ представляется въ высшей степени цѣннымъ и важнымъ найти примиреніе между этой потребностью и непреклоннымъ стремленіемъ къ свободѣ. Это цѣлое настроеніе, а вовсе не политическій расчетъ или приспособленіе, какъ, повидимому, полагаете Вы. И какъ бы ни было „непрактично“ мое предложеніе, какъ бы ни былъ утопиченъ предносящійся мнѣ climax лозунговъ (порядокъ которыхъ весьма занимаетъ Васъ, но въ моихъ глазахъ не имѣетъ никакого значенія), отъ этого настроенія я не могу отказаться. Оно коренится во всемъ моемъ міровоззрѣніи, какъ я уже не разъ указывалъ на страницахъ „Освобожденія“. 1 * *
Въ статьѣ „Нельзя молчать“ 2 я сказалъ гг. Стасюлевичу и Арсеньеву, что отечество вовсе не въ опасности и что г. ф.-Плеве для Россіи опаснѣе японцевъ. Я нисколько не сомнѣваюсь, что патріотическое легкомысліе, обнаруживаемое въ настоящее время русскимъ обществомъ, обусловли
1 Ср. передовую статью въ № 15 „Освобожденія“ за 1-й годъ изданія, а также статью „Не въ очередь“ въ первой книжкѣ „Освобожденія“.
2 См. „Листокъ Освобожденія“ № 2.