гораздо уже хуже, заставлять назвать его, то мы назвали бы имя Н. П. Крымова...
Если же, почему-либо, одного «гвоздя» оказалось бы недостаточно, — то мы охотно назвали бы и второй...
И этотъ «гвоздь» — второй по счету — Н. К. Подаревскій...
... Еще болѣе трудной задачей представляется, на первый взглядъ, опредѣленіе «лучшей» выставки сезона, но только въ томъ случаѣ, если смотрѣть на нихъ съ «лицевой стороны»; если же посмотрѣть «съ изнанки», то и эта задача рѣшается довольно просто:
«Лучшая» выставка — «Міръ Искусства»...
Ибо на ней количество бездарныхъ вещей — наименьшее.
И такъ — да будетъ ей тріумфъ!..
И мы, бросая нашъ «бѣглый взглядъ», — въ ея сторону и обернемся...
Печать неоднократно уже отмѣчала, — по большей части съ негодованіемъ и возмущеніемъ, — отличительную черту этой выставки — рѣзкую пестроту направленій ея экспонентовъ. Нѣтъ основанія, разумѣется, оспаривать справедливость этого утвержденія, ибо одинъ уже фактъ мирнаго пребыванія подъ одной кровлей портретовъ В. Н. Нувеля, работы К. Сомова, и «Анны Ахматовой», работы Н. Альтмана, — уже достаточно говоритъ самъ за себя. Но, думается, все же, что главная бѣда заключалась не въ пестротѣ, не въ разнообразіи этой выставки, — въ чемъ, кстати, принципіально нельзя найти ничего худого, а въ отсутствіи хотя бы самой общей группировки г. г. экспонентовъ по степенямъ ихъ «лѣвости» и «правости».
Благодаря этому, довольно-таки «жестокому», недосмотру Комитета выставки, робкимъ и впечатлительнымъ поклонникамъ Н. Рериха и М. Добужинскаго приходилось блѣднѣть и въ страхѣ зажмуривать глаза, пробѣгая мимо «ужасныхъ» Н. Альтмана и Льва Бруни...
Но спѣшимъ оговориться: не всѣ пробѣгали мимо... Были и такіе, которые и останавливались... Постоявъ немного — весело улыбались и — только уже послѣ этого — шли дальше...
Насъ заинтересовалъ вопросъ: почему не было этихъ улыбокъ передъ Н. Рерихомъ, напримѣръ?
Вѣдь если зритель улыбается, глядя, хотя бы, на «Пейзажъ» Н. Альтмана, то очевидно, что улыбается онъ только потому, что видитъ на этой картинѣ такіе минерально-кристаллическіе кусты и деревья, подобныхъ которымъ онъ никогда въ дѣй
ствительности не видалъ, да — Богъ дастъ! — и не увидитъ.
Если только зритель улыбается тому, что онъ видитъ (а не тому, что онъ думаетъ), то ничто другое, кромѣ нереальности этихъ кристаллическихъ деревьевъ, не можетъ быть причиной его веселости, ибо ничего другого, кромѣ этихъ диковинныхъ деревьевъ — на пейзажѣ Н. Альтмана, фактически — нѣтъ.
Но если это такъ, если, дѣйствительно, зрителя смѣшитъ изображеніе того, чего онъ не видѣлъ и не могъ видѣть въ окружающей его реальности, такъ почему же онъ не смѣется передъ Н. Рерихомъ?
Вѣдь нельзя же допустить, что онъ — зритель — видѣлъ въ дѣйствительности «Крикъ Змія», видѣлъ кровавость «Зарева», или таинственную изумрудность «Подземелья», въ которомъ камни сводовъ и ступеней лѣстницы свѣтятся какимъ-то волшебнымъ, изнутри исходящимъ свѣтомъ, накаляются «дозелена» какимъ-то непостижимымъ, колдовскимъ изумруднымъ жаромъ...
Вѣдь ничего же этого не могъ видѣть зритель въ окружающей его обыденности, — такъ почему же онъ не смѣется?!...
... Мы вновь подошли къ «Пейзажу» Н. Альтмана... Опять стали смотрѣть... увидѣли все тѣ же — уже знакомые намъ — голубые, желтые и зеленые кристаллы... Зажмурили одинъ глазъ... другой... Отошли подальше... еще дальше... еще... И вдругъ — о, пріятная неожиданность! — когда мы отошли отъ холста на такое разстояніе, съ котораго онъ представлялся нашимъ глазамъ въ видѣ маленькаго прямоугольничка мы увидѣли... какъ вы думаете, читатель, что мы увидѣли?
Мы увидѣли... пейзажъ! Да-да. Самый настоящій или — вѣрнѣе — самый обыкновенный пейзажъ: съ кусточками, съ деревцами, съ зелененькой травкой, однимъ словомъ — со всѣмъ тѣмъ, чему полагается быть во всякомъ порядочномъ пейзажѣ. Правда, что въ немъ — въ этомъ «явленномъ» для насъ — пейзажѣ мы не нашли ни Куинджевскаго солнца, ни Левитановской мысли, но мы не сѣтовали на автора, будучи душевно рады и тому немногому, что увидали!..
... И когда мы подумали, что весь этотъ хаосъ разноцвѣтныхъ кристалловъ, которымъ хитроумный художникъ засыпалъ свое полотно, былъ ему нуженъ, какъ матеріалъ для «сооруженія» нѣсколькихъ безобидныхъ кусточковъ и деревцовъ, мы улыбнулись!.. И въ тотъ же мигъ постигли и тайну веселости зрителя...
Какова бы ни была цѣль акта художественнаго
творчества (въ нашихъ бѣглыхъ строкахъ мы не
Если же, почему-либо, одного «гвоздя» оказалось бы недостаточно, — то мы охотно назвали бы и второй...
И этотъ «гвоздь» — второй по счету — Н. К. Подаревскій...
... Еще болѣе трудной задачей представляется, на первый взглядъ, опредѣленіе «лучшей» выставки сезона, но только въ томъ случаѣ, если смотрѣть на нихъ съ «лицевой стороны»; если же посмотрѣть «съ изнанки», то и эта задача рѣшается довольно просто:
«Лучшая» выставка — «Міръ Искусства»...
Ибо на ней количество бездарныхъ вещей — наименьшее.
И такъ — да будетъ ей тріумфъ!..
И мы, бросая нашъ «бѣглый взглядъ», — въ ея сторону и обернемся...
Печать неоднократно уже отмѣчала, — по большей части съ негодованіемъ и возмущеніемъ, — отличительную черту этой выставки — рѣзкую пестроту направленій ея экспонентовъ. Нѣтъ основанія, разумѣется, оспаривать справедливость этого утвержденія, ибо одинъ уже фактъ мирнаго пребыванія подъ одной кровлей портретовъ В. Н. Нувеля, работы К. Сомова, и «Анны Ахматовой», работы Н. Альтмана, — уже достаточно говоритъ самъ за себя. Но, думается, все же, что главная бѣда заключалась не въ пестротѣ, не въ разнообразіи этой выставки, — въ чемъ, кстати, принципіально нельзя найти ничего худого, а въ отсутствіи хотя бы самой общей группировки г. г. экспонентовъ по степенямъ ихъ «лѣвости» и «правости».
Благодаря этому, довольно-таки «жестокому», недосмотру Комитета выставки, робкимъ и впечатлительнымъ поклонникамъ Н. Рериха и М. Добужинскаго приходилось блѣднѣть и въ страхѣ зажмуривать глаза, пробѣгая мимо «ужасныхъ» Н. Альтмана и Льва Бруни...
Но спѣшимъ оговориться: не всѣ пробѣгали мимо... Были и такіе, которые и останавливались... Постоявъ немного — весело улыбались и — только уже послѣ этого — шли дальше...
Насъ заинтересовалъ вопросъ: почему не было этихъ улыбокъ передъ Н. Рерихомъ, напримѣръ?
Вѣдь если зритель улыбается, глядя, хотя бы, на «Пейзажъ» Н. Альтмана, то очевидно, что улыбается онъ только потому, что видитъ на этой картинѣ такіе минерально-кристаллическіе кусты и деревья, подобныхъ которымъ онъ никогда въ дѣй
ствительности не видалъ, да — Богъ дастъ! — и не увидитъ.
Если только зритель улыбается тому, что онъ видитъ (а не тому, что онъ думаетъ), то ничто другое, кромѣ нереальности этихъ кристаллическихъ деревьевъ, не можетъ быть причиной его веселости, ибо ничего другого, кромѣ этихъ диковинныхъ деревьевъ — на пейзажѣ Н. Альтмана, фактически — нѣтъ.
Но если это такъ, если, дѣйствительно, зрителя смѣшитъ изображеніе того, чего онъ не видѣлъ и не могъ видѣть въ окружающей его реальности, такъ почему же онъ не смѣется передъ Н. Рерихомъ?
Вѣдь нельзя же допустить, что онъ — зритель — видѣлъ въ дѣйствительности «Крикъ Змія», видѣлъ кровавость «Зарева», или таинственную изумрудность «Подземелья», въ которомъ камни сводовъ и ступеней лѣстницы свѣтятся какимъ-то волшебнымъ, изнутри исходящимъ свѣтомъ, накаляются «дозелена» какимъ-то непостижимымъ, колдовскимъ изумруднымъ жаромъ...
Вѣдь ничего же этого не могъ видѣть зритель въ окружающей его обыденности, — такъ почему же онъ не смѣется?!...
... Мы вновь подошли къ «Пейзажу» Н. Альтмана... Опять стали смотрѣть... увидѣли все тѣ же — уже знакомые намъ — голубые, желтые и зеленые кристаллы... Зажмурили одинъ глазъ... другой... Отошли подальше... еще дальше... еще... И вдругъ — о, пріятная неожиданность! — когда мы отошли отъ холста на такое разстояніе, съ котораго онъ представлялся нашимъ глазамъ въ видѣ маленькаго прямоугольничка мы увидѣли... какъ вы думаете, читатель, что мы увидѣли?
Мы увидѣли... пейзажъ! Да-да. Самый настоящій или — вѣрнѣе — самый обыкновенный пейзажъ: съ кусточками, съ деревцами, съ зелененькой травкой, однимъ словомъ — со всѣмъ тѣмъ, чему полагается быть во всякомъ порядочномъ пейзажѣ. Правда, что въ немъ — въ этомъ «явленномъ» для насъ — пейзажѣ мы не нашли ни Куинджевскаго солнца, ни Левитановской мысли, но мы не сѣтовали на автора, будучи душевно рады и тому немногому, что увидали!..
... И когда мы подумали, что весь этотъ хаосъ разноцвѣтныхъ кристалловъ, которымъ хитроумный художникъ засыпалъ свое полотно, былъ ему нуженъ, какъ матеріалъ для «сооруженія» нѣсколькихъ безобидныхъ кусточковъ и деревцовъ, мы улыбнулись!.. И въ тотъ же мигъ постигли и тайну веселости зрителя...
Какова бы ни была цѣль акта художественнаго
творчества (въ нашихъ бѣглыхъ строкахъ мы не