Разбирать войну съ точки зрѣнія этической здѣсь не мѣсто; мы воюемъ, и общество, отчасти и народъ, невольно себя спрашиваютъ: стоитъ ли воевать и изъ-за чего? А поэтому, зачѣмъ же ставить вопросъ такъ: война и оппозиція? Нѣтъ, тутъ не въ оппозиціи дѣло. Я причисляю себя, конечно, къ оппозиціи, т. е. къ людямъ, которые, придя къ убѣжденію, что интересы отечества требуютъ коренной реформы нашего государственнаго управленія, считаютъ, что всякій, чувствующій въ себѣ силы послужить этому дѣлу, обязанъ поступать сообразно убѣжденію и умѣнью; я нахожу, что, если нельзя говорить съ лицами, имѣющими власть непосредственно вліять на судьбу русскаго народа, то возможно еще говорить съ читающей публикой; если нельзя писать въ Россіи, то должно писать за границей. Но это занятое мною положеніе всетаки не можетъ заставить меня относиться къ настоящей войнѣ отрицательно только оттого, что ее ведетъ, а, можетъ быть, и затѣяло бюрократическое правительство, цѣпляющееся за самодержавный режимъ.
Кто же виноватъ въ этой войнѣ? Наконецъ, если отвѣтственность за войну падаетъ на русское правительство, составляетъ ли это его вину или, напротивъ того, пойти на это дѣло было его долгомъ предъ отечествомъ? Должно ли оно было уступить Японіи или вступить съ ней въ открытую борьбу? Облегчатъ ли приносимыя нами жертвы историческую задачу грядущимъ поколѣніямъ или, наоборотъ, потомки пошлютъ намъ укоръ за то, что мы опрометчиво вызвали русско-монгольскую распрю на пользу англо-саксамъ и германцамъ и во вредъ себѣ самимъ? Тратимъ ли мы національныя силы безразсудно или мы воюемъ для укрѣпленія мірового положенія Россіи? Оправдывается ли наше появленіе въ Манчжуріи какимъ-либо нравственнымъ началомъ? Если мы даже признаемъ, что укрѣпленіе наше на берегахъ Тихаго океана составляетъ историческую задачу Россіи, то слѣдуетъ ли изъ этого, что мы должны стремиться занять первенствующее положеніе на Дальнемъ Востокѣ? Не есть ли эта гегемонія, въ данный, по крайней мѣрѣ, историческій періодъ, неосуществимая мечта, въ погонѣ за которой мы рискуемъ потерять то политическое положеніе, которое мы уже заняли. . . .
Въ различныхъ слояхъ общества слышатся самые разнородные и противорѣчивые отвѣты на затронутые вопросы. Я могъ бы назвать двухъ бывшихъ пословъ (андреевскихъ кавалеровъ и членовъ государственнаго совѣта), изъ которыхъ одинъ, знакомый съ Дальнимъ Востокомъ, всегда находилъ, что трогать Манчжурію опасно, а другой, — что „Манчжурія намъ совсѣмъ не нужна ; въ той же средѣ я слышалъ мнѣніе, что настоящая война есть „святая борьба , а одинъ заслуженный морякъ, видавшій виды на Дальнемъ Востокѣ, сказалъ мнѣ, что „глупѣе этой войны и выдумать нельзя ; и не думайте, что послѣднее мнѣніе обнаруживало отсутствіе патріотизма, — вовсе нѣтъ : только тяжелая болѣзнь помѣшала старику предложить свои услуги
Царю для защиты отечества. Изъ представителей двухъ крайнихъ мнѣній, проникшихъ въ печать, самымъ яснымъ и опредѣленнымъ образомъ выразились: противъ войны г. Мартыновъ („Листки Освоб. № 3), а за войну г. Луговой („Новое Время № 10111). Г. Мартыновъ, отрицая всякую полезную цѣль этой войны и указывая на тяжелое положеніе русскаго народа, рекомендуетъ заключеніе мира, ликвидацію всей восточной политики и продажу восточно-китайской желѣзной дороги. Г. Луговой, напротивъ, находитъ, что настоящая война ведется ради нашего укрѣпленія на берегахъ Тихаго океана, совершенно необходимаго для огражденія цѣлости Сибири, а, слѣдовательно, и Русской Имперіи, и что поэтому мы обязаны, не боясь никакихъ жертвъ, отстаивать величіе Россіи; „смѣлости и твердости — вотъ чего давно недоставало русской дипломатіи , пишетъ г. Луговой и кончаетъ словами, что мы „должны бороться за открытое окно къ теплу и свѣту для одной изъ важнѣйшихъ частей нашего дома . Наконецъ, среди нашей оппозиціи и среди передовой молодежи многіе не только относятся къ войнѣ отрицательно, по еще находятъ, что пораженіе Россіи оказало бы ей существенную услугу, поставивъ на очередь необходимость перехода къ представительному образу правленія.
Я вполнѣ согласился бы съ мнѣніемъ г. Мартынова, если-бъ мнѣ доказали, что, при нашемъ экономическомъ и политическомъ бездѣйствіи въ Манчжуріи и Кореѣ, Японія не заняла бы по порядку Корею, Портъ-Артуръ, Манчжурію, Приморскую область и Пріамурскій Край; наше мирное появленіе въ смежныхъ съ Восточной Сибирью краяхъ представляется мнѣ цѣлесообразнымъ; поэтому я соглашаюсь съ г. Мартыновымъ только въ томъ, что русскому правительству слѣдовало бы теперь же, до перехода войны въ еще болѣе тяжелый фазисъ, обратиться къ Японіи съ мирными предложеніями, но я не вижу надобности въ добровольной ликвидаціи нашихъ предпріятій въ Манчжуріи и Квантунѣ. Я согласился бы съ г. Луговымъ въ неизбѣжности войны, если-бъ онъ мнѣ доказалъ, что принятіе условій, настойчиво предложенныхъ намъ Японіей, неминуемо привело бы къ ея враждебной политикѣ противъ Россіи въ сѣверной Кореѣ и Манчжуріи, т. е. противъ нашего экономическаго и политическаго тамъ вліянія, а затѣмъ и къ столкновенію изъ-за Восточной Сибири; прибавлю, что въ дипломатическихъ переговорахъ японцы не оспаривали нашего владѣнія „открытомъ окномъ — Портъ- Артуромъ; а какъ этотъ вопросъ будетъ разрѣшенъ мечомъ, — трудно предсказать. Наконецъ, на мнѣніе о пользѣ для Россіи ея пораженія я отвѣчу, что единственная хорошая сторона такого исхода — скорѣйшее прекращеніе кровопролитія — представляется едва ли допустимой: Россія можетъ окончить войну неудачно, но побѣда на сушѣ, въ Манчжуріи, ей необходима; она не можетъ не послать второй арміи, если первая потерпитъ значительный уронъ и если Японія, послѣ предполагаемой неудачи генерала Куропаткина, поставитъ условія, которыя великой дер
двѣ недѣли разъ, увѣдомлять меня телеграммою, гдѣ Вы и здоровы ли. Не подлежитъ уже никакому сомнѣнію, что вся переписка какъ моя, такъ и массы другихъ лицъ раскрывается и прочитывается, хотя бы письмо было адресовано въ какой-либо магазинъ или посылалось изъ магазина. Надо же было умудриться до того, чтобы подвергать цензурѣ письма Л.-Меликова, Милютина, Ковалевскаго и имъ подобныхъ! Нынѣшніе охранители знаютъ лучше многихъ другихъ, что ни въ перепискѣ, ни въ дѣйствіяхъ названныхъ лицъ ничего преступнаго найтись не можетъ ; но имъ нужно уловить хотя бы маленькую сплетню, чтобы раздуть ее и обратить въ политическій вопросъ. Жалкая и бездарная игра. Впрочемъ, удивляться этому не слѣдуетъ; оно естественно; ликуютъ нынѣ всѣ пострадавшіе въ предшествовавшіе два года: Толстой, Маковъ, Валуевъ, Грейгъ, Жерве, бывшій попечитель Харьковскаго округа и большой другъ Толстого, Ливень (также другъ Толстого), Побѣдоносцевъ, Катковъ и всѣ прихвостни этихъ господъ сомкнулись нынѣ въ одну общую и торжествующую артель; лозунгъ ихъ — жарь и мсти! Что будетъ дальше - сказать трудно; знаю только, что лицамъ, находящимся въ моихъ условіяхъ, необходимо совершенно устраниться отъ всякихъ дѣлъ и даже разговоровъ. Программу эту выполню строго. О полученіи письма этого увѣдомьте телеграммою. 1
27-го іюля. Чудово.
.... Пребываю по-прежнему въ Чудовѣ и мало восторгаюсь прелестями сельской жизни, къ которой я совершенно не
1 Не лишне отмѣтить здѣсь, что тѣмъ прихвостнемъ „торжествующей артели“, который въ то достопамятное время, въ должности директора департамента полиціи, завѣдывалъ чтеніемъ чужихъ писемъ, былъ не кто иной, какъ... г. ф.-Плеве. Ред. „Осв.“
свыченъ. Благодаря, однако, обилію книгъ и журналовъ, кое-какъ убиваю время; иначе довелось бы обратиться въ ипохондрика. Замкнутая эта жизнь имѣетъ, впрочемъ, ту выгодную сторону, что не слышу здѣсь никакихъ сплетенъ и не вѣдаю ихъ. Если по временамъ и навѣщаютъ меня пріятели, то стараюсь заводить бесѣду о предметахъ отвлеченныхъ, бережно обходя вопросы изъ моря житейскаго; хотя подобное отчужденіе не вполнѣ гарантируетъ меня отъ нелѣпыхъ толковъ, распускаемыхъ по временамъ праздношатающимися болтунами; но при всемъ томъ, окончательно усвоенный мною образъ жизни успокоительно вліяетъ на мои нервы и не обращаетъ человѣка въ маленькаго, раздраженнаго чиновника, потерявшаго должность.
Совѣстно мнѣ назойливо сообщать Вамъ въ каждомъ письмѣ о плохомъ здоровьѣ моемъ, но и на этотъ разъ вынужденъ повторить, что оно не поправляется. Не знаю даже, смогу-ли выполнить, наконецъ, давнее желаніе и сыновній долгъ — навѣстить въ началѣ сентября престарѣлую родительницу мою, которую не видѣлъ съ окончанія войны. Если буду въ силахъ, то непремѣнно совершу это путешествіе въ Тифлисъ, гдѣ желалъ-бы остаться не болѣе двухъ недѣль; затѣмъ, соображаясь опять-таки съ состояніемъ здоровья, возвращусь либо въ Петербургъ къ семьѣ или же направлюсь куда-либо на югъ — въ Неаполь, Палермо или Ниццу, такъ какъ имѣю разрѣшеніе находиться въ отпуску впредь до излѣченія. Не могу не упомянуть, что заграничная поѣздка представляетъ для меня неудобство и въ матеріальномъ отношеніи; жить на два дома при имѣющихся средствахъ моихъ слишкомъ затруднительно; тратить выше средствъ — неприлично, отказывать же себѣ
Кто же виноватъ въ этой войнѣ? Наконецъ, если отвѣтственность за войну падаетъ на русское правительство, составляетъ ли это его вину или, напротивъ того, пойти на это дѣло было его долгомъ предъ отечествомъ? Должно ли оно было уступить Японіи или вступить съ ней въ открытую борьбу? Облегчатъ ли приносимыя нами жертвы историческую задачу грядущимъ поколѣніямъ или, наоборотъ, потомки пошлютъ намъ укоръ за то, что мы опрометчиво вызвали русско-монгольскую распрю на пользу англо-саксамъ и германцамъ и во вредъ себѣ самимъ? Тратимъ ли мы національныя силы безразсудно или мы воюемъ для укрѣпленія мірового положенія Россіи? Оправдывается ли наше появленіе въ Манчжуріи какимъ-либо нравственнымъ началомъ? Если мы даже признаемъ, что укрѣпленіе наше на берегахъ Тихаго океана составляетъ историческую задачу Россіи, то слѣдуетъ ли изъ этого, что мы должны стремиться занять первенствующее положеніе на Дальнемъ Востокѣ? Не есть ли эта гегемонія, въ данный, по крайней мѣрѣ, историческій періодъ, неосуществимая мечта, въ погонѣ за которой мы рискуемъ потерять то политическое положеніе, которое мы уже заняли. . . .
Въ различныхъ слояхъ общества слышатся самые разнородные и противорѣчивые отвѣты на затронутые вопросы. Я могъ бы назвать двухъ бывшихъ пословъ (андреевскихъ кавалеровъ и членовъ государственнаго совѣта), изъ которыхъ одинъ, знакомый съ Дальнимъ Востокомъ, всегда находилъ, что трогать Манчжурію опасно, а другой, — что „Манчжурія намъ совсѣмъ не нужна ; въ той же средѣ я слышалъ мнѣніе, что настоящая война есть „святая борьба , а одинъ заслуженный морякъ, видавшій виды на Дальнемъ Востокѣ, сказалъ мнѣ, что „глупѣе этой войны и выдумать нельзя ; и не думайте, что послѣднее мнѣніе обнаруживало отсутствіе патріотизма, — вовсе нѣтъ : только тяжелая болѣзнь помѣшала старику предложить свои услуги
Царю для защиты отечества. Изъ представителей двухъ крайнихъ мнѣній, проникшихъ въ печать, самымъ яснымъ и опредѣленнымъ образомъ выразились: противъ войны г. Мартыновъ („Листки Освоб. № 3), а за войну г. Луговой („Новое Время № 10111). Г. Мартыновъ, отрицая всякую полезную цѣль этой войны и указывая на тяжелое положеніе русскаго народа, рекомендуетъ заключеніе мира, ликвидацію всей восточной политики и продажу восточно-китайской желѣзной дороги. Г. Луговой, напротивъ, находитъ, что настоящая война ведется ради нашего укрѣпленія на берегахъ Тихаго океана, совершенно необходимаго для огражденія цѣлости Сибири, а, слѣдовательно, и Русской Имперіи, и что поэтому мы обязаны, не боясь никакихъ жертвъ, отстаивать величіе Россіи; „смѣлости и твердости — вотъ чего давно недоставало русской дипломатіи , пишетъ г. Луговой и кончаетъ словами, что мы „должны бороться за открытое окно къ теплу и свѣту для одной изъ важнѣйшихъ частей нашего дома . Наконецъ, среди нашей оппозиціи и среди передовой молодежи многіе не только относятся къ войнѣ отрицательно, по еще находятъ, что пораженіе Россіи оказало бы ей существенную услугу, поставивъ на очередь необходимость перехода къ представительному образу правленія.
Я вполнѣ согласился бы съ мнѣніемъ г. Мартынова, если-бъ мнѣ доказали, что, при нашемъ экономическомъ и политическомъ бездѣйствіи въ Манчжуріи и Кореѣ, Японія не заняла бы по порядку Корею, Портъ-Артуръ, Манчжурію, Приморскую область и Пріамурскій Край; наше мирное появленіе въ смежныхъ съ Восточной Сибирью краяхъ представляется мнѣ цѣлесообразнымъ; поэтому я соглашаюсь съ г. Мартыновымъ только въ томъ, что русскому правительству слѣдовало бы теперь же, до перехода войны въ еще болѣе тяжелый фазисъ, обратиться къ Японіи съ мирными предложеніями, но я не вижу надобности въ добровольной ликвидаціи нашихъ предпріятій въ Манчжуріи и Квантунѣ. Я согласился бы съ г. Луговымъ въ неизбѣжности войны, если-бъ онъ мнѣ доказалъ, что принятіе условій, настойчиво предложенныхъ намъ Японіей, неминуемо привело бы къ ея враждебной политикѣ противъ Россіи въ сѣверной Кореѣ и Манчжуріи, т. е. противъ нашего экономическаго и политическаго тамъ вліянія, а затѣмъ и къ столкновенію изъ-за Восточной Сибири; прибавлю, что въ дипломатическихъ переговорахъ японцы не оспаривали нашего владѣнія „открытомъ окномъ — Портъ- Артуромъ; а какъ этотъ вопросъ будетъ разрѣшенъ мечомъ, — трудно предсказать. Наконецъ, на мнѣніе о пользѣ для Россіи ея пораженія я отвѣчу, что единственная хорошая сторона такого исхода — скорѣйшее прекращеніе кровопролитія — представляется едва ли допустимой: Россія можетъ окончить войну неудачно, но побѣда на сушѣ, въ Манчжуріи, ей необходима; она не можетъ не послать второй арміи, если первая потерпитъ значительный уронъ и если Японія, послѣ предполагаемой неудачи генерала Куропаткина, поставитъ условія, которыя великой дер
двѣ недѣли разъ, увѣдомлять меня телеграммою, гдѣ Вы и здоровы ли. Не подлежитъ уже никакому сомнѣнію, что вся переписка какъ моя, такъ и массы другихъ лицъ раскрывается и прочитывается, хотя бы письмо было адресовано въ какой-либо магазинъ или посылалось изъ магазина. Надо же было умудриться до того, чтобы подвергать цензурѣ письма Л.-Меликова, Милютина, Ковалевскаго и имъ подобныхъ! Нынѣшніе охранители знаютъ лучше многихъ другихъ, что ни въ перепискѣ, ни въ дѣйствіяхъ названныхъ лицъ ничего преступнаго найтись не можетъ ; но имъ нужно уловить хотя бы маленькую сплетню, чтобы раздуть ее и обратить въ политическій вопросъ. Жалкая и бездарная игра. Впрочемъ, удивляться этому не слѣдуетъ; оно естественно; ликуютъ нынѣ всѣ пострадавшіе въ предшествовавшіе два года: Толстой, Маковъ, Валуевъ, Грейгъ, Жерве, бывшій попечитель Харьковскаго округа и большой другъ Толстого, Ливень (также другъ Толстого), Побѣдоносцевъ, Катковъ и всѣ прихвостни этихъ господъ сомкнулись нынѣ въ одну общую и торжествующую артель; лозунгъ ихъ — жарь и мсти! Что будетъ дальше - сказать трудно; знаю только, что лицамъ, находящимся въ моихъ условіяхъ, необходимо совершенно устраниться отъ всякихъ дѣлъ и даже разговоровъ. Программу эту выполню строго. О полученіи письма этого увѣдомьте телеграммою. 1
27-го іюля. Чудово.
.... Пребываю по-прежнему въ Чудовѣ и мало восторгаюсь прелестями сельской жизни, къ которой я совершенно не
1 Не лишне отмѣтить здѣсь, что тѣмъ прихвостнемъ „торжествующей артели“, который въ то достопамятное время, въ должности директора департамента полиціи, завѣдывалъ чтеніемъ чужихъ писемъ, былъ не кто иной, какъ... г. ф.-Плеве. Ред. „Осв.“
свыченъ. Благодаря, однако, обилію книгъ и журналовъ, кое-какъ убиваю время; иначе довелось бы обратиться въ ипохондрика. Замкнутая эта жизнь имѣетъ, впрочемъ, ту выгодную сторону, что не слышу здѣсь никакихъ сплетенъ и не вѣдаю ихъ. Если по временамъ и навѣщаютъ меня пріятели, то стараюсь заводить бесѣду о предметахъ отвлеченныхъ, бережно обходя вопросы изъ моря житейскаго; хотя подобное отчужденіе не вполнѣ гарантируетъ меня отъ нелѣпыхъ толковъ, распускаемыхъ по временамъ праздношатающимися болтунами; но при всемъ томъ, окончательно усвоенный мною образъ жизни успокоительно вліяетъ на мои нервы и не обращаетъ человѣка въ маленькаго, раздраженнаго чиновника, потерявшаго должность.
Совѣстно мнѣ назойливо сообщать Вамъ въ каждомъ письмѣ о плохомъ здоровьѣ моемъ, но и на этотъ разъ вынужденъ повторить, что оно не поправляется. Не знаю даже, смогу-ли выполнить, наконецъ, давнее желаніе и сыновній долгъ — навѣстить въ началѣ сентября престарѣлую родительницу мою, которую не видѣлъ съ окончанія войны. Если буду въ силахъ, то непремѣнно совершу это путешествіе въ Тифлисъ, гдѣ желалъ-бы остаться не болѣе двухъ недѣль; затѣмъ, соображаясь опять-таки съ состояніемъ здоровья, возвращусь либо въ Петербургъ къ семьѣ или же направлюсь куда-либо на югъ — въ Неаполь, Палермо или Ниццу, такъ какъ имѣю разрѣшеніе находиться въ отпуску впредь до излѣченія. Не могу не упомянуть, что заграничная поѣздка представляетъ для меня неудобство и въ матеріальномъ отношеніи; жить на два дома при имѣющихся средствахъ моихъ слишкомъ затруднительно; тратить выше средствъ — неприлично, отказывать же себѣ