противоестественныхъ же условіяхъ русской жизни, вполнѣ естественнымъ чувствомъ радостнаго удовлетворенія? ...
Да, это такъ. Да, complicité morale между тѣмъ физическимъ лицомъ, руками котораго пресѣчена преступная жизнь всемогущаго министра, и если не милліонами, то во всякомъ случаѣ сотнями тысячъ его согражданъ, полная и сомнѣнію не подлежащая.
Это опять-таки противоестественно. Согласны, но кто же отвѣтствененъ за подобное положеніе вещей, какъ не самодержавіе, кто въ большей степени попираетъ на всемъ пространствѣ Россіи законъ и законность, чѣмъ представители и служители самодержавія, кто систематически воспитываетъ русскихъ гражданъ въ убѣжденіи, что никакихъ, абсолютно никакихъ, законныхъ путей для обузданія самаго азіатскаго произвола русской власти у насъ не существуетъ, что русскіе „обыватели живутъ при полномъ отсутствіи гарантій неприкосновенности самыхъ элементарныхъ началъ культурнаго общежитія людей, что надѣяться обывателямъ не на кого и не на что, что ихъ свобода, честь и самая жизнь ничѣмъ не обезпечены отъ непрестанныхъ посягательствъ на нихъ со стороны центральной власти и ея агентовъ всѣхъ степеней.
Что же удивительнаго въ томъ, что идея самозащиты съ оружіемъ въ рукахъ находитъ на нашей родинѣ всѣ предпосылки для своего существованія и моральнаго оправданія, что за идею эту, часто съ отчаяніемъ въ душѣ, хватаются, какъ за послѣднее средство, самые воспріимчивые къ чувству чести и чувству долга элементы русскаго общества и что формально преступные поступки ихъ, какъ лежащіе въ той области, гдѣ граница между преступленіемъ и героизмомъ столь же тонка, какъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ между безуміемъ и геніальностью, встрѣчаются широкими общественными кругами съ нескрываемымъ сочувствіемъ.
Такое положеніе вещей возможно, повторяемъ, лишь при самодержавномъ режимѣ. Въ немъ и только въ немъ, какъ въ режимѣ длительнаго преступленія, лежатъ корни всѣхъ террористическихъ актовъ, юридически, разумѣется, преступныхъ, но морально съ такою квалификаціею ничего общаго не имѣющихъ.
Нужны ли иллюстраціи этой мысли? Нужны ли онѣ, когда еще такъ свѣжи въ памяти русскаго общества моральные образы Карповича, Балмашева, Гершуни? ...
Но, вѣдь, убійство есть все-таки убійство и нельзя же допустить, чтобы частныя лица безнаказанно брали на себя обязанности какихъ-то верховныхъ стражей права и становились сами, не будучи никѣмъ на то уполномочены, и судьями и исполнителями неизвѣстно кѣмъ постановляемыхъ смертныхъ приговоровъ. Да, этого допустить нельзя.
Террористическіе акты, какъ явленія, глубоко ненормальныя, должны исчезнуть изъ русской жизни, но всѣми желанный, не исключая и самихъ террористовъ, результатъ этотъ можетъ быть достигнутъ отнюдь не висѣлицами и шлиссельбургекими казематами, а лишь полнымъ пріобщеніемъ Россіи къ европейской культурѣ, европейской гражданственности, европейскимъ формамъ государственнаго устройства, словомъ, упраздненіемъ самодержавія и замѣною его конституціоннымъ режимомъ съ подзаконностью власти и съ гарантіями свободнаго пользованія всѣми гражданами Россіи политическими правами.
Безъ этого условія Россія будетъ находиться въ состояніи создаваемой самодержавіемъ перманентной гражданской войны, а принципы всякой войны допускаютъ и оправдываютъ во всемъ мірѣ многое такое, что не можетъ быть допускаемо при обычномъ теченіи жизни цивилизованныхъ людей. Извѣстно, что à la guerre comme à la guerre!...
Самодержавіе ненавидимо въ Россіи всѣмъ мозгомъ страны, всѣми ея лучшими интеллектуальными и моральными силами. Но самодержавіе имѣетъ пока еще за собою силу физическую — и въ этомъ обстоятельствѣ кроется источникъ многихъ явленій русской жизни, полныхъ самаго глубочайшаго драматизма.
Призывая читателей этихъ строкъ снова къ полной откровенности, мы спрашиваеиъ ихъ: не правда ли, что въ Россіи существуетъ множество кровно-русскихъ людей, ко
торые отъ всей души желаютъ побѣды японскому оружію? Не правда ли, что въ громадномъ большинствѣ случаевъ люди эти принадлежатъ во всѣхъ отношеніяхъ къ лучшимъ элементамъ Россіи, къ ея истинной соли? Не правда ли, что, не взирая на чудовищную съ перваго взгляда ненормальность этого явленіи, оно имѣетъ подъ собою глубочайшіе корни?
Да, взятое само по себѣ явленіе это поражаетъ своею ненормальностью, его нельзя встрѣтить, кромѣ Россіи, нигдѣ въ цѣломъ мірѣ, но оно логически и съ фатальную необходимостью выросло и не могло не выроста въ качествѣ прямого продукта жизни самодержавной Россіи. Въ немъ повинно опять-таки самодержавіе и только самодержавіе. Среди тысячъ преступленій самодержавія нѣтъ, может быть, болѣе тяжкаго, чѣмъ это созданіе такой общественной атмосферы, такихъ условій жизни, избавиться отъ ко торыхъ лучшіе русскіе люди считаютъ себя въ правѣ, и считаютъ при томъ совершенно справедливо, какой бы то ни было цѣной. Не въ симпатіи, конечно, къ Японіи, а именно въ понятной, справедливой, естественной и законной ненависти къ самодержавію лежитъ источникъ мнимаго „японофильства множества просвѣщеннѣйшихъ и высоко морально развитыхъ русскихъ людей. Гнетъ нашего режима такъ великъ, такъ невыносимъ, что никакая цѣна не кажется дорогою, если ею можно купить освобожденіе Россіи отъ самодержавнаго ярма.
Ясно, что и въ этомъ случаѣ ненормальное явленіе порождается ненормальнымъ государственно-общественнымъ строемъ. Ясно должно быть поэтому также и то, что для исцѣленія Россіи отъ всѣхъ ненормальныхъ явленій ея организма необходимо упраздненіе первоисточника этихъ явленій, необходимо коренное измѣненіе того режима, подъ игомъ котораго стонетъ многомилліонный русскій народъ вообще и его наиболѣе интеллигентные слои въ частности.
Но возвратимся къ тому событію, которое заставило насъ взяться -за перо, къ убійству Плеве.
Событіе это уже имѣетъ въ Россіи множество прецедентовъ и потому, не зная еще объ убійствѣ Плеве, кромѣ газетной телеграммы, рѣшительно ничего, мы легко представляемъ себѣ, тѣмъ не менѣе, его моральный смыслъ и исходящее изъ него политическое нравоученіе.
Бросимъ же краткій ретроспективный взглядъ на событія, имѣвшія мѣсто въ Россіи четверть вѣка тому назадъ.
24-го января 1878 года молодая дѣвушка В. И. Засуличъ нанесла выстрѣломъ изъ револьвера рану петербургскому градоначальнику генералъ-адъютанту Трепову; причиною поступка Засуличъ, какъ быстро выяснило произведенное слѣдствіе, было совершенное Треповымъ надругательство и физическое истязаніе въ домѣ предварительнаго заключенія политическаго арестанта Боголюбова. 31-го марта того же года Засуличъ предстала въ Петербургѣ передъ судомъ присяжныхъ. Напоминать ли здѣсь все дальнѣйшее? Напоминать ли про всѣ тѣ ужасы въ политическихъ тюрьмахъ, про которые узнало изъ этого процесса русское общество, напоминать ли про блестящую рѣчь присяжнаго повѣреннаго Александрова, напоминать ли, наконецъ, про вынесенный Засуличъ судомъ общественной совѣсти оправдательный приговоръ ?...
4-го августа 1878 года въ Петербургѣ былъ убитъ, какъ впослѣдствіи оказалось С. М. Кравчинскимъ (Степнякомъ), шефъ жандармовъ генералъ-адъютантъ Мезенцевъ. Черезъ нѣсколько дней въ брошюрѣ, самимъ Кравчинскимъ написанной и его ближайшими товарищами изданной, мы читаемъ такія строки:
„Убійство — вещь ужасная. Только въ минуту сильнѣйшаго аффекта, доходящаго до потери самосознанія, человѣкъ, не будучи извергомъ и выродкомъ человѣчества, можетъ лишить жизни себѣ подобнаго.
Спрашивается: что же долженъ, былъ переиспытать смотрящій такими глазами на убійство ближняго человѣкъ, чтобы самому взяться за кинжалъ? Кто явился подстрекателемъ Кравчинскаго и его товарищей къ кровавому дѣлу? Кто — какъ не самодержавное правительство?
„Оно (правительство) — пишетъ далѣе Кравчинскій — довело насъ до этого своей циничной игрой десятками и
Да, это такъ. Да, complicité morale между тѣмъ физическимъ лицомъ, руками котораго пресѣчена преступная жизнь всемогущаго министра, и если не милліонами, то во всякомъ случаѣ сотнями тысячъ его согражданъ, полная и сомнѣнію не подлежащая.
Это опять-таки противоестественно. Согласны, но кто же отвѣтствененъ за подобное положеніе вещей, какъ не самодержавіе, кто въ большей степени попираетъ на всемъ пространствѣ Россіи законъ и законность, чѣмъ представители и служители самодержавія, кто систематически воспитываетъ русскихъ гражданъ въ убѣжденіи, что никакихъ, абсолютно никакихъ, законныхъ путей для обузданія самаго азіатскаго произвола русской власти у насъ не существуетъ, что русскіе „обыватели живутъ при полномъ отсутствіи гарантій неприкосновенности самыхъ элементарныхъ началъ культурнаго общежитія людей, что надѣяться обывателямъ не на кого и не на что, что ихъ свобода, честь и самая жизнь ничѣмъ не обезпечены отъ непрестанныхъ посягательствъ на нихъ со стороны центральной власти и ея агентовъ всѣхъ степеней.
Что же удивительнаго въ томъ, что идея самозащиты съ оружіемъ въ рукахъ находитъ на нашей родинѣ всѣ предпосылки для своего существованія и моральнаго оправданія, что за идею эту, часто съ отчаяніемъ въ душѣ, хватаются, какъ за послѣднее средство, самые воспріимчивые къ чувству чести и чувству долга элементы русскаго общества и что формально преступные поступки ихъ, какъ лежащіе въ той области, гдѣ граница между преступленіемъ и героизмомъ столь же тонка, какъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ между безуміемъ и геніальностью, встрѣчаются широкими общественными кругами съ нескрываемымъ сочувствіемъ.
Такое положеніе вещей возможно, повторяемъ, лишь при самодержавномъ режимѣ. Въ немъ и только въ немъ, какъ въ режимѣ длительнаго преступленія, лежатъ корни всѣхъ террористическихъ актовъ, юридически, разумѣется, преступныхъ, но морально съ такою квалификаціею ничего общаго не имѣющихъ.
Нужны ли иллюстраціи этой мысли? Нужны ли онѣ, когда еще такъ свѣжи въ памяти русскаго общества моральные образы Карповича, Балмашева, Гершуни? ...
Но, вѣдь, убійство есть все-таки убійство и нельзя же допустить, чтобы частныя лица безнаказанно брали на себя обязанности какихъ-то верховныхъ стражей права и становились сами, не будучи никѣмъ на то уполномочены, и судьями и исполнителями неизвѣстно кѣмъ постановляемыхъ смертныхъ приговоровъ. Да, этого допустить нельзя.
Террористическіе акты, какъ явленія, глубоко ненормальныя, должны исчезнуть изъ русской жизни, но всѣми желанный, не исключая и самихъ террористовъ, результатъ этотъ можетъ быть достигнутъ отнюдь не висѣлицами и шлиссельбургекими казематами, а лишь полнымъ пріобщеніемъ Россіи къ европейской культурѣ, европейской гражданственности, европейскимъ формамъ государственнаго устройства, словомъ, упраздненіемъ самодержавія и замѣною его конституціоннымъ режимомъ съ подзаконностью власти и съ гарантіями свободнаго пользованія всѣми гражданами Россіи политическими правами.
Безъ этого условія Россія будетъ находиться въ состояніи создаваемой самодержавіемъ перманентной гражданской войны, а принципы всякой войны допускаютъ и оправдываютъ во всемъ мірѣ многое такое, что не можетъ быть допускаемо при обычномъ теченіи жизни цивилизованныхъ людей. Извѣстно, что à la guerre comme à la guerre!...
Самодержавіе ненавидимо въ Россіи всѣмъ мозгомъ страны, всѣми ея лучшими интеллектуальными и моральными силами. Но самодержавіе имѣетъ пока еще за собою силу физическую — и въ этомъ обстоятельствѣ кроется источникъ многихъ явленій русской жизни, полныхъ самаго глубочайшаго драматизма.
Призывая читателей этихъ строкъ снова къ полной откровенности, мы спрашиваеиъ ихъ: не правда ли, что въ Россіи существуетъ множество кровно-русскихъ людей, ко
торые отъ всей души желаютъ побѣды японскому оружію? Не правда ли, что въ громадномъ большинствѣ случаевъ люди эти принадлежатъ во всѣхъ отношеніяхъ къ лучшимъ элементамъ Россіи, къ ея истинной соли? Не правда ли, что, не взирая на чудовищную съ перваго взгляда ненормальность этого явленіи, оно имѣетъ подъ собою глубочайшіе корни?
Да, взятое само по себѣ явленіе это поражаетъ своею ненормальностью, его нельзя встрѣтить, кромѣ Россіи, нигдѣ въ цѣломъ мірѣ, но оно логически и съ фатальную необходимостью выросло и не могло не выроста въ качествѣ прямого продукта жизни самодержавной Россіи. Въ немъ повинно опять-таки самодержавіе и только самодержавіе. Среди тысячъ преступленій самодержавія нѣтъ, может быть, болѣе тяжкаго, чѣмъ это созданіе такой общественной атмосферы, такихъ условій жизни, избавиться отъ ко торыхъ лучшіе русскіе люди считаютъ себя въ правѣ, и считаютъ при томъ совершенно справедливо, какой бы то ни было цѣной. Не въ симпатіи, конечно, къ Японіи, а именно въ понятной, справедливой, естественной и законной ненависти къ самодержавію лежитъ источникъ мнимаго „японофильства множества просвѣщеннѣйшихъ и высоко морально развитыхъ русскихъ людей. Гнетъ нашего режима такъ великъ, такъ невыносимъ, что никакая цѣна не кажется дорогою, если ею можно купить освобожденіе Россіи отъ самодержавнаго ярма.
Ясно, что и въ этомъ случаѣ ненормальное явленіе порождается ненормальнымъ государственно-общественнымъ строемъ. Ясно должно быть поэтому также и то, что для исцѣленія Россіи отъ всѣхъ ненормальныхъ явленій ея организма необходимо упраздненіе первоисточника этихъ явленій, необходимо коренное измѣненіе того режима, подъ игомъ котораго стонетъ многомилліонный русскій народъ вообще и его наиболѣе интеллигентные слои въ частности.
Но возвратимся къ тому событію, которое заставило насъ взяться -за перо, къ убійству Плеве.
Событіе это уже имѣетъ въ Россіи множество прецедентовъ и потому, не зная еще объ убійствѣ Плеве, кромѣ газетной телеграммы, рѣшительно ничего, мы легко представляемъ себѣ, тѣмъ не менѣе, его моральный смыслъ и исходящее изъ него политическое нравоученіе.
Бросимъ же краткій ретроспективный взглядъ на событія, имѣвшія мѣсто въ Россіи четверть вѣка тому назадъ.
24-го января 1878 года молодая дѣвушка В. И. Засуличъ нанесла выстрѣломъ изъ револьвера рану петербургскому градоначальнику генералъ-адъютанту Трепову; причиною поступка Засуличъ, какъ быстро выяснило произведенное слѣдствіе, было совершенное Треповымъ надругательство и физическое истязаніе въ домѣ предварительнаго заключенія политическаго арестанта Боголюбова. 31-го марта того же года Засуличъ предстала въ Петербургѣ передъ судомъ присяжныхъ. Напоминать ли здѣсь все дальнѣйшее? Напоминать ли про всѣ тѣ ужасы въ политическихъ тюрьмахъ, про которые узнало изъ этого процесса русское общество, напоминать ли про блестящую рѣчь присяжнаго повѣреннаго Александрова, напоминать ли, наконецъ, про вынесенный Засуличъ судомъ общественной совѣсти оправдательный приговоръ ?...
4-го августа 1878 года въ Петербургѣ былъ убитъ, какъ впослѣдствіи оказалось С. М. Кравчинскимъ (Степнякомъ), шефъ жандармовъ генералъ-адъютантъ Мезенцевъ. Черезъ нѣсколько дней въ брошюрѣ, самимъ Кравчинскимъ написанной и его ближайшими товарищами изданной, мы читаемъ такія строки:
„Убійство — вещь ужасная. Только въ минуту сильнѣйшаго аффекта, доходящаго до потери самосознанія, человѣкъ, не будучи извергомъ и выродкомъ человѣчества, можетъ лишить жизни себѣ подобнаго.
Спрашивается: что же долженъ, былъ переиспытать смотрящій такими глазами на убійство ближняго человѣкъ, чтобы самому взяться за кинжалъ? Кто явился подстрекателемъ Кравчинскаго и его товарищей къ кровавому дѣлу? Кто — какъ не самодержавное правительство?
„Оно (правительство) — пишетъ далѣе Кравчинскій — довело насъ до этого своей циничной игрой десятками и