подъ этимъ мѣстомъ понимать весь земной шаръ, весь космосъ, наконецъ? А, вѣдь, обвиненіе ничѣмъ не установило болѣе опредѣленнаго мѣста. „Освобожденіе перевозилось въ Петербургъ, но тамъ ли его предполагалось распространять или гдѣ-нибудь за десятки тысячъ верстъ отъ столицы — остается неизвѣстнымъ. Допустимъ, однако, что Россійская Имперія можетъ быть названа мѣстомъ совершенія преступленія въ юридическомъ смыслѣ слова, и прислушаемся къ аргументаціи Сената. „Что касается до перевозки означенныхъ сочиненій и произведеній въ мѣста, гдѣ они должны быть распространяемы, — говоритъ Сенатъ, — то какъ на основаніи общихъ началъ уголовнаго права, такъ и на основаніи смысла закона, предусматривающаго преступленія государственныя, дѣяніе это должно быть признаваемо не приготовленіемъ, а покушеніемъ на распространеніе.
Общія начала уголовнаго права, — мы ихъ уже знаемъ, — но здѣсь Сенатъ выдвигаетъ совершенно новое, подысканное ad hoc „общее начало. Покушеніе на распространеніе уже не предполагаетъ осуществленія одного изъ элементовъ состава преступленія ; нѣтъ, покушеніе начинается съ того момента, „когда обвиняемый дастъ уже пріобрѣтеннымъ имъ средствамъ направленіе по пути исполненія задуманнаго имъ зла, когда притомъ дѣяніе это, находясь въ непосредственной связи съ самымъ совершеніемъ преступленія, выразило твердое намѣреніе привести задуманное въ исполненіе и даже представляло извѣстную долю опасности для лица или общества, противъ коихъ преступленіе направлено, то такое дѣяніе подсудимаго должно быть признаваемо за покушеніе на преступленіе.
Борманъ, перевозя „Освобожденіе черезъ границу, дала пріобрѣтеннымъ ею средствамъ направленіе по пути исполненія задуманнаго ею зла, и при томъ дѣяніе это находится въ непосредственной связи съ самымъ совершеніемъ преступленія — таковъ первый аргументъ. Я явлюсь въ прокурорскій надзоръ и скажу: „мнѣ достовѣрно извѣстно, что въ тотъ моментъ, когда мы плэдируемъ въ Сенатѣ, черезъ границу провозятся отмычки и другія орудія совершенія взлома, они уже пріобрѣтены злоумышленниками и теперь имъ дается направленіе по пути исполненія задуманнаго зла; мнѣ извѣстно и мѣсто, гдѣ предполагается совершить преступленіе, это мѣсто — Россійская Имперія; составляйте же, составляйте скорѣе обвинительный актъ въ покушеніи на кражу. Вы, господа Сенаторы, легко можете себѣ представить недоумѣніе прокурорскаго надзора. Это недоумѣніе превратится въ живѣйшее изумленіе, когда они замѣтятъ мой знакъ присяжнаго повѣреннаго, гарантирующій знаніе „основныхъ началъ уголовнаго права. Почему же теорія „основныхъ началъ , такъ блестяще взрощенная Сенатомъ на нивѣ государственныхъ преступленій, вянетъ и блекнетъ при первой попыткѣ пересадить ее въ обычныя условія общеуголовныхъ преступленій? „Если виновный — говоритъ объяснительная записка къ проекту уголовнаго уложенія — пріобрѣлъ ядъ, приготовилъ его, подмѣшалъ его въ тотъ составъ, въ которомъ онъ намѣренъ былъ ввести его въ организмъ, намазалъ ядомъ оружіе, отправился на то мѣсто, гдѣ долженъ былъ встрѣтить жертву, и, наконецъ, прибылъ туда, — онъ совершилъ тѣмъ только приготовительныя къ отравленію дѣйствія. Прибылъ на мѣсто, не въ Россійскую Имперію, а въ тотъ домъ, въ ту комнату, гдѣ живетъ намѣченная имъ жертва, — и все-таки онъ совершаеть не покушеніе, а только приготовленіе. Только съ того момента, когда преступникъ бросается съ отравленнымъ кинжаломъ на свою жертву, онъ переступаетъ завѣтную черту. Если злоумышленникъ желаетъ отравить свою жертву, виновный пріобрѣлъ и приготовилъ ядъ, влилъ его въ чашку съ кофе, отнесъ чашку жертвѣ, — всѣ эти дѣйствія несомѣнно входятъ въ область приготовленія. Покушеніе начинается тамъ, гдѣ происходитъ актъ передачи отравы подъ видомъ питья, или когда виновный „не передалъ непосредственно чашку съ отравой въ руки жертвы, а поставилъ ее въ то мѣсто, съ котораго возьметъ и выпьетъ ее намѣченная жертва : моментъ постановки чашки на столъ, графина въ шкафъ и будетъ отдѣлять приговленіе отъ покушенія. Я взялъ этотъ примѣръ не потому, что онъ помѣщенъ въ учебникѣ Таганцева, не потому что объяснительная записка придала ему офиціозное значеніе; нѣтъ, — сама судебная практика освятила его. При старыхъ судебныхъ учрежденіяхъ этотъ случай восходилъ на разсмотрѣніе государственнаго совѣта и разрѣшенъ въ приведенномъ смыслѣ. Вотъ почему я имѣлъ право, обращаясь къ палатѣ, сказать ей: забудьте, что передъ вами честные интеллигентные люди; забудьте, что преступленіе ихъ не обагрено и не испачкано кровью, забудьте, что личные мотивы были имъ чужды. У насъ къ вамъ одна мольба: судите ихъ такъ, какъ вы судили бы отравителей, поджигателей и разбойниковъ !
Второй аргументъ Сената, почерпнутый имъ изъ „общихъ началъ , заключается въ томъ, что перевозъ черезъ границу выражаетъ твердое намѣреніе совершить преступленіе. Здѣсь Сенатъ вспоминаетъ давно отжившую эпоху субъективныхъ
теорій покушенія. Давно, очень давно и въ нашей литературѣ загорался споръ между субъективной и объективной школой. Еще въ шестидесятыхъ годахъ Чебышевъ-Дмитріевъ отстаивалъ субъективное начало, но воззрѣнія и его, и его школы никогда не были господствующими въ юридической литературѣ. Что же касается до нашего законодательства, то въ немъ субъективное воззрѣніе было погребено еще раньше, и на каменныхъ плитахъ подъ которыми покоится прахъ его, красуются надписи: „сводъ законовъ , „уложеніе о наказаніяхъ , „уголовное уложеніе.
Статья 9 свода, по изданію 42 года, говорила: „покушеніемъ къ преступленію почитается намѣреніе учинить оное, когда намѣреніе сіе обнаружено такимъ дѣйствіемъ, коего необходимымъ послѣдствіемъ было бы совершеніе преступленія .
И, дѣйствительно, намѣреніе, а тѣмъ болѣе твердость или нетвердость его, являются настолько тонкими субъективными признаками, что, по совершенно вѣрному замѣчанію Таганцева, неуловимы для законодателя. Предоставленныя же судьѣ, они вносятъ въ твердую систему права элементъ произвола и не сдерживаемаго ничѣмъ усмотрѣнія.
Потревоживъ зачѣмъ-то давно развѣянный временемъ прахъ субъективныхъ теорій, Сенатъ ищетъ въ опасности для общества перевоза черезъ границу нелегальныхъ брошюръ оправданія своей точки зрѣнія.
Мы не смѣемъ спорить: ввозъ 400 экземпляровъ „Освобожденія представляетъ необыкновенную опасность для общества. Онп опаснѣе отравленнаго кинжала или горючаго матеріала, подложеннаго, но еще не зажженнаго, что составляетъ только приготовленіе.
Пусть будетъ такъ! Но мы рѣшаемся утверждать, что оощеопасность никогда не составляла критеріума при отдѣленіи понятія „приготовленіе отъ „покушенія . Приготовленіе динамита гораздо опаснѣе, чѣмъ покушеніе на кражу. А, во-вторыхъ, финляндская граница не имѣетъ ничего общаго съ той границей, о которой говоритъ рѣшеніе Сената.
Тамъ идетъ рѣчь о границѣ, раздѣляющей не только территоріи. но также fas и nefas. Шагъ назадъ — всѣ произведенія мысли свободны, можно съ дерзостью порицать всякія существующія и несуществующія формы правленія, критика находитъ свои естественные предѣлы только въ границахъ человѣческаго мышленія; шагъ впередъ — и право критики стиснуто уложеніемъ о наказаніяхъ, надъ мыслью цензура, надъ цензурой уголовный законъ. Тамъ все разрѣшено, здѣсь все запрещено. Перевозъ черезъ такую границу съ точки зрѣнія политики можетъ представляться опаснымъ, и я, какъ юристъ, протестую, но всетаки могу понять желаніе бросить право подъ ноги политикѣ. Въ нашемъ процессѣ рѣчь идетъ о границѣ, отдѣляющей Россію отъ Финляндіи. И въ той, и въ другой „Освобожденіе одинаково запрещено. И, слѣдовательно, перевозъ черезъ нее есть такой же безразличный моментъ, какъ и перевозъ, напримѣръ, изъ Петербурга въ Москву и обратно.
Вотъ и всѣ „общія начала уголовнаго права, выдвинутыя Сенатомъ въ защиту поддерживаемой имъ точки зрѣнія. Чувствуя ихъ шаткость, самъ Сенатъ, повидимому. отъ нихъ отступился. По крайней мѣрѣ, общее собраніе Сената въ рѣшеніи по дѣлу Бардиной (1877 г. № 41) уже не дѣлаетъ попытки найти въ „общихъ началахъ уголовнаго права положенія, ихъ прямо опровергающія. Тѣмъ съ большей настойчивостью общее собраніе поддерживаетъ мнѣніе кассаціоннаго департамента, что въ преступленіяхъ государственныхъ наше положительное законодательство указываетъ отчасти границы, отдѣляющія приготовленіе отъ покушенія. Такъ, напр., въ 251 статьѣ ул. о нак. составленіе письменныхъ или печатныхъ воззваній признается приготовленіемъ и началомъ покушенія къ ихъ распространенію. Употребленное въ этой статьѣ выраженіе „начало покушенія должно быть понимаемо въ смыслѣ такого дѣянія, которое, хотя и не составляетъ еще въ полномъ смыслѣ покушенія, но уже весьма близко граничитъ съ нимъ. Вь виду сего Правительствующій Сенатъ, по дѣлу Александровской (1871 г. № 438), уже высказалъ, что по духу нашего положительнаго законодательства въ преступленіяхъ этого рода приготовленіе къ преступленію заканчивается отпечатаніемъ, литографированіемъ и т. п. сочиненія или воззванія, всѣ же послѣдующія дѣянія, коими этимъ сочиненіямъ или воззваніямъ дается дальнѣйшее движеніе по пути къ распространенію ихъ, въ томъ числѣ и перевозка въ мѣсто, назначенное для ихъ распространенія, составляетъ покушеніе на это преступленіе.
Аргументація Сената такова: составленіе есть начало покушенія; всякое дальнѣйшее дѣйствіе есть потому уже покушеніе дѣйствительное. Подобное толкованіе возможно было только потому, что Сенатъ съ необыкновеннымъ искусствомъ сумѣлъ во время поставить точку и оборвать цитату. Въ литературномъ спорѣ подобное искусство вызвало бы чрезвычайно острую и оживленную полемику. Я позволю себѣ возстановить текстъ закона. 3-я часть 251 статьи, на которую ссылается Сенатъ, гласитъ
Общія начала уголовнаго права, — мы ихъ уже знаемъ, — но здѣсь Сенатъ выдвигаетъ совершенно новое, подысканное ad hoc „общее начало. Покушеніе на распространеніе уже не предполагаетъ осуществленія одного изъ элементовъ состава преступленія ; нѣтъ, покушеніе начинается съ того момента, „когда обвиняемый дастъ уже пріобрѣтеннымъ имъ средствамъ направленіе по пути исполненія задуманнаго имъ зла, когда притомъ дѣяніе это, находясь въ непосредственной связи съ самымъ совершеніемъ преступленія, выразило твердое намѣреніе привести задуманное въ исполненіе и даже представляло извѣстную долю опасности для лица или общества, противъ коихъ преступленіе направлено, то такое дѣяніе подсудимаго должно быть признаваемо за покушеніе на преступленіе.
Борманъ, перевозя „Освобожденіе черезъ границу, дала пріобрѣтеннымъ ею средствамъ направленіе по пути исполненія задуманнаго ею зла, и при томъ дѣяніе это находится въ непосредственной связи съ самымъ совершеніемъ преступленія — таковъ первый аргументъ. Я явлюсь въ прокурорскій надзоръ и скажу: „мнѣ достовѣрно извѣстно, что въ тотъ моментъ, когда мы плэдируемъ въ Сенатѣ, черезъ границу провозятся отмычки и другія орудія совершенія взлома, они уже пріобрѣтены злоумышленниками и теперь имъ дается направленіе по пути исполненія задуманнаго зла; мнѣ извѣстно и мѣсто, гдѣ предполагается совершить преступленіе, это мѣсто — Россійская Имперія; составляйте же, составляйте скорѣе обвинительный актъ въ покушеніи на кражу. Вы, господа Сенаторы, легко можете себѣ представить недоумѣніе прокурорскаго надзора. Это недоумѣніе превратится въ живѣйшее изумленіе, когда они замѣтятъ мой знакъ присяжнаго повѣреннаго, гарантирующій знаніе „основныхъ началъ уголовнаго права. Почему же теорія „основныхъ началъ , такъ блестяще взрощенная Сенатомъ на нивѣ государственныхъ преступленій, вянетъ и блекнетъ при первой попыткѣ пересадить ее въ обычныя условія общеуголовныхъ преступленій? „Если виновный — говоритъ объяснительная записка къ проекту уголовнаго уложенія — пріобрѣлъ ядъ, приготовилъ его, подмѣшалъ его въ тотъ составъ, въ которомъ онъ намѣренъ былъ ввести его въ организмъ, намазалъ ядомъ оружіе, отправился на то мѣсто, гдѣ долженъ былъ встрѣтить жертву, и, наконецъ, прибылъ туда, — онъ совершилъ тѣмъ только приготовительныя къ отравленію дѣйствія. Прибылъ на мѣсто, не въ Россійскую Имперію, а въ тотъ домъ, въ ту комнату, гдѣ живетъ намѣченная имъ жертва, — и все-таки онъ совершаеть не покушеніе, а только приготовленіе. Только съ того момента, когда преступникъ бросается съ отравленнымъ кинжаломъ на свою жертву, онъ переступаетъ завѣтную черту. Если злоумышленникъ желаетъ отравить свою жертву, виновный пріобрѣлъ и приготовилъ ядъ, влилъ его въ чашку съ кофе, отнесъ чашку жертвѣ, — всѣ эти дѣйствія несомѣнно входятъ въ область приготовленія. Покушеніе начинается тамъ, гдѣ происходитъ актъ передачи отравы подъ видомъ питья, или когда виновный „не передалъ непосредственно чашку съ отравой въ руки жертвы, а поставилъ ее въ то мѣсто, съ котораго возьметъ и выпьетъ ее намѣченная жертва : моментъ постановки чашки на столъ, графина въ шкафъ и будетъ отдѣлять приговленіе отъ покушенія. Я взялъ этотъ примѣръ не потому, что онъ помѣщенъ въ учебникѣ Таганцева, не потому что объяснительная записка придала ему офиціозное значеніе; нѣтъ, — сама судебная практика освятила его. При старыхъ судебныхъ учрежденіяхъ этотъ случай восходилъ на разсмотрѣніе государственнаго совѣта и разрѣшенъ въ приведенномъ смыслѣ. Вотъ почему я имѣлъ право, обращаясь къ палатѣ, сказать ей: забудьте, что передъ вами честные интеллигентные люди; забудьте, что преступленіе ихъ не обагрено и не испачкано кровью, забудьте, что личные мотивы были имъ чужды. У насъ къ вамъ одна мольба: судите ихъ такъ, какъ вы судили бы отравителей, поджигателей и разбойниковъ !
Второй аргументъ Сената, почерпнутый имъ изъ „общихъ началъ , заключается въ томъ, что перевозъ черезъ границу выражаетъ твердое намѣреніе совершить преступленіе. Здѣсь Сенатъ вспоминаетъ давно отжившую эпоху субъективныхъ
теорій покушенія. Давно, очень давно и въ нашей литературѣ загорался споръ между субъективной и объективной школой. Еще въ шестидесятыхъ годахъ Чебышевъ-Дмитріевъ отстаивалъ субъективное начало, но воззрѣнія и его, и его школы никогда не были господствующими въ юридической литературѣ. Что же касается до нашего законодательства, то въ немъ субъективное воззрѣніе было погребено еще раньше, и на каменныхъ плитахъ подъ которыми покоится прахъ его, красуются надписи: „сводъ законовъ , „уложеніе о наказаніяхъ , „уголовное уложеніе.
Статья 9 свода, по изданію 42 года, говорила: „покушеніемъ къ преступленію почитается намѣреніе учинить оное, когда намѣреніе сіе обнаружено такимъ дѣйствіемъ, коего необходимымъ послѣдствіемъ было бы совершеніе преступленія .
И, дѣйствительно, намѣреніе, а тѣмъ болѣе твердость или нетвердость его, являются настолько тонкими субъективными признаками, что, по совершенно вѣрному замѣчанію Таганцева, неуловимы для законодателя. Предоставленныя же судьѣ, они вносятъ въ твердую систему права элементъ произвола и не сдерживаемаго ничѣмъ усмотрѣнія.
Потревоживъ зачѣмъ-то давно развѣянный временемъ прахъ субъективныхъ теорій, Сенатъ ищетъ въ опасности для общества перевоза черезъ границу нелегальныхъ брошюръ оправданія своей точки зрѣнія.
Мы не смѣемъ спорить: ввозъ 400 экземпляровъ „Освобожденія представляетъ необыкновенную опасность для общества. Онп опаснѣе отравленнаго кинжала или горючаго матеріала, подложеннаго, но еще не зажженнаго, что составляетъ только приготовленіе.
Пусть будетъ такъ! Но мы рѣшаемся утверждать, что оощеопасность никогда не составляла критеріума при отдѣленіи понятія „приготовленіе отъ „покушенія . Приготовленіе динамита гораздо опаснѣе, чѣмъ покушеніе на кражу. А, во-вторыхъ, финляндская граница не имѣетъ ничего общаго съ той границей, о которой говоритъ рѣшеніе Сената.
Тамъ идетъ рѣчь о границѣ, раздѣляющей не только территоріи. но также fas и nefas. Шагъ назадъ — всѣ произведенія мысли свободны, можно съ дерзостью порицать всякія существующія и несуществующія формы правленія, критика находитъ свои естественные предѣлы только въ границахъ человѣческаго мышленія; шагъ впередъ — и право критики стиснуто уложеніемъ о наказаніяхъ, надъ мыслью цензура, надъ цензурой уголовный законъ. Тамъ все разрѣшено, здѣсь все запрещено. Перевозъ черезъ такую границу съ точки зрѣнія политики можетъ представляться опаснымъ, и я, какъ юристъ, протестую, но всетаки могу понять желаніе бросить право подъ ноги политикѣ. Въ нашемъ процессѣ рѣчь идетъ о границѣ, отдѣляющей Россію отъ Финляндіи. И въ той, и въ другой „Освобожденіе одинаково запрещено. И, слѣдовательно, перевозъ черезъ нее есть такой же безразличный моментъ, какъ и перевозъ, напримѣръ, изъ Петербурга въ Москву и обратно.
Вотъ и всѣ „общія начала уголовнаго права, выдвинутыя Сенатомъ въ защиту поддерживаемой имъ точки зрѣнія. Чувствуя ихъ шаткость, самъ Сенатъ, повидимому. отъ нихъ отступился. По крайней мѣрѣ, общее собраніе Сената въ рѣшеніи по дѣлу Бардиной (1877 г. № 41) уже не дѣлаетъ попытки найти въ „общихъ началахъ уголовнаго права положенія, ихъ прямо опровергающія. Тѣмъ съ большей настойчивостью общее собраніе поддерживаетъ мнѣніе кассаціоннаго департамента, что въ преступленіяхъ государственныхъ наше положительное законодательство указываетъ отчасти границы, отдѣляющія приготовленіе отъ покушенія. Такъ, напр., въ 251 статьѣ ул. о нак. составленіе письменныхъ или печатныхъ воззваній признается приготовленіемъ и началомъ покушенія къ ихъ распространенію. Употребленное въ этой статьѣ выраженіе „начало покушенія должно быть понимаемо въ смыслѣ такого дѣянія, которое, хотя и не составляетъ еще въ полномъ смыслѣ покушенія, но уже весьма близко граничитъ съ нимъ. Вь виду сего Правительствующій Сенатъ, по дѣлу Александровской (1871 г. № 438), уже высказалъ, что по духу нашего положительнаго законодательства въ преступленіяхъ этого рода приготовленіе къ преступленію заканчивается отпечатаніемъ, литографированіемъ и т. п. сочиненія или воззванія, всѣ же послѣдующія дѣянія, коими этимъ сочиненіямъ или воззваніямъ дается дальнѣйшее движеніе по пути къ распространенію ихъ, въ томъ числѣ и перевозка въ мѣсто, назначенное для ихъ распространенія, составляетъ покушеніе на это преступленіе.
Аргументація Сената такова: составленіе есть начало покушенія; всякое дальнѣйшее дѣйствіе есть потому уже покушеніе дѣйствительное. Подобное толкованіе возможно было только потому, что Сенатъ съ необыкновеннымъ искусствомъ сумѣлъ во время поставить точку и оборвать цитату. Въ литературномъ спорѣ подобное искусство вызвало бы чрезвычайно острую и оживленную полемику. Я позволю себѣ возстановить текстъ закона. 3-я часть 251 статьи, на которую ссылается Сенатъ, гласитъ