Дама въ желтомъ тюрбанѣ.
1.
Въ этотъ день вся мебель въ гостиной у Вятскихъ была приведена въ сравнительный порядокъ: обивка выколочена, деревянныя части тщательно протерты масломъ, металлическіе гвоздики вычищены мѣломъ,—однимъ словомъ, все было въ возможномъ блескѣ. За этой реставраціей провела почти всю ночь Прасковья Ивановна. Дочь Лизанька то помогала ей, несмотря на протесты матери, то сидѣла и молча смотрѣла, какъ старушка хлопотала проворно и не спорко. Несмотря на нѣкоторое оживленіе, которое вносится всякой уборкой, обѣ Вятскія были печальны и говорили между собою мало, да и тѣ немногія слова, которыми онѣ перекидывались, были унылы и безнадежны.
— Рублей семьдесятъ пять дастъ, я думаю,—говорила Елизавета Евграфовна.
— Хорошо бы!—помолчавъ, отвѣчала старшая и еще усерднѣе терла ножку безобразнаго дивана. — Чего, мама, вздыхаете?
— Боже мой, Боже мой, до чего мы, дружокъ, дошли! Я не могу подумать безъ ужаса. Вѣдь съ каждой вещью у меня связаны воспоминанья. Большинство, да всѣ почти куплены еще Евграфомъ Матвѣевичемъ.
— Ну, что же дѣлать?—со всякимъ можетъ случиться! Наши дѣла перемѣнятся и мы отлично заживемъ.
— Охъ, перемѣнятся ли? Что-то плохо вѣрится мнѣ, Лизанька.
— Конечно, перемѣнятся. Это даже грѣшно такъ думать.
— Но все-таки, вѣдь это же позоръ мебель продавать! Что мы, лавочники что ли, или игроки!
— Ну, что же дѣлать, мама! Какая вы смѣшная. Тутъ никакого позора нѣтъ, мы ни у кого не воруемъ и даже не просимъ никого объ одолженіи.
Прасковья Ивановна, оторвавшись на минуту отъ работы, скорбно обозрѣла комнату, важно называе
мую гостиной, хотя она съ равнымъ успѣхомъ могла бы называться и столовой, и будуаромъ, и кабинетомъ, и даже шкапной,—и сказала:
— Когда придетъ-то?
— Обѣщалъ въ десять. — Придетъ ли?
— Навѣрное, разъ обѣщалъ.
Сердито и уныло постоявъ еще посреди комнаты, старуха направилась въ спальню, унося маленькую керосиновую лампу изъ жести, которую почему-то зажигала, несмотря на электричество въ квартирѣ, во всѣ тяжелыя минуты жизни. Сегодня, въ знакъ, вѣроятно, особенно затруднительнаго положенія, утлая лампочка, коптила во-всю.
Ожидаемый посѣтитель не обманулъ, и ровно въ десять часовъ утра въ извѣстную уже намъ гостиную Вятскихъ вступилъ небольшой человѣчекъ въ очкахъ съ розовымъ и веселымъ лицомъ. Выраженіе веселости, повидимому, казалось г-ну Трынкину самымъ удобнымъ для того, чтобы скрывать за нимъ всѣ измѣненія лица и глазъ, всѣ мысли, чувства и соображенія, которыхъ ему, какъ коммерсанту и дипломату по ремеслу, никакъ нельзя было обнаруживать. Шутя и посмѣиваясь, онъ быстро бѣгалъ по гостиной, осматривая каждую вещь съ равнымъ вниманіемъ, такъ что никакъ нельзя было бы заранѣе сказать, на чемъ онъ остановится.
Прасковья Ивановна поморщилась было на то, зачѣмъ покупатель снялъ пальто въ передней (—гость, что ли, пришелъ?!), но потомъ, вспомнивъ, вѣроятно, свое вдовье положеніе и нѣкоторую зависимость отъ этого коротенькаго человѣчка, снова приняла спокойное, почти привѣтливое выраженіе.
Лавка Савелія Ильича Трынкина была не особенно казиста, но онъ самъ никакъ не могъ почитаться за рядового мебельщика. Конечно, у него была для денегъ ходовая рыночная меблировка, буфеты подъ орѣхъ и подъ воскъ, вѣнскіе расхлебанные
стулья, никеллированныя кровати и прочая рухлядь,—но онъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и антикваръ и любитель, и покупалъ отъ времени до времени случайную старинную прелесть, при чемъ имѣлъ какое-то особенное чутье отыскивать ее въ самыхъ неожиданныхъ мѣстахъ. Требовалась вся его дипломатія и напускная веселость, чтобы блескъ глазъ, или измѣнившійся голосъ не выдалъ его волненія при видѣ стоявшаго въ углу облупившагося небольшого комода, который Прасковья Ивановна даже не вытерла масломъ, повидимому, никакъ не надѣясь продать такую непрезентабельную развалину.
— Всю обстановку, сударыня, мѣнять будете?—обратился Трынкинъ къ хозяйкѣ, которая пристально и печально слѣдила за его движеніями.
— Всю, не всю, а что пожелаете, то продадимъ,—рѣзковато отвѣтила Прасковья Ивановна, словно умышленно не желая ни скрывать бѣдственности своего положенія, ни называть его какими-либо другими болѣе мягкими названіями.
Оказалось, что Трынкинъ пожелалъ купить именно старый комодъ, взявъ какъ бы для приличія еще диванъ, два кресла и овальный столъ подъ воскъ. Старушка удивилась нѣсколько, но такъ какъ покупатель далъ шестьдесятъ рублей и довольно настойчиво, хотя и въ шутливой формѣ, выражалъ желаніе купить именно этотъ комодикъ въ числѣ другихъ вещей, то она и стала очищать расшатанныя ящики. По правдѣ сказать, комодъ былъ нисколько не нуженъ Прасковьѣ Ивановнѣ и она хранила въ немъ всякую дрянь: веревочки, коробки отъ мармелада, старыя выкройки и обрѣзки матерій. Притомъ, комодъ не запирался и былъ слишкомъ малъ.
Обѣ Вятскія смотрѣли въ окна, какъ во дворѣ Савелій Ильичъ, сдвинувъ котелокъ на затылокъ, наблюдалъ за нагрузкой на ручную телѣжку купленныхъ вещей. Мебель внизу между камнями мостовой ка
1.
Въ этотъ день вся мебель въ гостиной у Вятскихъ была приведена въ сравнительный порядокъ: обивка выколочена, деревянныя части тщательно протерты масломъ, металлическіе гвоздики вычищены мѣломъ,—однимъ словомъ, все было въ возможномъ блескѣ. За этой реставраціей провела почти всю ночь Прасковья Ивановна. Дочь Лизанька то помогала ей, несмотря на протесты матери, то сидѣла и молча смотрѣла, какъ старушка хлопотала проворно и не спорко. Несмотря на нѣкоторое оживленіе, которое вносится всякой уборкой, обѣ Вятскія были печальны и говорили между собою мало, да и тѣ немногія слова, которыми онѣ перекидывались, были унылы и безнадежны.
— Рублей семьдесятъ пять дастъ, я думаю,—говорила Елизавета Евграфовна.
— Хорошо бы!—помолчавъ, отвѣчала старшая и еще усерднѣе терла ножку безобразнаго дивана. — Чего, мама, вздыхаете?
— Боже мой, Боже мой, до чего мы, дружокъ, дошли! Я не могу подумать безъ ужаса. Вѣдь съ каждой вещью у меня связаны воспоминанья. Большинство, да всѣ почти куплены еще Евграфомъ Матвѣевичемъ.
— Ну, что же дѣлать?—со всякимъ можетъ случиться! Наши дѣла перемѣнятся и мы отлично заживемъ.
— Охъ, перемѣнятся ли? Что-то плохо вѣрится мнѣ, Лизанька.
— Конечно, перемѣнятся. Это даже грѣшно такъ думать.
— Но все-таки, вѣдь это же позоръ мебель продавать! Что мы, лавочники что ли, или игроки!
— Ну, что же дѣлать, мама! Какая вы смѣшная. Тутъ никакого позора нѣтъ, мы ни у кого не воруемъ и даже не просимъ никого объ одолженіи.
Прасковья Ивановна, оторвавшись на минуту отъ работы, скорбно обозрѣла комнату, важно называе
мую гостиной, хотя она съ равнымъ успѣхомъ могла бы называться и столовой, и будуаромъ, и кабинетомъ, и даже шкапной,—и сказала:
— Когда придетъ-то?
— Обѣщалъ въ десять. — Придетъ ли?
— Навѣрное, разъ обѣщалъ.
Сердито и уныло постоявъ еще посреди комнаты, старуха направилась въ спальню, унося маленькую керосиновую лампу изъ жести, которую почему-то зажигала, несмотря на электричество въ квартирѣ, во всѣ тяжелыя минуты жизни. Сегодня, въ знакъ, вѣроятно, особенно затруднительнаго положенія, утлая лампочка, коптила во-всю.
Ожидаемый посѣтитель не обманулъ, и ровно въ десять часовъ утра въ извѣстную уже намъ гостиную Вятскихъ вступилъ небольшой человѣчекъ въ очкахъ съ розовымъ и веселымъ лицомъ. Выраженіе веселости, повидимому, казалось г-ну Трынкину самымъ удобнымъ для того, чтобы скрывать за нимъ всѣ измѣненія лица и глазъ, всѣ мысли, чувства и соображенія, которыхъ ему, какъ коммерсанту и дипломату по ремеслу, никакъ нельзя было обнаруживать. Шутя и посмѣиваясь, онъ быстро бѣгалъ по гостиной, осматривая каждую вещь съ равнымъ вниманіемъ, такъ что никакъ нельзя было бы заранѣе сказать, на чемъ онъ остановится.
Прасковья Ивановна поморщилась было на то, зачѣмъ покупатель снялъ пальто въ передней (—гость, что ли, пришелъ?!), но потомъ, вспомнивъ, вѣроятно, свое вдовье положеніе и нѣкоторую зависимость отъ этого коротенькаго человѣчка, снова приняла спокойное, почти привѣтливое выраженіе.
Лавка Савелія Ильича Трынкина была не особенно казиста, но онъ самъ никакъ не могъ почитаться за рядового мебельщика. Конечно, у него была для денегъ ходовая рыночная меблировка, буфеты подъ орѣхъ и подъ воскъ, вѣнскіе расхлебанные
стулья, никеллированныя кровати и прочая рухлядь,—но онъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и антикваръ и любитель, и покупалъ отъ времени до времени случайную старинную прелесть, при чемъ имѣлъ какое-то особенное чутье отыскивать ее въ самыхъ неожиданныхъ мѣстахъ. Требовалась вся его дипломатія и напускная веселость, чтобы блескъ глазъ, или измѣнившійся голосъ не выдалъ его волненія при видѣ стоявшаго въ углу облупившагося небольшого комода, который Прасковья Ивановна даже не вытерла масломъ, повидимому, никакъ не надѣясь продать такую непрезентабельную развалину.
— Всю обстановку, сударыня, мѣнять будете?—обратился Трынкинъ къ хозяйкѣ, которая пристально и печально слѣдила за его движеніями.
— Всю, не всю, а что пожелаете, то продадимъ,—рѣзковато отвѣтила Прасковья Ивановна, словно умышленно не желая ни скрывать бѣдственности своего положенія, ни называть его какими-либо другими болѣе мягкими названіями.
Оказалось, что Трынкинъ пожелалъ купить именно старый комодъ, взявъ какъ бы для приличія еще диванъ, два кресла и овальный столъ подъ воскъ. Старушка удивилась нѣсколько, но такъ какъ покупатель далъ шестьдесятъ рублей и довольно настойчиво, хотя и въ шутливой формѣ, выражалъ желаніе купить именно этотъ комодикъ въ числѣ другихъ вещей, то она и стала очищать расшатанныя ящики. По правдѣ сказать, комодъ былъ нисколько не нуженъ Прасковьѣ Ивановнѣ и она хранила въ немъ всякую дрянь: веревочки, коробки отъ мармелада, старыя выкройки и обрѣзки матерій. Притомъ, комодъ не запирался и былъ слишкомъ малъ.
Обѣ Вятскія смотрѣли въ окна, какъ во дворѣ Савелій Ильичъ, сдвинувъ котелокъ на затылокъ, наблюдалъ за нагрузкой на ручную телѣжку купленныхъ вещей. Мебель внизу между камнями мостовой ка